Тем более, что молодые из коммун прут неудержимым потоком. Все активные, все принципиальные. Взяток не берут, в положение входить не желают. Воспитаны в коммунизме. Нет, система не таких пережевывала, пережует и этих, конечно. Так ведь это ж, пойми, потом! Тут есть риск не дожить.
На четвертый день заслушивали телеграммы и письма с мест. Здесь буквально каждый отметил про себя: а времена-то меняются. Почти не пишут громких, пустых поздравлений. Пишут много, но все предметно, конкретно. Вот, скажем, из Новокузнецка. При Хрущеве заведено: давать квартиры улучшенной планировки в домах с Линиями Доставки прежде всего рабочим. Оно правильно: у нас правящий класс рабоче-крестьянский. Но чем же настоящие, честные руководящие работники хуже? Ответственность у них теперь не как раньше. По кругу “баня — дом быта — магазин” больше не катают. Нарушил — поражение в правах. Но, товарищи, дорогие, дали кнута — дайте пряника!
На пятый день официальный Пленум принял обращение к Центральному Комитету “от низовых партийных организаций”. Обращение сильно смахивало на ультиматум, однако, подписали его все: в толпе ничего не боялись. Понимали: что бы там, наверху, не решили, исполнять все равно им, райкомам-обкомам, спустят.
А исполнять можно ой как по-разному; в Центральном Комитете точно это понимают. Ладно там после Хозяина в ЦеКа встречалось всякое. Но за десять лет при Никите дураков из ЦеКа повычистили. Набрали всяких конструкторов с академиками, все с гонором и мнением. Так ведь Никитка, хотя и лысый, а все ж таки революционный кадр. Любого сгибал. Вот как справится с умниками Мазуров — будем еще посмотреть…
Неофициальный пленум, под руководством Поспелова, принял также срок начала “мероприятий по усовершенствованию законодательства”. Поспелов насмотрелся, как напряженно Центральный Комитет и все правительство СССР обрабатывают важные события, а потому предложил: приурочить открытые действия к высадке на Марс. И головы тогда у всех будут заняты, и руки у Кремля будут связаны. Давить людей танками — весь эффект от высадки похерить, иного слова не подберешь. Поневоле придется Кремлю с ними договариваться, торговаться.
До высадки разъехаться всем на посты и затаиться. Прикрыть пока что громкое диссиденство, свернуть критику. Развернуть вербовку втихую, изобразив наружно полную лояльность Центру. Ну, потому что в партии у нас ленинские нормы. Восстановленные дорогим и уважаемым Никитой Сергеевичем, кстати. У нас, хоть и демократический, а все же — централизм. Пока, во всяком случае.
И потом, если кому интересно, будет хоть и тот самый централизм, а все же — демократический. Акцент на другое слово переставим. Где тут нарушение? Коммунизм действующий — планы гибкие.
Разве плохой замысел? Хороший замысел! Главное — надежный, как дефицитные швейцарские часы.
Если прочие заговорщики и надумали какие доводы против, предъявлять их не стали. Поспелов нарочно таких набрал: исполнительных. Повторять ошибку Ленина и набирать себе авторитетных Петр Григорьевич не собирался. С равными придется договариваться. Они, чего доброго, могут и нахрен послать, как Троцкий. Или просто по морде ледорубом, как Сталин. Партия плоть от плоти народа, а народ у нас мудр, но не утончен.
Так что в подчинении лучше люди посредственные, исполнительные и не особо инициативные.
Петр Григорьевич знал: есть упражнения для гибкости суставов. Сусплесс. Как в новом двухсерийнике про шпионов, снятом во всю мощь советского кино. Как там его… “В августе сорок четвертого”, да.
Побиск, помнится, сказал: “Вам не повредят упражнения для гибкости ума. Скажем, Алиса у Кэррола заставляла себя до завтрака поверить в четырнадцать невозможных вещей.”
