Пока Татьяна реализовывала планы по моей просьбе, я съездила к Павлу Гуркину. Павел Григорьевич вёл сейчас все дела отца, и среди моих знакомых я не видела никого, кто бы мог обладать нужной мне информацией. И не нужно думать, что купцы — это такие бородатые придурки с круглым пузом поверх кушака, которым бы только напиться и на тройке с цыганами по Москве проехать. Купцы ворочающие миллионными контрактами, тем более с иноземцами умеют слушать, знают и видят очень много, думаю, что у каждого есть даже своя служба безопасности с разведкой и отрядами специального реагирования. Первым делом, едва я только половину своих пожеланий начала выкладывать он меня перебил и спросил, кто мне сказал, что к нему можно и стоит подходить с таким вопросом? В ответ я попыталась объяснить, что в первую очередь потому, что других хороших знакомых у меня просто нет, и при этом слышала ещё от Григория, что у него есть дела в Персии, куда его суда через Каспий ходят... Не знаю, срезу он мне поверил или провёл проверку сначала, но в итоге он нашёл все нужные мне контакты и даже свёл с англичанином, вернее, привёз прямо в Кострому поверенного англичанина, который имел права по проведению нужной мне сделки. Англичанину в наследство досталась большая ферма где-то на юго-западном берегу Австралии...
К этому времени, буквально за месяц до начала Русско-Японской войны, мужа уволили из армии. Там получилось очень хитро, ну, я в Татьяне и не сомневалась, у неё был в клиентах офицер из командования армии, в которую входит корпус Михаила, вернее его дивизия. Словом, пошли слухи про то, что он в Москве ещё молодым поручиком посещал Татьянин салон и его там хорошо помнят. А потом он хоть и остепенился, но знакомства сохранил. А ещё оказывается в этой сфере был скандал с бывшим начальником Михаила, который чуть не открыто жил с мальчиком и при его титулах и связях во дворце полковнику долго ничего не могли сделать и терпели, пока тот не загремел вместе со своим Петербургским покровителем. Словом, Михаилу и начальника припомнили, и это наложилось на слухи. И хоть ничего конкретного и порочащего не было, но как с вилками, которые нашли, а вот осадок остался. Другими словами Михаила тихо стали уходить из армии и ушли в итоге, чему я была жутко рада, но старалась делать грустное лицо и не показывать своей радости. Словом, к моменту, когда расстроенный Коршунов уже вполне созрел, а Коршуновы в отличие от большинства благородных никогда не были мотами и транжирами, и хозяйствовали в Коршуново и окрестностях с умом и рачительно, появился англичанин.
А я готовила почву, тяжело переживая смерть моей любимой Наденьки, да простит меня Господь, хотя я и правда очень тяжело перенесла эту потерю, доводила до моего любимого мысль о том, что хочу уехать как можно дальше. Тем более, что умница — Павел нашёл ещё и русского поселенца из Австралии и почти из тех же мест, по крайней мере о месте, где находится земля, которую получил в наследство англичанин он хорошо знал. Ну, это потом я узнала, что при австралийской "скученности" населения "рядом" — это может быть триста и больше километров, но тот факт, что в западной Австралии оказалась довольно большая (по местным меркам) русская колония очень помог убедить Михаила. Но самым серьёзным аргументом стало моё письмо, в котором я написала, когда и как начнётся война с Японией, что к ней отнесутся наплевательски, а Япония захватит наш порт-Артур, где погибнет вся дальневосточная эскадра, погибнет адмирал Макаров, а вторую поведёт адмирал Рожественский и её ждёт страшное поражение у острова Цусима, а потом в Америке подпишут позорный договор, по которому Япония получит Корею, Маньчжурию, КВЖД, половину Сахалина. Летом после начала войны