Все, хватит, поговорили. Прилечь бы.
В диспетчерской автоколонны 1149 в это время тоже пили чай. И разговор был похожий.
— Колька правду говорил! — возбужденно доказывала диспетчер табельщице.
— Врет он все, твой Колька! Сам подумай, что может дитя малое сделать?
Остановившись в дверях, водитель, заходивший за путевым листом, обернулся к спорщицам и веско сказал:
— Я с Николаем с Волхова до Праги прошел. Быть того не может, что врет. Просто поверить трудно, да это уж ваше дело.
Водитель вышел. Затихший было разговор, возобновился.
— А теперь представь: ребенок, босой, в летнем пальтишке посередь дороги километров в двадцати от Станового. Твой вот, далеко ли ушел бы? — спросила табельщица, задумчиво позвякивая ложечкой в стакане с давно остывшим чаем.
— Не ребенок это вовсе.
— Что, дьявол?
— Не знаю, но сатана точно не стал бы Кольке язву лечить.
Каждый прожитый день приносил жителям одной шестой части суши массу новостей и поводов поразмыслить. А кто обещал, что будет легко? Жить в эпоху перемен всегда трудно. Но зато — интересно!
-Что говорыты, дывный час настав, — делился своими огорчениями Петро:
-Я ему говорю: гордись сынку, деды-прадеды козаковалы, лихими лыцарями были!
А он мне чисто по-москальски:
— Было бы чем гордиться, батько. Я читал, что с шестого по одиннадцатый век в Поволжье, Приднепровье и на Северном Кавказе жили хазары, исповедовавшие иудаизм. 'Хазара' на иврите означает 'возвращение'.
Исходно, славяне были их данниками, потом торговыми партнерами, и в конце концов, стали соперниками. Дело кончилось тем, что сначала Вещий Олег "отмстил неразумным хазарам", затем Святослав прошелся огнем и мечём по хазарским городам. В общем, Хазария распалась. Уцелевшие ушли в Среднюю Азию (бухарские евреи), но часть осталась на нижнем Дону и Днепре.
Позже туда бежали от половцев, печенегов, татар, своих князей множество славян и образовали чисто разбойничью вольницу, в которой хазары просто растворились, оставив битым и беглым в наследство лишь гордое название " хазаким" — сильные, или в единственном числе хазак — сильный.
Так вот, батька, если немного подумать, то кем он был, наш предок, бесшабашный казак Тарас?!
И про имя потом добавил, не наше оно, греческое. Означает смутьян, безобразник. А бесшабашный — это не синоним слов лихой, удалой и храбрый. Тарас просто шаббат (субботу) не соблюдал. Чем тут гордиться?!
— Так может запьем это дело? — предложил собутыльник, щедро наливая себе и Петру.
— Запьем,— ответил Петр, подозрительно покосившись на аппетитную, шкворчащую жиром на сковородке домашнюю колбасу.
— Что смотришь? Колбаса свежая.
— И с колбасой тоже одно недоразумение, — огорченно отозвался Петр.
— Мой-то что говорит: ковбаса наша — это слегка исковерканное русское слово колбаса. И почему оно русское, сыну тоже непонятно. 'Коль басар' — в переводе значит 'чистое мясо'. Так до сих пор торговцы на Востоке кричат, чтобы покупатели знали, что жил, хрящей и прочей гадости в товаре нет.
— Да что ж это деется, люди добрые?! — сокрушенно вымолвил собеседник.
Похожие чувства испытала учитель русского и литературы средней школы ? 101 города Москвы. Стоило ей оговориться, что тайна происхождения этого слова по сегодняшний день является предметом дискуссий среди языковедов, из класса послышалась реплика:
— Тоже мне, бином Ньютона нашли!
— Может быть Вы, ученик Кац, поможете развеять наше невежество? — ехидно спросила учительница.