На что Поспелов тогда же возразил: “Побиск Георгиевич, это не кончится добром. Развив новую способность, применят ее прежде всего в месте наибольшей выгоды, то есть в политике. Я не уверен, что вы хотите быть преданы гибким умом своего, скажем, аспиранта. Я подозреваю, что рядом в строю вы предпочли бы соратника прежде всего надежного, пускай и несколько старомодного в отношениях.”
Побиск засмеялся тогда: “Очевидная банальность!”
Поспелов остался недоволен крайне: “Вы спотыкаетесь на очевидных банальностях. Недооцениваете их. А ведь Серов никуда не делся. Он слишком осведомлен и в его руках сверхмощная организация КГБ. Наверняка, сидит сейчас и размышляет:”может, взять?”
— Может, взять Поспелова? Не заиграемся мы в шпионов, Мстислав?
— Я не оперативник, ты ведь понимаешь. Что твои профессионалы говорят?
— Говорят: сам Поспелов может никого и не знать. Просто приходит к нему связник, всегда новый, приносит мобильный телефон: дескать, вам звонят, снимите трубку. Схватим связника, а это обычный стажер при Верховном Совете. Мальчик, подающий надежды. Попросили его телефон отнести — какой в том криминал? Кто попросил? Ну, мальчик пока что не всех в лицо знает. Поспелов, он такой… Не блистающий. В “тех документах” ярко не проявлен.
— Товарищ Сталин, к слову, тоже на неприметной должности начинал.
Серов остановился, улыбнулся:
— Вот видишь, ты уже мне хорошую мысль подал.
— Перебил, прости. Продолжишь?
— Я остановился на том, что мальчика мы возьмем. Но, если устроим опознание, всех насторожим. Сбежит покровитель Поспелова и “Тайну” к буржуям унесет. Черт с ним, с предателем — “Тайну” отдавать никак нельзя.
Серов тяжело вздохнул:
— Давай примем допущение, что опознание удалось. Не то всему расследованию тут же и конец… Итак, покажет мальчик: вот этот мне телефон вручил. А “этот”, уже предупрежденный нашими телодвижениями, защитную легенду включит: ну да, звонили мне, Поспелова спрашивали. Видать, номером ошиблись. Поскольку я не Поспелов, я попросил первого попавшегося молодого референта отнести Поспелову телефон и тотчас же об этом забыл.
Серов хмыкнул:
— Второго абонента по номеру ловить — это, во-первых, разрешение на разработку члена ЦК. Тут не только заговорщики, тут весь ЦК на дыбы встанет. Во-вторых, у нас пока что АТС много где механические, релейно-шаговые. Как я там автоопределитель номера воткну? Лейтенанта с магнитофоном на станцию посажу? Так завтра все бобры в лесу нашу секретную операцию обсуждать будут!
Серов развел руками:
— Так что мне твое мнение нужно. Как человека со стороны.
Келдыш повертел большими пальцами.
— Помнишь как в том СССР делали? Взяли одного, закрыли там или выслали — глядя на него, сорок других начали задумываться. Взяли сорок — тысяча шестьсот начала затылки чесать.
— И ты предлагаешь дождаться, а потом сразу нарыв одним движением вскрыть? Слишком замудрено. Только простые планы срабатывают.
— И куда нас привели простые планы-то? Ты же вместе со мной читал, чем у эталонного СССР кончилось. Нет, Иван Александрович, у нас выбора нет. Мы вынуждены рисковать. Наверняка, при том придется глупости делать — но только делать, постоянно делать, не сидеть, сложа руки. Страна в шестидесятых рванула сильно, а теперь то поколение обмысливает пережитое и пытается результаты осознать. Им пауза нужна, а стране пауза смерть, страна как мотоциклист в шаре. Не то что остановка, просто скорость уменьшил и конец.
Мазуров проворчал:
— И новое поколение уже в спину подпирает. Я смотрю, в райкомах сильная грызня идет. Поспелов чего пленум-то собирал: припекло и его. До ультиматума. До раскрытия лица, до снятия масок. Новое поколение, ученое, зубастое. Сами же воспитывали неравнодушных в коммунах. Теперь вон, критическая масса накоплена. Пошел пал. Как у нас на Полесье торфяники горят. Наружно только жар. Все внутри, но хрен остановишь.