у Николая родится больной наследник Алексей и это всё станет только началом падения России в пропасть. Вот только написала это письмо я ещё до рождения Тасеньки, то есть за полтора и более года до описанных событий, запечатала и попросила Михаила не вскрывать письмо, а спрятать так, чтобы у меня к нему никак не было доступа, а открыть его, когда я его об этом попрошу. И вот теперь, когда все газеты описывали героический бой Варяга и Корейца в Чемульпо, а об этом я тоже написала, о вероломном нападении на спящий Артур и два торпедированных русских броненосца, Михаил прочитал то же самое, только написанное у него на глазах дольше года назад. И когда он попросил меня объяснить, что всё это значит, я ему честно ответила, что предотвратить ничего мы не сможем, но в моих силах уберечь хотя бы тех, кого я люблю. И не только тех, кто уедет с нами, но и тех, кого мы сможем принять на своей земле после того, как из России будут вынуждены бежать те, кто придётся не ко двору новым хозяевам страны. И хоть в первый момент Михаил был явно не согласен со мной, но уже назавтра говорил гораздо спокойнее и выслушал предлагаемый мной план. Он думал ещё почти месяц, я старалась его не тормошить, только окружила его своей нежностью и любовью, за что не раз встречала его благодарный взгляд. А когда он после рождения Цесаревича и первых слухов о его болезни, наконец, согласился, он обнял нас с Тасей, которая капризничала и не хотела слезать с моих рук, прижал к своей груди и прошептал мне в ушко:
― Я так благодарен Господу, что он послал мне тебя, не только самую красивую и умную, а необычную во всём и я готов сделать как ты хочешь...
Меня всю затопила такая горячая волна благодарности и нежности к моему любимому, что я отдала ему на руки дочку, а сама в рыданиях прильнула к нему и наверно промочила всю рубаху, пока он покачивал не понимающую ничего Тасю и гладил меня по голове, как маленькую...
Да, я забыла один момент. Когда Михаил ещё служил, он меня очень просил приехать с детьми, ему очень хотелось показать их своим сослуживцам. Можете себе представить эту поездку — Моисеево переселение, куча народа, вещей и четверо маленьких детей с маленькой собачкой. Ну, а куда Уголька денешь, тем более, что Тяпин сыночек воспринимался всеми членом семьи, таким же непременным, как любой другой. До Москвы добрались поездом, и Татьяна попросила оставить с ней внучку на время нашей поездки, ведь задерживаться с нашим папочкой больше пары недель мы не планировали. А дальше решили ехать своим ходом, нашли карету четвериком для меня с детьми и две коляски — двуколки для остальных и вещей. У меня возникло желание навестить могилу моей мамочки и Надюшки, я только волновалась, что может помешать Ковырин. Я отправила обе коляски прямо в город, где жила моя крёстная, а сама на карете приказала свернуть к деревне, где прошло моё детство. Быть узнанной я не боялась, сопоставить бегавшую здесь босоногую Дуньку и меня сейчас в роскошной большой карете в дорогом наряде, да за пару моих серёжек эту деревню купить можно, да, и изменилась я за прошедшие годы очень сильно. На всякий случай на въезде в деревню я спросила у незнакомого мальчугана о Ковырине, даже случайно с ним встречаться не хотела. В ответ узнала, что он уже умер, и во мне ничто не дрогнуло в ответ, хотя и радости этот факт не доставил, только удовлетворение, что в таком случае он точно не помешает моим планам. К своему удивлению я с трудом узнавала эти места и у мальчика пришлось спросить ещё и дорогу к кладбищу, ведь направлять кучера мне, а кому понравится плутать, тем более, что карету запряжённую четвериком развернуть, мне кажется, даже труднее, чем в моём прошлом мире гружёную фуру. Дала пацану монетку...
