Тогда немец сказал: имею я от Сатаны дар великий — судьбы плести. И посулил Каролю, что проживёт он сколько захочет. Хоть сто лет, хоть двести, а то и все сроки до конца времён. И будет Кароль крепок, как дуб, и никакие хвори его не тронут.
Поставил ему немец всего три условия: детей не заводить, на войну не ходить и в карты никогда не играть. И амулет ему дал с цепкой: носи, говорит. С этим амулетом ты стареть не будешь, женщина от тебя не зачнёт, и на войну тебя не заберут. А насчёт карт — это уж ты, дескать, сам блюдись. Если нарушишь условия — смертью умрёшь, и не будет тебе ни неба, ни земли, а станешь ты клубочком воздушным, на всякое дело нужным. А не нарушишь — до самого Страшного Суда доживёшь, а там как кому положит.
Надел Кароль амулет на шею и пошёл восвояси. Продал дом, продал хозяйство, поселился в Бржецлаве. Женился на вдовушке пригожей и прожил с ней сколько Бог дал. Как померла вдовушка, продал дом и хозяйство и ушёл. Одни говорят, что в Йиглаву, другие — что в края богемские, а иные рассказывают, что и в саму Злату Прагу. Однако на том все сходятся, что опять он завёл себе вдовушку, прожил с ней сколько Бог дал, а как умерла — подался в края польские. Так и жил, с места на место переходил и договор с немцем держал свято.
И вот поселился он на Лемковщине, в лемковском селе. В ту пору девки там были красивые. Не сдержался Кароль, сосватал себе красавицу молодую. Зажили. Жили хорошо, да только не было у них детишек. Уж девка и так старалась, и этак, а всё порожняя ходит.
Тогда пошла она к ведьме. А та ей и говорит: посмотри, нет ли у мужа на груди чего на цепке. Ежели есть — ночью сыми, да к мужу прижмись. Всё и сделается.
Так и сделала молодуха. Сняла ночью амулет, да к мужу прижалась. Всё и сделалось... рано тебе ещё об этом знать. До утра шутили да смеялись. А утром пришёл в себя Кароль, чует — не то. Цап на груди амулет — а нету. Тут уже другие шутки с женой пошли. Призналась она, что к ведьме ходила и что амулет с него сняла. Ну, чего уж теперь-то.
Через положенный срок родила она Каролю сына. Хороший был сын, рослый да крепкий. Как в пору вошёл, все девчонки на селе только о нём и мечтали. Ну, не устоял он. Спутался с первой на селе красавицей. Но никто о том не знал: очень они береглись.
Тут война большая началася. Пришла сыну Кароля повестка. И стал сын отца своего домогать: дескать, пожалей, отец, мою жизнь молодую. Пойди за меня на ту войну. Ты, говорит, старый, а мне жить ещё. Отец его кулаком, а тот только пуще старается: поди да поди за меня на ту войну. А Кароль ни в какую.
Вот пришёл последний вечер перед отправкою в войска. Решили отпраздновать: кто знает, может, последний раз сына видят. Поставил отец на стол еды, вина. Музыкантов позвали. Полсела собрали. И опять начал сын домогать: так да так, пойди, отец, за меня на ту войну. Рассердился Кароль, стукнул по столу, да и говорит: все младые на войну идут, чего ж ради ты себе такого просишь? А сын отцу показывает на девку, что сидит за столом, да ничего не ест, только плачет-убивается. И говорит: то любовь моя, дитя моё под сердцем носит. Не будет меня, что с ней будет? Ни самой прокормиться, ни замуж выйти, кто ж её возьмёт? И на колени бросается: спаси, отец, пойди за меня на ту войну.
Смотрит отец — а девка та точь в точь как жена его первая, любимая.
Заплакал Кароль и пошёл за сына воевать.
Война та страшная была. Раньше-то не так люди воевали, а с понятием. Поубивают друг дружку, разочтут кто сильнее, и мирный трактат пишут. А та война была на самый что на принцип: кому в земле лежать. Вот и повалили людей без счёту, со всех сторон. Страшные дела, да и только!
Только Каролю везло. Не брала его ни пуля, ни штык. Где он в окопе прячется — туда пушка не достреливает. Все кругом мрут, а ему ничего не делается.
И вот как прежних командиров-то поубивало, стал Кароль в чинах продвигаться. Дослужился аж до ротного. Понравилось ему. Решил он правдами-неправдами до ротмистра дослужиться. Только в ротмистры одних только немцев брали. А на Кароля смотрели подозрительно: думали, что раз он из лемков, значит, русским сочувствует. Такие времена были.
И вот как-то отправили Кароля с пакетом к большому генералу в штаб. Допустили Кароля в апартамент генеральский. А тот, значит, сигару курит, коньяк пьёт, да и говорит Каролю: дескать, скучно мне, ротный. Давай, ротный, в картишки перекинемся.