Серов прошелся по комнатке, потрогал телефоны. Крутнулся к собеседникам, выстрелил вопросом:
— Вдруг Поспелов прав, а мы нет? Никогда не задумывался?
Келдыш оперся подбородком на сложенные руки, попытался расслабить спину. Ответил:
— Не просто задумывался, Бартини задачу ставил. Так его лаборатория в прошлом году купила столитровку корвалола, в этом году принесли мне на подпись расширение штатов. Медпункт, смена целых два доктора и два фельдшера, с установкой искусственного дыхания.
— И до чего они там надышались?
— Вот смотри, допустим, прав именно Поспелов. Станем на его позицию. Поделимся на небольшие образования. Ровно, как он предлагает: по границам Территориально-Производственных Комбинатов. Получим новые нации.
— Не понял?
— Что такое нация, Иван? Общий язык, способ хозяйствования, общие интересы на мировом рынке, компактное проживание. Загибай пальцы: общий язык есть. Общий способ хозяйствования есть, ведь мы Территориально-Производственные комбинаты по способу хозяйствования и объединяли. Потом: общие экономические интересы, что прямое следствие из предыдущего. Живем компактно.
Келдыш развел руками:
— Вот вам и новые нации. Есть у них интересы, значит — будут и столкновения интересов. Только не Армения против Азербайджана, как в исходной ветке истории, а Лесохозяйственный ТПК против, скажем, Зернопромышленного ТПК.
— Лесохозяйственный против Зернопромышленного… — Мазуров подскочил на кресле:
— Это же древляне и поляне!
— И пиндосы в роли печенегов, — буркнул Серов. — Один раз, как трагедия, другой раз как фарш, да. Или пацанам на фронте разница, за кого помирать?
Мазуров тоже поднялся и подошел к широкому окну. Проворчал:
— Пацаны, кстати, вон, под липами бегают. Их поколению там все и выпало.
Келдыш снова оперся на сложенные домиком ладони. Выдохнул:
— И это я еще ничего не сказал о крупных конкурентах. Посмотри на мир капитала. Там на любом рынке сначала много мелких производителей, все брызжет, искрится и оригинальничает. Возьми историю автомобилей, примером. Рано или поздно формула найдена. Все машины становятся плюс-минус одинаковыми. Мелкие оригинальные производители не выдерживают конкуренции, крупные их скупают. Зачем Поспелов предлагает поделиться на мелочь? Чтобы крупным игрокам скупать нас проще стало?
— Ну, капиталисты никаких деланий не устраивают. Живут себе. И как живут!
— Ничего, Кирилл Трофимович, нормально живут. Опиумные войны что, коммунисты развязали? Руки детям в Бельгийском Конго что, кровавый Пол Пот рубил? Или все-таки культурные европейцы из Брюгге и Лувэна? Или половину Мексики не свободная демократическая Америка откусила? Или свободный демократический Вашингтон сожгли марсиане? — Серов хлопнул обеими ладонями в подоконник:
— Повторяю вопрос. К чему они пришли там, в исходной ветке истории? Они не решали проблемы с производством, загрязнением, профсоюзами: они просто вынесли их в Китай. За миска рис и кошка-жена.
— В смысле “кошка-жена”?