— Да легко. В Ипатьевской летописи сказано, что князь Владимиро-Суздальский Юрий Долгорукий встретился на границе своего княжества с князем Черниговским Святославом Ольговичем. Они заключили военный союз, а потом переговоры плавно перешли в "пир велик". Ну, как обычно. Ключевое слово здесь — граница. А раз две неслабые дружины нашли, где разместиться, значит, и городок был немаленький. Раз граница, значит — таможня. Разумеется, в этом городке брали с купцов налог на въезд. На канцелярском иврите есть словосочетание мас кавуа — постоянный налог. МАСКаВуА. Кто предложит мне лучшее объяснение слова МОСКВА, тот пусть первым бросит в меня камень!
— И что, в русском много таких вот слов с ивритскими корнями?
— Достаточно. Вот например, кто-нибудь задумывался, почему слова кров и кровь так похожи? А ведь это элементарно! Под одним кровом живут люди одной крови, родственники. Единственная неувязочка — нет такого слова "кровня", а слово "кровник" означает кровную месть. Вот тут самое время вспомнить слово 'кровим' — производное от слова 'каров' — близко, и промежуток прекрасно заполняется.
Да кстати, какое животное было самым близким в крестьянской семье? Правильно, крова (близкая) — корова. А что является домом для коровы? Правильно, хлев. Не правда ли, до боли напоминает ивритское 'махлева' — место, где получают халав — молоко. Случайные совпадения? Сомневаюсь.
Дети Страны Советов, получив возможность запоминать огромные массивы информации и затем сопоставлять их, заставляли старших задумываться в истинности того, что до сих пор казалось всем самим собой разумеющимся. И задавали массу вопросов, от которых голова у наставников шла кругом.
В обитом дубовыми панелями кабинете, человек с трубкой устало переспросил:
— Значит, так и сказал?
— Да, так и сказал. Цитирую дословно: 'А кто вы, собственно, такие? Вы скоро уйдете, вас не станет. Вы — осколки прошлого, и нам неинтересны. Ваши дети уже думают по-другому. И скоро они не пожелают иметь с вами ничего общего. Им неинтересны идеологические мантры, их не сбить с толку дешевой демагогией. Они — другие, они устремлены в будущее'.
.
.
.
.
18 декабря 1952 года. Борисоглебск.
Старый, вытянутый вдоль тракта на Балашов провинциальный городок. Из достопримечательностей, замеченных мной, стоит отметить разве что древний, времен Крымской войны мясокомбинат, сложенный из красного кирпича с претензией на некий архитектурный стиль, да старое здание вокзала. Все остальное — уныло. Серые, вымокшие под дождями и снегом, некрашеные дощатые заборы и примерно такого же стиля дома.
По слухам, этот город в Отечественную не бомбили — в местном летном училище стажировался сам Геринг. Те же сплетники рассказывают, что у любвеобильного фашиста в Борисоглебске остались любимая и внебрачный ребенок. Не знаю, правда ли, нет ли, но довоенной постройки домов здесь существенно больше, чем где бы то ни было.
Настроение — как погода, серое и унылое. Ночью случилась очередная оттепель, и растоптанные замерзшие тропки, на которые не всегда ровно поставишь ногу, вновь превратились в снежную кашу, обильно пропитанную водой. По разбитым колеям с сторону Вороны текут ручейки грязной воды.
Так и иду, с горки на горку. Последняя попутка сломалась, чуть отъехав от Грибановки, так что, ноги начинают гудеть и наливаться тяжестью.
Перекресток улиц Свободы, Гражданского и Песчаного переулков. Сначала я услышал пьяные вопли, густо приправленные матюгами. Они звучали как клич дикарей из неведомых джунглей, в них слышался то гнев, то ликование, то обида на мир. Весь, в целом.
Затем ветер переменил направление, и на меня накатилась волна омерзительной вони. Уж не знаю, что надо было жрать, чтобы так обосраться.
Только потом я увидел, как чуть впереди, не способный отработать равновесие абориген держит за грудки невысокого роста пожилого мужчину и матерно убеждает его в необходимости поднять друга Ваньку.
