🌿 Второе дыхание. Часть 3. Серафимов подарок

Да ещё и глаза, как назло, начали слипаться. Не хватало только заснуть прямо в полёте, испугалась Эрика и ущипнула себя за запястье. От боли глаза открылись, но вскоре стали закрываться снова. Спрашивается, что теперь делать?

— Феликс! — позвала она. — Ты не спишь?

Горностай легонько прикусил ей шею в ответ.

— А я, по-моему, сплю, — пожаловалось Принцесса. — Буди меня, пожалуйста, время от времени, иначе мы заблудимся.

И мысленно дополнила: 'Или даже свалимся!' — но усугублять его страх не стала. Впрочем, она никогда ещё не спала в воздухе, а потому не знала наверное, упадёт, уснув, или нет. Зверь снова прихватил кожу острыми зубками, подтверждая, что услышал и понял просьбу.

Тут Эрика вспомнила про ключ от браслета, приколотый к амазонке, стянула варежку, вытащила его и поднесла к глазам, заодно отметив, что видит свои руки — а значит, воротник больше не действует. Что бы ни было с нею и Феликсом дальше, чем бы ни закончился их побег, ещё раз заковать себя в ненавистный наручник она не позволит! Лучше уж комната с решётками на окнах, чем это!.. И девушка, так же, как 'в прошлый раз', разломила платиновую 'булавку' на несколько кусков и выбросила их куда-то в лес.

Крайняя степень усталости, усложнившая ночной полёт, сослужила и добрую службу: как вата, притупила остроту переживаемого Принцессой горя. Недавнее жуткое знание никуда не делось, но Эрику больше не ранило, словно касалось не её собственных родителей, а посторонних людей. 'У меня ещё будет время об этом подумать и научиться с этим жить. Но не теперь... нет, не теперь! Теперь мне главное — не потерять в темноте Лагоши. И не уснуть по дороге!'

Горностай добросовестно её тормошил, но мозг, похоже, всё-таки иногда засыпал — потому что вместо чёрной земли и седоватого неба Эрике вдруг являлись яркие образы из ближайшего прошлого.

То перед ней возникал Мангана с волшебным трезубцем, предназначенным для распознавания магии, и нёс какую-то чушь. В Замке, мол, прячутся сообщники Марка, и они собираются повторить покушение, не удавшееся принцу; среди них есть человек с магическими способности, который может проходить через запертые двери, а из покоев наследницы якобы доносился странный шум, и он, Придворный Маг, заметив, что в этих покоях горит свет, просто обязан был удостовериться, что с наследницей всё в порядке. Надо отдать должное его смекалке: не знай Эрика подоплёки происходящего, она бы, и правда, могла испугаться достаточно сильно, чтобы решиться на побег. Но она — знала, так что, выслушивая Потрошителя, изнывала не от страха, а от отвращения и желания столкнуть визитёра с лестницы.

То она видела довольное лицо Феликса — и ключ, и карту у него руках. Он аккуратно и нежно брал её левое запястье, отыскивал среди платиновых завитков браслета крошечную замочную скважину, вставлял в неё ключ — и отцовский подарочек распадался на две части. Тёплые губы Феликса касались освобождённого запястья. 'Как бы я хотел сказать сейчас: ты свободна!..' — шептал он. 'Я бы тоже этого хотела. Но 'Метка Вардии'...' — тоскливо отзывалась она. Начертанная Императором 'Метка Вардии' с правой руки никуда не делась — стало быть, о свободе пока нет и речи.

То оказывалась у рояля с маминым портретом в руках и не могла решить, что с ним делать, учитывая 'следящее' заклинание на рамке — оставить здесь, чтобы сбить с толку Мангану и Короля, или забрать с собой, чтобы не насторожить их неестественным поступком. 'Возьми, — советовал Феликс. — Потом 'забудешь' в Лагошах'. Оба они понимали, что должны попытаться сломать хотя бы часть сценария. Тайник будет открыт, это неизбежно. Эрике придётся вернуться в Замок вместе с клавикордом — то есть дождаться, когда её вернут туда насильно, — поскольку её свадьба с Акселем входит в договор с Императором. Но Феликс-то Джердону не обещал ничего, кроме Инструмента — и добровольно идти в Манганины пыточные застенки совершенно не обязан! Сдержит ли сам Джердон обещание защитить одного из Наследников от Потрошителя, неизвестно — стало быть, лучше всего просто избежать пленения. 'Они, в любом случае, будут ждать нас в ущелье, — говорил Многоликий. — Но если они не засекут момент нашего там появления, у меня появится шанс слинять!'