Вообще, когда меня посетила мысль побывать на могилах моих родных, я хотела показать маме и сестре своих детей, но потом вдруг подумала, что покойники ведь воспринимают суть и моя здесь только Тася, а мальчишки по крови не мои. Долго обдумывала эту ситуацию со всех сторон, в итоге решила, что тащить одну дочку будет довольно нелепо, да и вообще, нечего маленьким детям на кладбище делать, тем более, что за могилами едва ли кто ухаживает и мне их ещё искать придётся. Словом, к тому времени, как мы приехали, я уже определилась, оставила карету с кучером, детьми, Фёдором, кормилицей Лизой и Угольком около церкви, а сама пошла на погост. Могилы нашла почти сразу, Ковырина, как оказалось похоронили рядом, а вид совсем заросших и заброшенных могил моей сестры и мамочки как-то вдруг так ударил по душе, что ноги сами ослабели и я сначала присела, а потом просто легла на мамочкину могилу и шёпотом рассказала ей, что я замужем, у меня прекрасный любимый и любящий муж, что она бы теперь была трижды бабушкой и какие у неё замечательные внуки. Что я больше всего жалею, что ни она, ни Надюша меня сейчас не могут увидеть и порадоваться вместе со мной. И как бы мне не хотелось побыть здесь, но меня ждут дети, я попрощалась с ними, взяла комочек земли с могилы и завернула в узелок из носового платочка. Я прощалась и понимала, что едва ли ещё когда-нибудь сюда приду...
Вернувшись к карете, уже просто из принципа, мне на глаза наш старый священник попался, взяла детей и повела их в церковь помолиться, поставить свечки и заказать заупокойную по моим родным. И священник заискивающе поддакивал и обещал провести службу в самом лучшем виде, а я молилась в храме, в который меня даже на порог не пускали, хотя злорадства в душе не нашла, ведь не пускали сюда Дуньку-Стратку, а сейчас посетила храм её благородие Мария Ивановна Коршунова с чадами. Не добавить, ни убавить, как говорится...
Как же я благодарна судьбе и Таисии Михайловне, которая воспитала Михаила совсем не белоручкой, а инженерное образование офицера артиллериста и Михайловская академия за плечами — это не гвардейское умение, как презрительно выпячивать губешки перед быдлом, а толковая инженерная и военная подготовка. Оказавшись на краю света Михаил взялся за дело со всей энергией и задором и буквально горел, успевая за день сделать столько, что я просто поражалась его работоспособности и организаторскому таланту. Вообще, сама я с трудом осознавала на что я всех нас подписала, а столкнувшись с реальностью пришла в ужас. И если бы не мой Коршунов, у нас наверно ничего бы не получилось. Вообще, он начал готовиться к отъезду сразу и больше полугода всерьёз штудировал литературу, писал письма и вообще подошёл к вопросу комплексно. Средства Коршуновых позволили не трогая моё приданое купить ферму и землю. Все деньги перевели в имеющие там хождение английские фунты и вот назначена дата отъезда...
До Одессы добирались поездом, потом пароходом до Александрии, где нас уже ждал пароход до Перта — точке ближайшей к месту нашего назначения. Вообще, больше всего мне бы хотелось найти ту сволочь, которая создала миф о том, что путешествовать — это прекрасно и увлекательно. Неделя поездом с детьми и вещами на поезде — но это оказался ещё даже не кошмар, а его самый младший племянник. Учуханные провонявшие угольной пылью, усталые мы вывалились в вавилонское столпотворение крикливых улиц Одессы и пропахшего рыбой и скипидаром порта, где кое как утрамбовались с пять каюток греческого пароходика, который с моей точки зрения скрипел и пыхтел, словно извещал нас, что мы сделали последнюю глупость в жизни. И он при любом неосторожном чихе с радостью пойдёт ко дну, потому, что скрипеть по поверхности моря ему надоело еще лет сорок назад. Расстояние поперёк Чёрного моря и через уголок Средиземного — это даже не "Тьфу", это гораздо меньше, так я думала. Я же карту видела. Но под парусами и иногда раскочегаривая машину греки путь до египетской Александрии с заходом в Стамбул сумели растянуть на две недели. А в этих каютках, у нас будка нужника в усадьбе больше была, нам пришлось провести всё это время. А потом в жаре и духоте пропахшей местной едой гостинице ещё две недели мы ждали английский пароход, чтобы плыть дальше по Суэцкому каналу и Индийскому океану. И в свете предыдущего плавания мне это уже совсем не казалось лёгкой прогулкой. Но мне, как вдохновительнице этого переселения было не к лицу показывать сомнения и уныние, хотя, если бы не поддержка и воля моего любимого, я не знаю, как бы всё это выдержала. Ещё дома, едва приняли решение, Михаил нанял нам настоящего англичанина — учителем английского языка и после этого Джек и Михаил говорили с нами только на языке Шекспира. И в Александрии у нас появилась богатая практика, что очень помогло в переключении на другую языковую среду. Дети к этому времени говорили уже на таком безумном суржике из смеси английского, русского и Нижегородского оканья, что даже нам понять их было не просто, хотя они между собой прекрасно понимали всё.