Посреди тротуара в грязно -желто-зеленой луже дергается, пытаясь подняться, вдрызг пьяный мужик в оборванной одежде. одежде. На битой роже с застывшей идиотской ухмылкой— густая щетина, слюни и сопли, пузырясь, выползают из уголков рта. Третий примерно таков же, как и первые двое. Периодически, он собирается с силами и пытается поднять дружка, но вновь и вновь падает, стукаясь распухшей мордой о грязный снег.
Вновь порыв ветра. И становится понятно, что штаны повстречавшейся троицы промокли и отяжелели вовсе не от воды.
У того, что схватился за старичка, на лице кровь. Бровь рассечена, у второго, что иногда на ногах — вся морда в ссадинах, в кровь разбиты костяшки пальцев, ватник на локтях продран. Из прорех свисают клочья ваты. У того, что в луже, лаково отблескивают волосы на затылке.
— Вот, любуйся! — сказал мне внутренний скептик. — Именно из такой, срущей и жрущей протоплазмы и состоит творящее Историю большинство. Разве что, в массе выглядят они поприличнее. Но вот по сути — то же самое. Любуйся!
Внутренний монолог был бесцеремонно прерван визгливой скороговоркой алкаша, отчаявшегося поднять собутыльника. Он начал уговаривать Ваську встать самостоятельно с тем, чтобы отправиться в какую-то шестую общагу и там совместно поставить сисястую Вальку на четыре кости и так далее. Не закончив речь, оратор упал. Порыв ветра вновь кинул в лицо кислую вонь. Приподнявшись в грязной луже на локтях, Васька неожиданно громко и дико заорал похабную песню, русских слов в которой почти не было.
Тот, что держался за старика, перевел взгляд на меня, и заорал:
— Суки, поднимите Ваську! Немедленно! Вы ж, люди, человеки... мать... мать... поднять!
В лицо вновь ударил невыразимо кислый, застоявшийся запах мочи, блевотины и долго не мытого тела. Я побледнел, едва сдерживая тошноту. Руки сами сжались в кулаки, на глаза опустилась багровая пелена.
И это ради такого дерьма люди рвут из себя жилы, пытаясь восстановить и обустроить страну?! Да что ни делай, какие заводы не строй, какие технологии ни внедряй, но если отбросы общества будут воспроизводить себе подобных, Союз обречен! И не видать мне антоновки первого марсианского урожая.
... Через пару мгновений, тяжело переводя дух, почувствовал, как старик легко коснулся плеча, и произнес:
— Пойдемте отсюда, молодой человек. Не стоит задерживаться. Право слово, не стоит.
.
.
.
.
— Вы правы, действительно не стоит.
И мы пошли по улице с громким названием Свободы, тщательно обходя наиболее грязные, глубокие и топкие места.
Дорогой слегка разговорились. Ну, насколько это было возможно сделать, не отвлекаясь от коварного рельефа улиц и переулков. Валерий Сергеевич, как представился мне новый знакомый, не всегда тут жил. Но, как говорится, в какие только дыры нас судьба не заносит.
Итогом недолгого разговора было предложение еды и крова, принятое с благодарностью. Затем, поднялись по темным, набухшим от растаявшего снега деревянным ступеням. Спутник с усилием отворил тяжелую дверь.
Вскоре мы наслаждались теплом и покоем, царившем в небольшом, заваленном старыми книгами, доме. И попутно, укрощали примус, норовящий вместо нормальной работы плюнуть струйкой вонючего керосина. Газа тут нет. Не Москва. Так что, хочешь разогреть еду — либо топи печь, либо мучайся с настольным огнеметом — по-другому назвать увиденный агрегат язык не поворачивался. Но все же, мы его укротили!
После того, как под кастрюлей заплясало голубоватое пламя, вернулись к прерванной хозяйственными заботами беседе.
— Я знаете ли, Юра, в доме политпросвещения работаю, — негромко сказал Валерий Сергеевич. — Потому в курсе самых разнообразных новостей. В том числе и тех, что касаются Вас. В связи с чем хочу задать вопрос: а не кажется ли Вам ваше нынешнее времяпрепровождение борьбой с ветряными мельницами?