А то стояла перед зеркалом, и Феликс у неё за спиной ворчал что-то себе под нос, расстёгивая на ней платье. Застёжка была не такая тугая и сложная, как 'в прошлый раз' — когда процесс принцессиного переодевания надолго выбил из колеи их обоих! — но в одиночку Эрика всё равно провозилась бы гораздо дольше. Придерживая на груди сползающий лиф, она поймала себя на том, что боится: пуговицами на платье Феликс не ограничится. Ей страшно не хотелось обижать его отказом, но даже думать о любовных утехах она сейчас не могла. И дело даже не в том, что на них не было ни сил, ни времени, а в большей мере в том, что нынче ночью весь замок Эск, до последнего камня, казался Эрике враждебным — и потолок, и стены давили на неё и словно источали опасность. Но, к счастью, отказывать не пришлось — напряжённому и сосредоточенному Феликсу в эти минуты тоже было совсем не до любви.

Картинки становились всё ярче, а паузы между ними — всё короче. Принцесса, и в самом деле, засыпала на лету. Очнулась она оттого, что горностай цапнул её сильнее, чем прежде, завозился под шарфом и встревоженно застрекотал. Летунья распахнула глаза, увидела прямо под собой, на расстоянии вытянутой руки, нетронутую снежную гладь — и поняла, что это река. Нащупала под шарфом шелковистые звериные ушки и утешительно их потрепала:

— Всё-всё, любимый, больше не сплю! И я теперь знаю, где мы находимся, так что не потеряюсь.

Она потихонечку поднялась, ровно настолько, чтобы разглядеть впереди Нарраху. Удостоверилась, что белёсая равнина внизу — действительно, скованная стужей Палаэта. Отдохнула, повисев немного на одном месте. И взяла курс на Лагоши — если Эрике не изменяла память, лететь оставалось меньше получаса.

Глава тридцатая,

в которой Принцесса и Многоликий

проводят волшебные и тревожные часы в Лагошах,

встречаются с Пинкусом и выполняют даже больше того,

что от них требуется

Потом Эрика даже вспомнить толком не могла последний кусок пути. Она больше не засыпала — таращилась в темноту, ужасно боясь проскочить мимо Лагошей. Скулы сводило от напряжения, к горлу подступала тошнота. Горностай бдил, высунув мордочку из-под шарфа, но тормошить летунью ему больше не пришлось. Наконец, правый берег стал подниматься, превращаясь в обрыв; на обрыве зачернели приземистые длинные строения. Принцесса повернула к ним, от резкого движения её затошнило сильнее. Она помнила, что ей нужен дом на отшибе, но не понимала, где этот самый 'отшиб' находится — не могла различить границу между деревней и лесом. Сил на то, чтобы подняться выше и осмотреться, у Эрики не было. Поплутав некоторое время, она осознала, что без помощи Феликса ей не обойтись, и опустилась на землю, по колено провалившись в снег. Горностай в тот же миг соскользнул вниз и совершил превращение.

Принцесса нырнула в распахнутые объятия Многоликого и пожаловалась:

— Ничего не могу рассмотреть, любимый!

— Сейчас рассмотришь, — поглаживая её по спине, пообещал он.

В одном из бесчисленных карманов своей куртки отыскал фонарик, зажёг его, пошарил вокруг жёлтым лучом и в пяти шагах от того сугроба, куда они приземлились, нашёл полоску примятого снега, слегка напоминающую тропинку. Открыл рот, намереваясь объяснить, где находится дом, но рассмотрел принцессино лицо и что бы то ни было объяснять передумал. Пробормотав:

— Я и так тут не заблужусь, — выключил и убрал фонарик, после чего подхватил Принцессу на руки и понёс.