Наверно стоит перечислить весь наш табор, которым мы тронулись в путь. Про меня с Михаилом и детьми я не уточняю. Кроме этого с нами ехали Алёнка, Фёдор у которого в Молчановке осталась зазноба и он довольно сильно переживал. Когда я упоминала детей, я имела в виду ещё и Танюшку, ну, а с ней поехала и Лиза, которой домой пути уже не было, да и к нам она уже привыкла, и дочку бросать не захотела. Ну, про этих вы наверно и сами догадались. А вот дальше гораздо интереснее. С нами поехал Гаврила — бывший денщик Михаила, которого по ходатайству офицера уволили из армии, а с ним еще трое ветеранов, которые уже отслужили, но не обзавелись семьями и согласились поехать с бывшим командиром. Поверенный англичанина, который встретил нас в Египте и должен был сопроводить до места назначения и передать нам во владение нашу собственность и утрясти все административные вопросы с местной властью. Степанида отправила с нами две семьи без детей из Молчановки и Павел Гуркин своего двоюродного племянника присмотреться к месту и приехать обратно с информацией. И, наконец, Татьяна с нами послала двоих мужиков довольно уголовного вида, оказавшихся её бывшими охранниками, которым она предложила поехать и при необходимости беречь её внучку, мужики оказались вполне нормальными и быстро нашли язык с ветеранами, просто переломанные носы и пудовые кулаки в первый момент производят неизгладимое впечатление. И последним был доктор Иван Филимонович, который приходится мне крёстным отцом. Услышав про наши планы решил ехать с нами, а Татьяна не стала отговаривать. Вместе с детьми двадцать один человек и поверенный, Михаил специально потребовал, чтобы с нами в первой партии ехали побольше мужчин. Как потом оказалось, он был совершенно прав, буквально через пару месяцев, когда мы еще только начинали обживаться нас попробовали на зуб местные бандюганы, вернее коренные жители, и это совсем не аборигены. Впрочем, бандюганы и местные — это синонимы, ведь Австралию, как многие другие колонии Англия исконно заселяла своими уголовниками, так, что тут можно и не удивляться особенно. Да и родственник того англичанина похоже был не слишком законопослушным при жизни. Но их встретили больше десяти бывалых мужчин, которые не просто не испугались, а ещё и очень хорошо знают с какой стороны винтовку в руки брать нужно. От нас помощи было чуть, хотя сразу по приезде меня, Алёнку и двух молчановских девиц стали учить стрелять из ружья и револьвера. А то, что белая леди должна на поясе носить удобный ствол пришлось принять и не выпендриваться. Так, что пузатый короткоствольный бульдог стал такой же неотъемлемой частью гардероба, как и корсет, а спереди к бюску пришлось пришить ножны узкого стилета с украшенной короткой рукоятью, которым отбиться может и не получится, но успеть убить себя, чтобы не испытывать надругательства можно вполне. Это совсем не взрыв моей гипертрофированной девичьей чести, а просто здравый смысл, что если захватят, то после многократного насилия обязательно убьют, ведь оставлять свидетелей никто не будет. А шанса, что выкрали ради выкупа или шантажа почти нет, здешние душегубы физически не способны к таким сложным интеллектуальным построениям. Так, что в такой ситуации убить себя — это логично и оправдано, даже Бог в таком раскладе едва ли посчитает это самоубийством. Хотя толку от этого учения во время первого нападения на нас не было, мы сидели дома с детьми, а потом помогали доктору лечить раненых, хорошо, хоть убитых у нас не было, а бандитов положили двенадцать человек, остальные удрали. В конце пару раз даже стреляли куда-то, только не думаю, что попали. Вот в такую очаровательную реальность Австралии начала двадцатого века мы и ехали.
