Консерватория:музыка моей души

Я грустно улыбнулась. Мне пора привыкать к подобной реакции. Уже скоро слух о происшествии на зимней практике во дворце с первокурсницей композиторского факультета разнесется по всей консерватории, и так смотреть на меня будет каждый.

Байл сжал руки в кулаки, а потом резко расслабил и вымучил из себя ответную улыбку, за что схлопотал хмурый взгляд Нии. Перестав топтаться на пороге, он прошел к столу, на котором теперь лежали письменные принадлежности, полоджил пару тетрадей и стал писать, после чего протянул листок мне.

'Талли, мне очень жаль... правда... если бы я только мог помочь... Я буду приносить тебе лекции и задания, чтобы ты ничего не пропустила, ты же не против?'

Я подняла глаза на одногруппника, улыбнулась и кивнула в знак согласия, а потом написала в ответ 'спасибо'. Уголки его губ дернулись, но ответная улыбка так и не появилась, пальцы вцепились в листок, на который он даже не смотрел, потому что смотрел на меня. Я отвела взгляд. Видеть столько жалости и отчаяния в чужих глазах было невыносимо.

Спасла ситуацию Ния. Она, насколько я поняла, поблагодарила Байла и вежливо выдворила из нашей комнаты. Вздохнув и уже привычно не услышав собственного вздоха, я взяла принесенные тетради со стола и стала их просматривать. И почти сразу же обнаружилась проблема: почерк у Бала был, откровенно говоря, просто ужасный. Я вглядывалась в крючочки и закорючки и в лучшем случае распознавала лишь половину. Лекции по основам олламии и этике всегда были мне интересны, но оказалось, что возникла новая преграда на пути к тому, что раньше доставалось так просто.

В какой-то момент меня наполнила злость. Не на Байла, не на его почерк, а на то, что судьба, казалось, всеми силами препятствовала мне даже в мелочах. Я резко встала с кровати и перебралась за стол. Касанием активировала настольный светильник, достала из ящика собственные тетради для конспектов, вооружилась перьевой ручкой и принялась за расшифровку. Не отдам! Я уже и так слишком много потеряла, чтобы отдавать еще и это!

Не знаю, сколько я просидела за тетрадями, но в итоге, когда последняя Байловская закорючка — позор его учителям чистописания! — была расшифрована комбинированным методом догадки, ассоциации и антинаучного тыка, я перечитала сегодняшние лекции и с облегчением откинулась на спинку стула. Кажется, я все транскрибировала верно, потому что основная мысль лекции ни разу не терялась, и логических ляпов видно не было. Улыбнувшись, подняла голову от тетрадей и наткнулась на взгляд подруги. Она улыбалась робкой неверящей улыбкой. Заметив мое внимание, Ния демонстративно нахмурилась и обличительно указала в сторону подноса с давно остывшим обедом, после чего протянула мне, кажется, заранее заготовленную бумажку, на которой было написано:

'Немедленно садись есть!'

А я вдруг поняла, что каждый день заниматься расшифровкой клинописи Байла у меня ни злости, ни терпения не хватит, поэтому выхватила листок из рук подруги и решительно написала:

'Завтра пойду на занятия. Буду списывать из тетрадей девчонок. Это же невозможно так писать!!! Как он вообще понимает, что у него за заклинания зарисованы в конспектах?!'

Ния прочла мою записку и странно дернулась, а потом не выдержала и рассмеялась. Я смотрела на нее и понимала, что смех без звука выглядит очень странно, но от этого не менее заразительно, и на моих губах тоже появилась улыбка.

Именно в этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Даррак. Увидев меня, он застыл на пороге, будто не веря своим глазам. Я улыбнулась шире, в подтверждение, что ему не показалось. Он перевел непонимающий взгляд на уже успокоившуюся Нию и спросил, что произошло, по крайней мере, именно так я интерпретировала движения его губ. Солнечная девушка протянула ему мою записку и стала пояснять, попутно указывая то на меня, то на конспекты.