Вряд ли это было простое дело — шагать через снег с такой ношей, но девушка возражать не стала: чувствовала, что сейчас далеко не улетит и уж тем более не уйдёт пешком. Ухватила Феликса за шею, уткнулась лицом в его сухой и тёплый воротник и закрыла глаза.

Тяжело ступая, Многоликий выбрался на тропинку и признался:

— Сколько дней прошло, а я всё никак не привыкну, что теперь могу носить тебя на руках. Знала бы ты, родная, какое это счастье!

Принцесса не сразу поняла, что он имеет в виду, а поняв, лишь вздохнула и плотнее к нему прижалась. Они почти не говорили об этом — о том, как много для каждого из них значило вернуться в своё прежнее тело — не хотели ни будоражить в себе болезненные воспоминания, ни мучить ими друг друга. Однако совсем позабыть неслучившееся будущее не могли. Когда у Эрики оживали в памяти потери, постигшие в той реальности Феликса, потери собственные казались ей незначительными и даже смешными. Но здесь, в настоящем, он мог раз и навсегда обезопасить себя, если бы, возвратившись, сразу покинул Ингрию. А он взял и остался — и пришёл в Замок!

Пришёл, зная, что рискует снова попасться в лапы Мангане, застрять между жизнью и смертью, остаться беспомощным калекой — и что ещё одного шанса всё исправить у него не будет. Пришёл, не сумев отказаться от своей любви, думала Принцесса — и чувство, которое охватывало её при этом, больше всего походило на благоговение.

Ей было так хорошо и уютно на руках у Феликса, что впору было поселиться там насовсем — или хотя бы до рассвета. Но поиски, к её огорчению, продлились совсем недолго. То ли до нужного дома было совсем близко, то ли она опять незаметно для себя задремала — и пропустила самое приятное.

— Мы на месте! — внезапно объявил Многоликий, поднялся на невысокое крылечко, смахнул ногой снег и поставил свою ношу на расчищенный пятачок.

Принцесса оперлась рукой о стену и молча смотрела, как Феликс снова включает фонарик, нащупывает в щели между брусьями над дверью ключ и отпирает хорошо смазанный замок. 'В прошлый раз', это отлично запомнилось, ночь была ветреной и очень холодной, Эрика промёрзла до костей и чуть не обморозила лицо. Нынче ни холода, ни ветра не было. Летунья, одетая в те же, что и тогда, тёмно-серый костюм для верховой езды и чёрную вышитую шубку, разве что слегка озябла. Зато усталость нынче была куда сильнее — и телом, и душой Принцессы она завладела полностью. Позади был бесконечно длинный и бесконечно тяжёлый день.

— Сейчас-сейчас, Эрика, сейчас у нас всё будет, и тепло, и горячий чай, и сон!.. — заторопился Многоликий, от которого, разумеется, не укрылось плачевное состояние его спутницы.

Он распахнул дверь и, придерживая девушку за плечи, через маленькие тёмные сени провёл её в комнату. 'В прошлый раз' в эту комнату сквозь мутноватые окна заглядывала луна, но сегодня и тут была кромешная темень. Феликс усадил Принцессу на сундук у входа, отошёл от неё на пару секунд, чтобы зажечь керосиновую лампу на столе, и вернулся. Спросил, склонившись и испытующе всматриваясь:

— Как ты себя чувствуешь, родная?

— Я совсем без сил, — еле шевеля губами, отозвалась Эрика. — Только не говори: не нужно было сегодня лететь. Нужно. Я не могла там... оставаться.

— Я понимаю, — очень мягко сказал он. — Потому и не стал тебя удерживать. Погоди немного. Сейчас растоплю печь и помогу тебе раздеться.

Она согласно кивнула в ответ.

Скупо обставленная вытянутая комната с большой кирпичной печью и низким потолком покачивалась и расплывалась перед глазами. Точно так же, как в ту, первую ночь, Феликс уселся на корточки у печки и стал укладывать в неё душистые сосновые поленья. Эрика смутно помнила, что здешнюю печь он называл волшебной — и совсем не удивилась, когда воздух в доме потеплел едва ли не раньше, чем за заслонкой разгорелось пламя. Многоликий скинул куртку и шапку, наполнил чайник водой из бочки — чайник этот, крутобокий и покрытый копотью, Принцесса, как оказалось, тоже не забыла, — поставил его на плиту и сообщил:

— Ну вот, полдела сделано!

Мужчина улыбался, но глаза у него по-прежнему были серьёзными и озабоченными. Он снова склонился над Эрикой, которая даже позы не изменила с того момента, как её усадили на сундук, и принялся её раздевать. Перво-наперво отстегнул и положил на пол увесистую поясную сумку. Одну за другой стянул с Принцессы варежки, поцеловал прохладные ладони, прижал их к своим жарким колючим щекам. Распутал шарф и убрал его куда-то; за шарфом последовали капор и 'Воротник-Невидимка'. Легонько коснувшись губами принцессиных губ, Феликс взялся за верхнюю пуговицу шубки — и тут на Эрику нахлынули новые воспоминания.

Не о первой ночи, проведённой в Лагошах — ночи рождения её любви, а о второй — ночи беды, отчаяния и боли.

Сердце зашлось. Принцесса как наяву увидела разорённое жилище в сером предутреннем свете, опрокинутые сундуки и корзины, рассыпанные по полу и растоптанные галеты — и себя, взахлёб рыдающую над медвежьей шкурой. И такою яркой была эта картина, так остро контрастировала с картиной нынешней — с целым и невредимым Многоликим, виды повидавшим чайником, пыхающим на плите, волшебной горячей печкой, надёжностью и безмятежностью старого дома, — что Эрика не выдержала и разревелась по-настоящему.

— Чего ты?! Что случилось, моя хорошая? — перепугался Феликс, плюхнулся на сундук рядом с нею, повернул к себе её лицо. — Болит что-нибудь?

— Ни... ничего не болит... Всё в порядке. Я просто вспомнила, как я здесь... одна... когда я... когда ты... — пролепетала Принцесса и бессильно умолкла.

Она бы и рада была растолковать ему причину своих слёз, но язык её не слушался, горло стискивало спазмом застарелого ужаса. Но Многоликий, кажется, и так всё понял. Заглянул ей в глаза, отвёл со лба и щёк растрепавшиеся волосы и сказал с неожиданной твёрдостью:

— История не повторится, Эрика. Даже если Джердон нас обманет, всё равно не повторится, слышишь? Я тебе обещаю. Утром мы обсудим, что нам для этого потребуется сделать, и...

— Давай сейчас! — всхлипнула она. — Давай сейчас обсудим. Мне страшно!

— Нет, — всё так же твёрдо возразил он. — Сейчас ты будешь спать. На тебя смотреть больно, родная. Мне тоже страшно — за тебя и за Искорку. Поэтому сейчас ты будешь просто спать.

Она судорожно выдохнула и позволила ему продолжить начатое. Спокойные движения его рук, когда он расстёгивал пуговицы на шубке и разувал Принцессу, подействовали на неё, как успокоительное. Недостаток ловкости рукам Феликса с лихвой возмещали бережность и нежность — такие, каких Эрике никто после мамы никогда не дарил. Мало-помалу она согрелась и расслабилась в шёлковом коконе его любви. Слёзы высохли, в горле перестало саднить, мучительные образы отступили.

Избавив девушку от верхней одежды, Многоликий занялся завариванием чая и приготовлением постели. Идее спать на печи, как 'в прошлый раз', Эрика воспротивилась:

— Не надо! Я хочу с тобой! — и затем наблюдала сквозь ресницы, как он расстилает на полу перед печкой одно поверх другого два толстых одеяла, стараясь соорудить из них мало-мальски удобное спальное место, и как наполняет ароматным травяным чаем большие керамические кружки.

Ради чая она собралась с силами и переползла за стол. Давно изучив принцессины склонности, еды ей Феликс даже не предложил. Когда кружка опустела, он перенёс Эрику на импровизированное ложе, освободил её от плотного и не слишком удобного шерстяного костюма и закутал по самые плечи во что-то мягкое и почти невесомое. Последнее, что она почувствовала, прежде чем уснуть — как пальцы Многоликого осторожно вытаскивают шпильки из её волос и разбирают на прядки нарядную вечернюю косу.