Старик выражался настолько старомодно и витиевато, что аж вязли скулы. Однако, высказанная им мысль мне тоже приходжила в голову неоднократно.
— Вы хотите сказать, что с теми же проблемами значительно эффективнее справился бы взвод автоматчиков?
— Примерно так. Вы же не будете отрицать, что относительно морального облика большей части тюремщиков и их клиентов ни у кого никаких заблуждений нет. А малая часть уцелевших могла бы быть без особого ущерба списана в допустимые потери.
— Здесь в другом суть, милейший Валерий Сергеевич, — неосознанно я начал копировать старомодную манеру речи моего собеседника. — Любая власть, в том числе и нынешняя, проблемы сукиных детей и мерзавцев решает своеобразно. Если сукин сын — свой, а мерзавец — полезен, то их не трогают, более того, неплохо кормят.
— А Вы, стало быть, молодой человек, — ехидно отозвался Валерий Сергеевич, — решили сменить диктатуру пролетариата в лице его лучших представителей на угрозу совестью, в Вашем, так сказать , облике?
— Не смешите мои тапочки, Валерий Сергеевич, — у большинства половозрелых сограждан на месте совести давно выросло что-нибудь более полезное. Какая там совесть... Но вот заставить их почувствовать несправедливо причиненную другим боль как свою — это могу.
Согласитесь, других вариантов нет. Вытащить из дерьма существенную часть наших сограждан невозможно в принципе. Все известные в истории попытки поднять слишком простых до сколь-нибудь человеческого раз за разом терпели провал по причинам вполне очевидным. — Мельком я вспомнил смердящих алкашей на перекрестке Свободы и Песочного, и лишний раз уверился в своей правоте.
— Иначе говоря, Вы считаете, что построение коммунизма, относительно которого нынче говорят как о главной задаче общества...
— Вскорости выдохнется. Безусловно. Без вариантов.
— Почему же?
— Да потому, что общество, в котором все основано на сознательности пытаются строить силами, извините за резкость, форменных скотов. Ну сколько их, тех действительно сознательных, процент, два?
— Да не извиняйтесь, — сказал Валерий Сергеевич. — Не стоит. Так оно и есть. Хуже другое. Эти ваши экстраординарные способности, якобы доступные каждому...
— Что не так?
— Да то, что намечается совершенно четкая тенденция к разделению человечества на высших и низших.
Я фыркнул:
— Да было это уже, сколько раз было. Богатые и бедные, благородные и не очень, влиятельные и бессильные. Было, Валерий Сергеевич, было.
— Все идет по спирали, молодой человек. Мое с вами неравенство может получить немедленное и зримое воплощение. Так что, не признавать его глупо. Остальным тоже ... придется понять и принять. Это даже не надо узаконивать формально.
— Смысл в другом, — медленно подбирая слова, ответил я. — Главное, что теперь никто не будет тащить все имеющееся в стране быдло к светлому будущему. Вытаскивать из грязи, поднимать на свой уровень, цивилизовать и причесывать.
Те, кто не агрессивен, пусть живут, как смогут. Черт с ними, с теми кто в будущее не хочет! Пусть остаются здесь, среди непролазной грязи, загаженных дворов и мыслей про опохмелку.
Будет лишь показана дорога и даны возможности, чтобы по ней идти. Остальные — не нужны. Иначе у нас пупок развяжется, руки оторвутся и грыжа вылезет, то тупое болото не поднимется над собой и на миллиметр.
— Это называется выбраковкой! — неожиданно жестко прокомментировал Валерий Сергеевич.
— Ошибаетесь. Селекция тут ни при чем. Сами, ребята, все — сами. Не по чьей-нибудь злой воле, а лично и самостоятельно. Кто-то начнет с развития памяти — это фундамент личности, а кто-то рванет пивка у желтой бочки на перекрестке, потом добавит с друзьями. А утром, возможно, обнаружит себя у незнакомой шалавы. И так оно будет идти. Неделями, годами, пока жизнь не уйдет.