— В прямом смысле, Трофимыч. Кормить семью из нормальной живой тетки и пары-тройки детей у них там уже невыгодно. Кошку еще ладно, а жену все, шалишь. Не зарабатывают. Общество “золотого миллиарда”, эталон и мечта, стареет и вымирает. Вон, ушла промышленность из Америки, появился “ржавый пояс”. Громадный Дейтройт превратился в полумертвые развалины. Зато какой чистый воздух в американских городах, какие милые олени прямо по газонам ходят…
Серов прошел к своему креслу, опустился неловко, рывками: тело повиновалось неохотно. Посмотрел на ладони, буркнул:
— Мстислав, да я бы с радостью у них решение спер, только нет у них решения. Ничем они не лучше нас. Ну, может, руки в крови не по локоть, как у меня, сталинского палача. А так, до запястий только. Великая Депрессия там, высадка морской пехоты в Гондурасе, Вьетнам-Корея, опять же… Но, если честно подойти, с позиций именно что гуманизма и права, то какая разница, убил ты сто человек, или пятьдесят, или хоть одного! — все равно убийца. И еще вопрос, кстати, кто убивает больше. Пуля или промышленный кризис.
— Получается, ты с помощью кино… Ну, помнишь, Короткевич?…
Мазуров прогудел от окна:
— Забудешь его, каждые две недели докладывается.
… — Ты хочешь вбросить мысль в массы, в надежде, что кто-то из миллионов телезрителей проникнется…
Сейчас руками развел Серов:
— Я тебя потому и спрашивал: как перейти от собирания дикорастущих талантов к выращиванию? На том, июньском совещании, вспомнил?
Вспомнил Сей-Мамед мать родную, чуть не вывалился из вагона. Строительный батальон везли рельсами, без выгрузки на промежуточных станциях. Так, незаметно, и заехали к черту в зубы.
Три радуги от моря, три!
Первая дуга ниже и ярче всех. От причала, над цитаделью, пониже над стадионом — и под конец упирается в громадный дом… Прямо как старый замок в кино “Айвенго”. Только над ним характерные антенны к небу рвутся, ко второй дуге. Патрульный дирижабль прямо в нее ушел. Еще выше третья дуга, совсем блеклая, Сей-Мамед ее различил с трудом.
— Удивительное рядом, но оно заземлено, — Умник почесал затылок и вернулся на свои нары. — Что дальше, Василь?
— Дальше ты масла на десять едоков не сто граммов давай, как по норме положено, а приблизительно по восемьдесят граммов, ну там восемьдесят пять.
Вагон потянули по лабиринту путей куда-то вглубь широченной станции. Сей-Мамед вернулся на свои нары, искал взглядом город, и никакого жилья не видел. Город за лесополосами, далеко. Здесь рельсы да рельсы, краны да вагоны. Широко тут строят. Родной планеты мало сволочам. В космос вышли, и туда коммунизм прут. Как сказал на пересылке настоящий “политический”, умный и добрый дядька: “Хорошему человеку промышленность не нужна. Цивилизация стоит на разделении труда. Глупо пытаться у себя все делать, когда можно встроиться в мировую экономику и там купить, что нужно…”
Хотя здесь, вроде как, иной мир, другая планета. Тут особо не закупишься. Если, конечно, и в этом не сбрехали, как та радиоточка.
На соседних нарах Умник возмутился:
— Вместо ста граммов на двадцать меньше? У своих крысить, что ли?
— Да ты с кухни получишь не восемь килограммов, как положено, а хорошо, если семь. Прапора на складе оттяпают, повара на кухне себе тоже отхватят. А потом командировочным положено выдать. Потом дежурные пожрать явятся, как ты им не дашь? Умник, друзья-то есть у тебя?
— Ну, допустим…
— Во, гляди. Вечером после трудового подвига скажешь им, что, мол, извините ребята, у меня строго по норме, нет у меня лишнего куска хлеба для вас. Поверят?
— Ясно, не поверят. Обидятся.
— Да это не обида еще. Когда масло всем раздашь, лучше пусть останется, чем не хватит. Потому что, если не хватит, откроется жопа адской глубины. Всей дивизией влезем, понял? А уж тебя точно спросят: “Куда дел?” И хрен докажешь военной прокуратуре, что ты исходно получал семь, а не восемь. Прапора-то отмажутся, масла ворованного комиссии поднесут. А ты в дисбат пойдешь. Песни петь: “И ей понра-а-авилась погона си-и-иняя, погона си-и-иняя и звездочка на ней.” Вот где будет обида!