Закрыв дверь, Дар подошел ко мне и взял в руки одну из тетрадей Байла. Открыв, пролистал и вчитался, после чего его иронично приподнял бровь и на той же записке приписал:

'Очень верное решение, Талли. Так ты сэкономишь кучу времени'

Грусть снова стала окутывать меня будто пледом, который не греет. Времени... Для чего? Чему я буду посвящать свободное время. Раньше все оно принадлежало роялю, потом я стала делить его между роялем и псалтирью, а теперь... что мне с ним делать теперь?

Даррак будто прочел мои мысли, потому что следующей записью на листке стала:

'Талли, делай упор на теорию. Хорошо бы тебе всю ее пройти, да поскорей, пусть и самостоятельно. Потому что, когда слух вернется, тебе придется очень старательно и в бешеном темпе нагонять практику, не говоря уже о специальности и композиции'.

Я снова посмотрела на Дара. В его глазах не было жалости, не было стыда или неловкости, только твердая непоколебимая уверенность. Небо, если он так уверен, почему же я отказываюсь бороться? Неужели для меня это менее важно?! Улыбнувшись ему, я кивнула в знак согласия. Да, Дар, я постараюсь. Ведь слух действительно может вернуться, шанс есть, а значит, мне нужно удержаться в консерватории, сдать все экзамены, которые смогу, потому что второго шанса может и не быть, а терять все это я не хочу!

Любимые губы проговорили 'умница' и прижались к моим волосам, а я сжала его руку, благодаря за любовь и поддержку.

Следующий день начался с чая и медленного таяния вчерашней решимости. Одеваясь и приводя себя в порядок, я никак не могла понять, зачем мне понадобилось вчера обнадеживать Дара и Нию, ведь теперь я не могу обмануть их ожиданий, а идти на занятия не хотелось всеми фибрами души. Тем не менее, выбора не было, и я упорно собиралась на лекции.

На улице и в самом здании консерватории на меня почти не обращали внимания: студенты спешили по своим делам, делясь друг с другом то ли впечатлениями от каникул, то ли мыслями о продолжении учебы, то ли еще чем. Ния проводила меня до лекционной аудитории, обняла, будто желая удачи, и ушла, то и дело оглядываясь, на свои занятия. В ее глазах плескалось беспокойство за меня. Попытавшись обуздать внутреннее волнение, я улыбнулась солнечной девушке и, выдохнув, зашла в раскрытую дверь. И вот тут нервы разыгрались не на шутку.

В аудитории уже присутствовало около двух третей студентов нашего потока, и метресса Дервила Хьюз стояла у кафедры, ожидая сигнала к началу занятия. Не знаю, насколько шумно было в помещении, но как только я переступила порог, губы олламов прекратили двигаться, а глаза остановились на мне с выражением удивления, любопытства и жалости. Не самое приятное сочетание. Мне захотелось развернуться и уйти, но воспоминание о твердой уверенности в глазах Дара не позволило этого сделать.

Я перевела взгляд на метрессу Хьюз и поприветствовала ее кивком головы. Линзы пенсне преподавателя блеснули отбликом. Она кивнула, переложила указку из правой руки в левую и свободной кистью сделала мне знак присаживаться, при этом не размыкая губ. В ее глазах было только внимание и не переходящий границ вежливости интерес. От этих сдержанных эмоций мне даже стало легче, и я смогла сдвинуться с места, чтобы двигаться дальше. Справа от меня, как обычно сидела моя одногруппница Аерин, а на незанятом пока месте слева секундой позже оказался Байл. Улыбнувшись сокурснику, я достала его тетради с запиской 'спасибо' сверху и вернула их, а потом достала чистый лист, на котором написала:

'Аерин, ты не против, если я буду переписывать лекцию из твоей тетради? У Байла просто ужасный почерк', — и передала записку одногруппнице.

Та прочитала, кивнула, ободряюще улыбнулась и ответила:

'Конечно! Надеюсь ты скоро поправишься. Я как-то брала у Байла конспект, ты права — это тихий ужас'.

