— А чего б ни было. За косынкой её лез? Ну, чего молчишь, Рыжий?
— Я за это уже двадцать пять "горячих" огрёб, — буркнул Гаор.
Хрясь! Матуня неожиданно, ловко подпрыгнув, шлёпнула его по затылку.
— Не об том речь, глупой! Хватит тебе девку на верёвочке водить! Не хочешь чего другого по глупости своей, раз не девка она тебе, а сестрёнка, так вон, рубашку свою ей дай. Постирает да зашьёт где надо.
Предложение настолько ошеломило Гаора, что он озадаченно уставился на Матуню. Та даже руками развела.
— Ну, совсем ты тёмный. Давай рубашку сюда!
Гаор послушно снял рубашку и протянул Матуне.
— Ей дай. Бери, дурёха, вон воротник, как голова у голозадого, аж блестит. Сейчас и постирай, завтра к ужину отдашь ему, чтоб переодеться смог. А ты спать иди, завтра зайдёшь ко мне, объясню я тебе. Всё, сейчас отбой будет! — и совсем неожиданно, — Марш!
Подчиняясь и команде, и звуку поворачивающегося запора на дверях надзирательской, Гаор влетел в мужскую спальню и одним прыжком оказался на своей койке. Волох рассмеялся.
— Здорово сигаешь, паря. Опять скажешь, что на фронте выучился?
— Где ж ещё, — хмыкнул Гаор, лежа, вылезая из штанов.
С лязгом задвинулись решётки, погас свет, хлопнула дверь надзирательской. Гаор осторожно приподнялся, вешая штаны в изножье, залез под одеяло и вытянулся.
Надо же, как повернулось. Сестрёнка. Завтра Матуня ему объяснит, хотя он и сам кое о чём догадался. Интересно получается. Ну да, если мужчины все друг другу браты, то женщины: матери, бабы, девки и сестрёнки, скорее всего это сёстры. С девкой крути как хочешь, с бабой как она позволит, к матерям со всем уважением, а с сестрой? Это ему завтра и расскажут. Заодно тогда и про дочерей спросить. И вообще про семью. Здесь, похоже, тоже всё наособицу, не так, как... как у кого? И сам себе ответил: у тех, у голозадых, у дуггуров. Голозадые — это не просто ругательство, а название, так мы тех, дуггуров по-ихнему, называем. Он никогда ни от кого не слышал такой фразы. Она вдруг сама возникла, именно этими, нашенскими, словами. Но записать её придётся в переводе. Нашенских букв он не знает, этого ему никто пока не скажет. А интересно, есть ли они? Или... Засыпая, он еле успел вложить лист и завязать тесёмки от папки.
От вечера до вечера, от выдачи до выдачи.
Начальство как сбесилось. Дня он на одном месте не работает. Полдня на складе, полдня куда пошлют. А посылают... только бегать успевай. То в гараж, то на другой склад, то в зал, то вдруг в административный корпус окна мыть. Приспичило им! Туда, правда, не одного его, а целую бригаду. Десять человек. С крыши спустили веревочные люльки, и они, болтаясь в них, мыли, оттирали зеркально-чёрные снаружи и прозрачные изнутри, как он случайно обнаружил, стёкла. Значит, отсюда весь двор виден, а им со двора — ни хрена. Интересно получается. А где же он ещё такие стекла видел? Было ведь дело: ещё тоже подумал, что на хрена зеркало впаяли... Крышу мыла уже другая бригада, а их, едва закончили окна, погнали на разгрузку сразу трёх пятиосных трейлеров, под завязку набитых коробками.
— Рыжий!
— Здесь, господин управляющий! — гаркнул Гаор, подбегая к Гархему и вытягиваясь перед ним.
Хрясь! — сразу по физиономии. Ну, Гархем иначе не объясняет. Сейчас скажет, что надо делать.
— Сразу по складам отправляй!
— Да, господин управляющий!
Что он оказался старшим над десятком грузчиков, Гаор даже не понял. Потому что выгрузка сразу из трёх машин одновременно, а ему надо успеть прочитать надписи на коробках, сообразить что это, вспомнить номер склада и успеть крикнуть парням, куда это волочить, и чтобы на одной тележке или в одном контейнере не оказалось предназначенное для разных складов, а то парням складские надзиратели за путаницу влепят. И обед уже скоро, а пока они не сделают, их не отпустят, да ещё шоферня орёт, им тоже на отдых охота. Ох, хоть бы они под ногами не путались, свободные ведь, гады, нет, чтобы покурить в сторонке, лезут, а не шуганёшь!
Трейлеры опустели, и зазвенел звонок на обед почти одновременно. Они даже успели тележки на место отпихнуть и рванули на построение. Гаор влетел в строй рядом с Плешаком и перевёл дыхание. Тот радостно улыбнулся ему и шепнул.
— С обеда вместях будем, шумнули мне.
— Здорово! — так же шёпотом ответил Гаор, привычно вытягиваясь в стойку.
В обед за столом сидят в рабочем, только руки и лица ополаскивают, а некоторые и так садятся, и разговоры все до ужина, сейчас ни до чего, но есть и неотложные дела.
— Эй, Рыжий!
— Мг, — ответил с полным ртом Гаор.
— Причитается с тебя седни.
— Чего? — оторвался от супа Гаор.
За столом засмеялись. Гаор покосился на Мать и Старшего. Они тоже смеялись, так что...
— Ты сегодня старшим работал, — отсмеявшись, сказала Мать, — десяток под тобой ходил.
— Хорошо работал, — кивнул Старший, — не подставил никого, по-дурному руками не махал. Так что в ужин угощение выставишь.
Гаор уже сообразил, что это вроде присвоения нашивки, так что всё по правилам. Но тогда он выставлял пайковое спиртное, прикупив, по возможности, в армейском автоларьке. Об очередном присвоении даже специально сообщали заранее, чтобы успевали подготовиться к обмывке, а то носиться не будет. Награды тоже обмывали, чтобы не тускнели. Главное — было бы чем надрызгаться, а причину найдём. Кроме угощения были ещё кое-какие обычаи. А здесь...
— Маманя, — громко позвала Мать.
— Слышала, — откликнулась от женского стола Маманя, — подберём ему с Иволгой.
Иволга ведала ларьком. И Гаор понял, что дальнейшее от него не зависит или зависит очень мало. Раз матери взялись, то ему только слушать и делать что велят.
Так и получилось. Когда все вечером сели за стол, на нём, кроме каши, хлеба и чая, появились большие коробки с соком, горки сухариков, орехов и ломаного печенья. Всё это Гаор видел в ларьке и с ужасом подумал, хватит ли ему фишек расплатиться с Иволгой.
— Ну, за Рыжего! — весело сказал Старший, когда все допили чай и приступили к магарычу, как уже объяснил Гаору Плешак, — чтоб ему с нами и нам с ним и дальше по-доброму работать!
Выставленного угощения на сотню мужчин, да ещё и женщины от своего стола пришли его поздравлять, их тоже угощали, было до жути мало. Кому глоток, кому орешек, кому от печенья обломок... Но каждому хоть что, да досталось, и каждый его поздравил, с каждым пришлось обняться и поцеловаться. И с каждой тоже. И как Гаор быстро догадался, главным было не угощение, вернее, не его размер, тогда в камере каждому тоже по крошке пришлось, а то, что они вместе все, он с ними, и они с ним. И то, что в столовой сидели, теснились за одним, уже общим, столом. И если б не надзиратели за дверью, то и попели бы, да в будни не дают, и потому стали играть в загадки и скороговорки, когда один начинает, а другой с ходу подхватывает. И всё со смехом, шутками, подначками, и не обижая никого. Если на загадках он ещё худо-бедно, но справлялся, то на скороговорках Гаор даже пытаться не стал.
— Ну, чего ты, — переживала Киса, по праву сестрёнки устроившаяся на его правом колене, — ну Рыженький, ну ты ж рази не знашь?
— Не знаю, — смеялся Гаор, с изумлением ощущавший себя опьяневшим, хотя и глотка спиртного не то, что за столом, за все эти месяцы у него и во рту не было.
— А чо ты знашь? — не отставала Киса. — Ну, хоть чо, а? Ты, грят, песни душевные знашь.
Гаор невольно вздохнул.