Кароль и так и сяк. И играть ему нельзя, и генерала прогневить боязно. Он и туда. И сюда. Нашёлся в конце концов — нету, говорит, у меня грошей, а без денег что за игра. Генерал и говорит: смотрю, цепочка у тебя, так ты поставь то, что на шее носишь. А я, если проиграю, возведу тебя в ротмистры.
Взалкал Кароль. Вытащил амулет да на стол положил.
И вот тут-то на штаб упал сверху летак вражеский, с бомбами. Все, кто был там в тот час, умерли храброй смертью. А может и не храброй, кто его разберёт...
Ну а душа Кароля с тех пор так и висит между небом и землёй. Говорят, её вызвать можно, если слово особенное уметь сказать. Да кто ж умеет-то?
Что? Откуда знаю? Говорю же: старые люди помнят.
ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ КЛЮЧИК, ПРАВДИВЫЙ. DE PROFUNDIS
Читать можно где-то после Действия тридцать третьего Второй книги. Ну или позже. Чем позже будете это читать, тем понятнее будет текст.
Режим правки
Глава 15
В гостиной было жарко натоплено. Труди, полулежащая возле камина подобрав ноги и опустив ресницы, удобно устроилась в огромном кресле возле камина. Казалось, она спала дремала. На самом деле она из-под полуопущенных она внимательно наблюдала за Доротеей.
Сестра лежала на диванчике, обитом фиолетовым крепом. Виски её были смочены ароматным уксусом, два крючка на платье расстёгнуты. Лицо Доротеи хранило печать тщательно взлелеянного равнодушия было томным и бледным. Её руки, как будто жили отдельной жизнью от тела двигаясь как бы помимо её воли, выдёргивали нитки из разорванного носового платка. Несколько ниток валялись на полу, одна зацепилась за воротник платье, невольно привлекая внимания к шее девушки.
Дверь заскрипела бесшумно приоткрылась приотворилась. Вошёл Рой Клиренс. У него был потерянный вид.
— Что с отцом? — спросил он вместо приветствия.
Доротея промолчала.
— Есть надежда, — успокаивающе сказала Труди.
Роберт беспомощно оглянулся. Комок, подкативший к горлу застрявший в горле, по-прежнему душил его. Он чувствовал, что теряет опору. Привычный мир повернулся к нему иной стороной закачался, все ориентиры (потом допишу)
(что-то тут надо такое вставить)
Мисс Кнок поджала губы пожевала своими мокрыми жабьими губами.
— Надеюсь, мы достаточно скоро избавимся от этой неопрятной особы. Пока она здесь, в этом доме не будет покоя. От неё одни неприятности.
Рой сухо ответил:
— Труди — милая девушка, и она никому не делала зла. И это её отравили, а не... — он сдержался.
— Много вы понимаете в девушках! — язвительно сказала мисс Кнок. — Уж я-то умею отличать доброе сукнецо от дурного. Твоя разлюбезная Труди — порченый товарец, это я сразу просекла смекнула. А насчёт отправления — знаю я, зачем такие девицы травятся. Скорее всего, плод вытравливала. Молю Бога, чтобы ей это удалось: не хватало нам, чтобы под нашей кровлей родился ублюдок!
Рой почувствовал приступ бессильной ярости. Как эта старая кошёлка смеет так говорить о Труди?
— А если нет? — сказал он, сжимая кулаки за спиной. — Если она стала жертвой преступного умысла?
— И что же? — резко прервала его мисс Кнок. — Полюбовничку отказала, вот и получила своё. Так или иначе, в этом доме ей не место. Очень жаль, что старый мистер Клиренс меня не послушал сразу. Верно, облизывается старый хрен на молодое тело. Ничего, я знаю, чем как прочистить его мозги.
— Вы не будете в моём присутствии оскорблять моего отца! — не выдержал Рой.
(Нет, не может он так сказать. Чёрт, а как вообще? Может английский аристократ заткнуть злобную английскую старуху? Подумать. И как-нибудь увести Роя в гостиную.)
— О, я уверена, что с вашим отцом всё обойдётся, — вежливо сказала Доротея. — Сейчас есть прекрасные способы лечения сердечных недугов. Например, небольшие порции мышьяка. Мне рассказывал об этом доктор Сандерс. Тут главное не перестараться.
Это прозвучало откровенно двусмысленно. Рой нахмурился, подыскивая достойные ответ.
— Лечение мышьяком, говорят, опасно. — пришла на помощь Труди. — В том числе для лечащего врача.
— Доктор Сандерс — прекрасный врач, — Доротея торжествующе улыбнулась.
Внезапно дверь распахнулась и влетел Эрик Лобах.
Рой и Труди отпрянули друг от друга, будто застигнутые врасплох за предосудительным занятием чем-то предосудительным. Доротея ехидно торжествующе слегка улыбнулась. Эрик предпочёл ничего не заметить. (убрать это всё)
— Доротея, я за вами! — торжественно объявил он. — Матушка по случаю вашего приезда решилась сокрушит все устои, на которых доселе держался наш дом. Она приказала накрыть обеденный стол на полчаса раньше обычного! Я безумно потрясён, взволнован, и имею честь проводить вас... — он приблизился к Доротее, встал на одно колено и взял её руку в свою.