Я улыбнулась в ответ, и в этот момент с другой стороны показалась записка от, судя по всему, подглядывающего Байла.

'Нормальный у меня почерк! Это вы еще почерка моего младшего брата не видели!'

Аерин мне лукаво улыбнулась и, перехватив листок, что-то написала, и придвинула обратно так, чтобы видел и Байл, и я:

'У нас тут вообще-то конфиденциальная переписка. Не подглядывай!'

Больше никто ничего написать не успел, потому что началась лекция. Я поняла это по тому, что метресса Хьюз встала перед кафедрой, ровная, как собственная указка, а мои соседи вооружились перьевыми ручками.

Переписывать лекцию из конспекта Аерин оказалось гораздо, гораздо легче, чем из конспекта Байла. У девушки был красивый, разборчивый почерк, и конспектировала слова преподавателя она очень тщательно, это я помнила еще по прошлому полугодию.

Следующим занятием после истории музыки была специальность, на которую мне идти было не нужно, а после нее — физкультура, от которой меня освободили. Я могла бы пойти в столовую, но мне не хотелось снова становиться предметом всеобщего любопытства, особенно без поддержки идущих рядом друзей, так что я отправилась обратно в общежитие. До обеда мне было, чем заняться.

Сердце снова сжалось, когда на входе в здание общежития я поймала полный горького сочувствия взгляд комендантши. Я вздохнула. Ничего. Все образуется. Рано или поздно народ успокоится... или я привыкну к их реакции и вороватым алчным до информации взглядам, бросаемым в те моменты, когда им кажется, будто я не вижу: окружающие будто испытывали болезненную необходимость разглядеть каждый сантиметр меня, при этом стыдливо отводя глаза, едва увидев, что их интерес заметчен.

Оказавшись в своей комнате, за закрытой дверью, отделяющей от жадных взглядов и скрываемых движений губ, я выдохнула. Разувшись, направилась к стеллажу с учебниками, а от него — к кровати, на которой и расположилась с единственным сейчас моим богатством и источником информации. Следующие несколько часов книги затянули меня так, что очнулась я только тогда, когда почувствовала, что кто-то осторожно положил ладонь мне на плечо.

Подняв взгляд, увидела улыбающуюся Нию, держащую записку, гласившую:

'Талли, идем обедать!'

Именно с восклицательным знаком в конце. Похоже, Ния взяла на себя заботу обо мне, за что я была ей неописуемо благодарна. Без Дара и соседки-подруги мне было бы куда тяжелей привыкать к новому миру, лишенному звуков.

Вполне привычное действо — обед — стало для меня еще одним испытанием. Я привыкла проводить его в компании веселых, иногда немного шумных улыбающихся друзей. В этот раз друзья не улыбались. Ни Кеннет, ни Делма, ни Кейдн. Мы с Нией заняли свои места за столом, за которым, судя по обездвиженным губам ребят, повисла неловкая тишина, когда не знаешь, что сказать и как. Тот факт, что говорить не нужно, ибо адресат все равно тебя не услышит, только еще больше сковывал друзей. В какой-то момент их взгляды переместились мне за спину и стали очень удивленными. Настолько, что я повернулась, чтобы увидеть за собой Даррака с двумя подносами. Он смотрел на меня со спокойной сдержанной улыбкой.

'Подвинешься?', — спросили его губы.

Я кивнула и пересела поближе к Ние, он устроился рядом, поставил один поднос передо мной, другой оставил для себя. Напротив Нии и ребят уже стояли их порции. Видимо, друзья захватили еду для солнечной девушки, а меня попросту не ожидали увидеть так скоро.

Даже не слыша не звука, я ощущала неловкость, сковавшую друзей и заполнявшую пространство вокруг нашего стола. В какой-то момент мне даже подумалось, что лучше было поесть в комнате, но в следующую секунду Делма подалась вперед и протянула мне руку. Я грустно улыбнулась и ответила зеркальным жестом. Подруга крепко сжала мои пальцы. Мгновением позже на наши руки опустилась ладонь Кейдна. Парень поймал мой удивленный взгляд и улыбнулся, выражая поддержку и сочувствие. Еще через секунду Кеннет положил сверху свою руку, в его глазах была бездна сожаления. Не жалости, а именно сожаления. Последней была Ния. Она обеими ладошками обхватила наши руки в согревающем и соединяющем жесте. Другой рукой я вцепилась в скамью, силясь не заплакать, но когда ей завладели пальцы Даррака, не выдержала. Одинокая слеза скатилась по щеке вниз к улыбающимся губам. Мои дорогие. Мои любимые. Как же я благодарна небу, что вы все у меня есть.

* * *

Постепенно жизнь входила в новое русло, становящееся все более привычным. Тоска по цвету звука не покидала меня ни на мгновение, но появились силы стараться и верить. Лекционные занятия я посещала все. После них, в то время, когда у моих одногруппников были индивидуальные занятия по специальности или композиции, я занималась сама по учебникам. Теперь уже мои полки ломились от книг. И не только полки, но и стол. В какой-то момент я пришла к Милдред с вопросом, у кого могу попросить учебный план лекционных занятий. Секретарь первого проректора выдала мне все в течение пяти минут и пожелала удачи. Я решила, что изучать темы наперед — хорошая идея. Учеба так увлекла меня, что свободного времени оставалось совсем немного, а занятый новой информацией мозг мгновенно погружался в сон, едва голова касалась подушки. Успокоительное мне больше не было нужно, и плакать я тоже перестала.

Даррак проводил со мной гораздо меньше времени, чем раньше, но ежедневно обедал в нашей компании и перед сном всегда появлялся на пороге моей комнаты, чтобы пожелать спокойных снов, обнять и заглянуть в мои глаза. Не знаю почему, но для него это было важно, а я была рада, что он хочет быть со мной даже короткое время.

В один из дней, когда я сидела за столом, штудируя очередной учебник, меня отвлекло движение двери. В комнату зашел Дар. Не написав ни строчки, он улыбнулся мне и протянул руку, а его губы сказали мне 'пойдем'. Я, не колеблясь ни мгновения, оделась и последовала за ним из общежития в главный корпус консерватории прямо на третий этаж. Проведя по коридору, он толкнул дверь знакомой мне аудитории и пропустил перед собой.

В помещении стоял знакомый рояль-учитель. Он как будто с укоризной смотрел на меня, не понимая, почему я так долго не прихожу заниматься. Он словно был хмур и немного обижен. Прекрасный, полный силы инструмент с великолепным звуком, не концертный, но совершенный в своем роде. Я еще помнила его звук, чистый, звонкий, сильный, как струи горной реки. Погладив инструмент по крышке, вздохнула. Как бы я хотела услышать его вновь... Как бы я хотела снова учиться у него, почувствовать под пальцами черно-белые клавиши, реагирующие на малейшее движение, подсказывающие, помогающие. Даррак подошел и обхватил мое лицо руками. Его глаза горели энтузиазмом, он смотрел на меня с твердой уверенностью. Только вот в чем?

Отстранившись, я достала из кармана блокнот и карандаш, которые теперь всегда носила с собой, и написала всего одно слово: 'Зачем?'

Да, мне было больно от осознания, что я не слышу, но от пониманяия, что я не слышу музыку — еще больней, и Дар об этом знал. Он никогда намеренно не причинил бы мне страданий, я верила в это, поэтому и должна была узнать, что побудило его привести меня в музыкальный кабинет.

Дар забрал у меня письменные принадлежности и принялся за ответ.

'Талли, я хочу, чтобы к тебе вернулся слух, и ты этого желаешь всем существом. Но одного желания мало. Нужно что-то делать. Мы олламы. Мы знаем о музыке больше кого бы то ни было. Если музыка способна исцелять от плохого настроения и грустных воспоминаний, почему она не может исцелить нашу проблему? Доктор сказал, что на физическом уровне все в порядке. Это значит, что ты уже слышишь, Талли. Тебе просто нужно поверить в это. Я хочу помочь. Ты ведь позволишь мне?'