— Сегодня петь нельзя.
— А ты стихи почитай, — вдруг сказал Ворон с лёгкой, непонятно над кем насмешкой.
Гаор удивлённо посмотрел на него. Что, и он захмелел?
— А это чего? — заинтересовались многие.
— Чо это, паря?
— Рыжий, а?
— Навроде песни?
— Вроде, — усмехнулся Ворон, — только не поётся, а говорится и на один голос. — И с непонятным вызовом. — Слабо, Рыжий?
— Ой, Рыженький, — взмолилась Киса, — ну давай, а?
— Давай, — решительно тряхнул головой Гаор. — Тоже... старинные.
Стол выжидающе притих.
— Говорят, их и как песню можно, но я мелодии не знаю, а слова... вот.
В полях, под снегом и дождём, мой милый друг, мой бедный друг,
тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг...
Гаор говорил нараспев, и как помимо его воли, выстраивалась протяжная и даже чуть монотонная мелодия. Его не пытались поддержать, но многие шевелили беззвучно губами, проговаривая за ним слова.
— А если мука суждена тебе судьбой, тебе судьбой,
готов я скорбь твою до дна делить с тобой, делить с тобой.
Киса, прижавшись щекой к его плечу, шёпотом повторяла за ним, и её дыхание обжигало ему шею.
— Пускай сойду я в мрачный дол, где ночь кругом, где тьма кругом,
во тьме я солнце бы нашёл с тобой вдвоём, с тобой вдвоём.
В глазах сидевших напротив Гаор видел слёзы и чувствовал, что у самого так же заволакивает глаза.
— И если б дали мне в удел весь шар земной, весь шар земной,
с каким бы счастьем я владел тобой одной, тобой одной.
Гаор замолчал, и наступила зыбкая неустойчивая тишина.
— А повеселее ты не помнишь? — вдруг спросил Ворон. — Откуда это?
— В сборнике одном старом прочитал, — пожал плечами Гаор. — А ты? Знаешь их?
— Нет, — резко ответил Ворон.
Слишком резко, — отметил про себя Гаор, — что-то здесь не так.
— А вот это знаешь? — Ворон вдруг неожиданно ловко просвистел мелодию. — Слабо спеть?
Гаор изумлённо посмотрел на него.
— Ошалел? Я ещё жить хочу.
— Ладноть, — прервал их спор Старший. — Отбой скоро.
Все зашумели, задвигались, вставая из-за стола.
— Даа, душевно посидели.
— Здоровские песни знашь, Рыжий.
— А чо, ребя, свободно петь можно.
— Вот в выходной и попробуем.
— Рыжий, а вот после вьюги, как оно там дальше?
— Ну, счастливо, Рыжий, тебе и дальше...
Гаор пробился к Иволге. Она стояла рядом с Маманей и сразу, не ожидая его вопросов, сама сказала.
— Мы фишки сами у тебя взяли, долгу на тебе нет.
— Это столько и столького стоит? — не поверил Гаор.
Они рассмеялись.
— Раз так, то в три выдачи по синенькой ещё дашь.
— Дам, — кивнул Гаор.
Маманя укоризненно покачала головой, но спросила с улыбкой.
— И чего ты такой?
— Не люблю в должниках ходить, — серьёзно ответил Гаор.
— Никак нажёгся?
— Было дело, — кивнул Гаор, довольный таким оборотом. Ещё три синеньких он отдаст: он теперь куда больше получал.
В спальне, уже когда погасили свет, его вдруг кто-то спросил.
— Рыжий, а чо это? — и довольно удачно повторил мелодию Ворона.
— Жить не хочешь? — ответил вопросом Гаор.
— Это у кого там язык без дела болтается? — угрожающе спокойно спросил Старший, — ещё раз услышу, сам оторву!
Больше никто ни о чем не спросил, спальня заполнялась храпом и сопением. Гаор спокойно вытянулся под одеялом, расслабил мышцы. Смешно, но, кажется, он впервые вот так праздновал.
Склады, гараж, зал, то он один, то под ним трое, то пятеро, то опять десяток. Ну, точно, шило в заднице у Гархема. На хрена он его так дёргает?!
Но вдобавок ко всему, он и сам вляпывался. Ему ещё в училище говорили: инициатива наказуема! Так неймётся ему, дураку битому. Видно, мало били. Ну, стоит во дворе энергоблок, и мается возле него девчонка-продавщица, чуть не плачет, а старший продавец ей втык за что-то делает. Его какое дело?! Они свободные, он раб, старшего продавца из отдела техники он знает — та ещё сволочь! Чего ему до этой девчонки? Уволят её, так уволят. Так нет. Остановился.
Она посмотрела на него из-под радужного фирменного тюрбанчика зарёванными глазами с потёками чёрной туши на щеках.
— Чего тебе?
И тут Гаора будто кто за язык дёрнул.
— Я могу помочь, госпожа?
Она изумлённо хлопнула слипшимися от слёз и туши ресницами и... ответила.
— Он включается, но не работает.
— Госпожа прикажет посмотреть? — подсказал Гаор ей формулу.
— Да, — обрадовалась она. — Посмотри и сделай.
— Слушаюсь, госпожа, — ответил он.
Коробка от энергоблока тут же, в ней инструкция и схемы, а он идёт в гараж и инструментальный пояс на нём — посылали проверять чью-то машину на стоянку под административным корпусом — так что отвёртки и тестер при нём, а залезть в эту дуру ему давно хотелось, а то их чего-то слишком часто стали катать в зал и обратно из зала. И Гаор, не мешкая, приступил к работе.
Через переноску — её тут уже до него протянули — включил, проверил. Энергоблок фыркал, мигал лампочками и даже подрагивал, но явно не "фурычил", как говаривал сержант, преподававший им практику авторемонта. Гаор отключил энергоблок и стал вскрывать корпус.
Открылась путаница цветных проводов, медно-блестящих коробок и прочего. Гаор развернул инструкцию, нашел электросхему и стал проверять блок за блоком. Продавщица растерянно топталась рядом, явно не понимая и даже не пытаясь понять его действий.
Гаор так ушёл в работу, что совершенно забыл о незаконченной машине в гараже. Какого хрена, сигнал проходит, а не фурычит гадина?! Это на месте, это... работает, это... чёрт, здесь же ещё блок должен быть, он-то куда делся?! Без него фурычить не будет, а сигнал тогда чего проходит? Индикаторы все на месте.
— Что здесь происходит?!
Этот голос, а, главное, явный гнев выдернули бы Гаора и из большей углублённости. Хозяин! Гаор сразу вспомнил, что незаконченной машиной был не очередной грузовик, а легковушка, и понял, что двадцать пять "горячих" будут слишком большим и незаслуженным везением. Выронив инструкцию, он выпрямился и застыл лицом к хозяину.
Сторрам был не просто разгневан, а в бешенстве.
Поняла это и продавщица. Сторрам смотрел именно на неё, и отвечать надо ей. Подставлять её Гаор не хотел, но если она скажет, что он сам навязался...
— Он, господин Сторрам, он включается, но не работает. Мне... мне велели его проверить, — закончила она шёпотом.
— Велели вам, а что здесь делает он?!
Сторрам не удостоил его даже взгляда, только небрежного кивка, от которого у Гаора сразу предательски зачесалась спина и по ногам пополз холодок.
Продавщица посмотрела на него, на Сторрама, снова на него и...
— Я приказала ему найти и устранить причину неисправности, — отчеканила она, вздёрнув подбородок.
Гаор незаметно перевёл дыхание. Но теперь Сторрам повернулся к нему, и он сразу застыл по стойке "смирно".
— Нашёл? — обманчиво спокойным тоном спросил Сторрам.
— Да, хозяин, — ответил Гаор.
— Устранил?
Гаор ещё раз перевёл дыхание, и... была не была, не он же напортачил при сборке.
— Это невозможно, хозяин.
Голос Сторрама стал почти ласковым.
— Это почему?
— Здесь блок регулировки не стоит. А провода закоротили. Вот он и... фыркает и не фурычит.
Продавщица хихикнула, тут же пришлёпнув себе рот ладошкой.
— То есть как, не стоит? — Сторрам будто не заметил, что в последней тираде его ни разу не назвали хозяином. — Показывай.