Оживившаяся Доротея игриво шлёпнула его веером по руке запястью.
— Эрик, ты несносен! Ты как ребёнок!
— Не будете как Эрик — не войдёте в Царствие Небесное, где дают разливают горячий суп, — Лобах обезоруживающе улыбнулся.
Доротея поднялась, кинув подозрительный взгляд на Труди.
— Дорогая, — сказала она без малейшей теплоты в голосе, — может быть, ты всё-таки присоединишься к нам?
— Нет, врачи мне запретили прикасаться к еде ещё сутки, — сказала она.
— Очень странная история, — как бы про себя заметила Доротея. — Труди, милая, ты всё рассказала полиции?
— Вообще-то это меня отравили, — огрызнулась заметила Труди, — а не тебя. Уж наверное, я рассказала всё, что знала. Мне совсем не хочется (что-нибудь про фамильный склеп)
— В таком случае я пойду к себе, — решительно сказал Рой, тоже поднимаясь. — Поработаю с докуме Напишу несколько писем.
— Рой, дорогой, — сладким голосом произнесла Доротея. — Почему бы вам хотя бы ради исключения хоть раз не показать проявить элементарную вежливость и разделить с нами трапезу?
Рой торжествующе улыбнулся. Впервые за все эти годы его убеждения шли ему на пользу.
— Я миллион раз говорил, — отчеканил он, — что не могу и не хочу соучаствовать в преступлении. Поедание плоти живых существ противно моей совести и вере.
— "Всё движущееся, что живёт, будет вам в пищу" — процитировал Эрик Библию.
— Это было сказано древним людям, которые тяжело трудились и не могли обойтись без мяса, — Рой почувствовал, что заводится.
Эрик это тоже почувствовал.
— Доротея, дорогая, спасёмся скорее от этого неистового поедателя котлет из овсянки, — сказал он, увлекая девушку к двери.
(куда-нибудь деть Доротею)
В коридоре Эрик остановился. Рой выжидающе смотрел на него.
Наконец, Лобах со вздохом сунул ему в руку ключ от своего кабинета.
— Сколько у меня времени? — прямо спросил Клиренс.
Эрик немного подумал.
— Может быть, час. Если только я сдержу этих волчиц. Особенно Доротею и мисс Кнок.
— Уж пожалуйста, сдержи, — попросил Рой.
— Я сделаю всё возможное, — серьёзно сказал Эрик. — Но я очень надеюсь, что в этот раз ты будешь решительнее, чем тогда в лесу.
— Я сомневался, — признал Рой. — А теперь... Тысяча дьяволов, я люблю её! Она должна быть моей! И она будет моей!
— Тогда поторопись, дружище, — Эрик порывисто обнял друга. — Ну, со щитом или на щите!
(дальше всякая фигня, потом добью)
— Труди, — прошептал он. Имя любимой растаяло в сокращающемся между ними расстоянии (сойдёт)
— Рой, — тихо выдохнула Труди, закрыла глаза и подалась вперёд. Она чувствовала, как болят от напряжения её тугие груди. Соски словно пронзало электрическим током электричеством. В животе словно будто распахнулась потайная дверца, из которой вылетели миллионы тысячи бабочек. Сердце полетело в пропасть, когда она почувствовала у своих губ дыхание возлюбленного — и через мгновение его губы принялись сладко терзать её влажно возбуждённый рот. (нормально)
(тут всякая херня про поцелуи и раздевание)
Её совершенные бёдра тело рванулось вперёд, навстречу его вздыбленной гордости. Она схватила его за уши (бля! чего гоню-то!) вцепилась ему в волосы с безумной силой притянула его к себе, обвилась вокруг него и повалила на себя.
Рой уже ни о чём не думал, ничего не чувствовал, кроме одного — огромного, как небо, желания. Он хотел её, хотел овладеть ею (потом допишу)
Они молчали, словам не было места в том волшебном мире, где оставались лишь их двое они двое. Он не помнил, как они раздевались. В памяти остался лишь миг, когда обнажились безупречные полушария её грудей (безупречные — хорошо) с непокорно вздыбленными сосками цвета весенней сливы розы. Он нежно ласкал эти бутоны, налитые соком юного тела, исполненного желания. Труди сладко стонала, отдавая себя этим жгучим ласкам (жгучие — тоже хорошо, надо ещё где-нибудь вставить).
Наконец, он почувствовал, что больше не может сдерживаться. Его жезл достиг налился каменной твёрдостью. И вот, наконец, он коснулся её распахнутого цветка. Тут Труди протяжно завыла (рано) сильным движением подбросила бёдра ему навстречу — так что он почти против воли вошл в её трепещущущую распхнутость. С тонала сияюищий зряд жееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
ееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееееее
