Вечный колокол ударил ровно в полдень, когда Млад подъезжал к Великому мосту. День этот удивительно напоминал день прошлого веча, когда был убит Белояр: такой же сухой мороз, такое же яркое солнце, только снега побольше. Млад вспоминал Белояра с самого утра, словно дух его витал где-то рядом, и мысли возвращались и возвращались к смерти великого волхва.
Сани посадницы перехватили судебные приставы — Млад никогда бы не решился остановить эту женщину: удивительную, внушавшую уважение и даже трепет. Спина ее была прямой, а глаза сухими, когда она поднялась из саней навстречу Младу.
— Здравствуй, Млад Ветров, — сказала она первой, и Млад удивился тому, что она помнит его имя.
— И тебе здоровья, — кивнул Млад почтительно.
— Ты хочешь говорить на вече? — как Марибора догадалась об этом, Млад не понял. А он-то долго подбирал слова, с которых начать.
— Да. Я хочу говорить об ополчении. О том, что оно не должно уйти из Новгорода.
— Хорошо. Если ты скажешь об этом так же, как говорил со степени в прошлый раз, лучшего я и пожелать не могу. Я дам тебе знак, стой рядом со степенью так, чтобы видеть меня.
Уверенность Млада в том, что говорить он должен как в прошлый раз, несколько поколебалась за два прошедших дня, чувства притупились, и здравый смысл постепенно брал над ними верх: он не имеет права. Даже если его враги пользуются силой для достижения своих целей, это вовсе не означает, что он должен уподобиться им. Он снова вспомнил Белояра и его сомнения перед вечем — великий волхв не собирался использовать силу и все равно не знал, имеет ли право говорить как простой новгородец, пользуясь своим именем, своим положением в глазах Новгорода.
У Млада такого положения в Новгороде не было, никто бы не стал его слушать, начни он говорить от своего имени. А вече — не место для откровений волхвов.
И все же... Ополчение не должно уйти из Новгорода...
Он пристроился рядом со степенью, а судебные приставы окружили его с трех сторон: не иначе, Родомил велел им не отходить ни на шаг. На вечевой площади он появился одним из первых и не сразу понял, что место, выбранное им, обычно занимают бояре. А когда оказался в окружении драгоценных шуб, высоких шапок и тяжелых посохов, отделанных золотом и самоцветными камнями, было поздно что-то менять. "Большие" люди смотрели на него с удивлением, презрением, осуждением и даже с угрозой. Но судебные приставы оставались равнодушными и уверенно кивали Младу: так и должно быть, волхвы выше бояр, что бы бояре об этом ни думали. Млад так не считал и проклинал себя за волчий полушубок, в котором впору ездить в лес за дровами.
Вече началось нескоро, не раньше чем через час после колокола, Млад успел замерзнуть и потихоньку переминался с ноги на ногу. Первым выступил Чернота Свиблов, давно приметивший Млада внизу и бросавший на него недовольные взгляды. Он начал красиво, предлагая почтить память Смеяна Тушича, выразил уверенность в том, что перед пращурами того не в чем упрекнуть, обещал самолично найти подлого убийцу и призывал ответить Пскову не силой, а хитростью: отказаться брать у них товары по завышенной цене. В ответ на его последнее высказывание заволновались купцы, но он заверил их, что через месяц-другой товары потекут с востока, а Ганза найдет ход в Новгород через Ладогу — достаточно дождаться весны.
Выборы посадника начались шумно и зло, соперников было всего два: Совет господ выдвигал Черноту Свиблова, а князь неожиданно предложил Удала Смеяныча Воецкого-Караваева. Никто не ждал такого от князя, бояре стучали посохами, их крикуны надрывались от свиста, но вече встретило это предложение радостными криками. Сын Смеяна Тушича был молод и хорош собой, его речь — яркая и короткая — нисколько не напоминала спокойные и тягучие речи его отца. Он говорил о преемственности, о том, как новгородцам жилось при его отце, и обещал стать продолжателем отцовского дела. Новгородцам речь его понравилась, даже кто-то из бояр поддержал его криком.
Через полчаса стало ясно, что посадника вече не изберет: ни о каком единогласии речи не шло, площадь разделилась на две части, и, судя по лицам, каждая из этих частей готова была силой доказывать свою правоту противникам. За прошедший год дважды пытались переизбрать посадника, и дважды новгородцы с топорами сходились на Великом мосту. На третий раз Совет господ допустить этого не хотел — вече успокоили, всем было ясно, что решение придется отложить хотя бы до конца Коляды.
Чернота Свиблов, надо отдать ему должное, хорошо умел управлять большим скоплением людей. Речи его были мудрыми и спокойными, он знал, когда повысить голос, а когда промолчать, когда ввернуть немного лжи, а когда говорить только правду. Он играл словами, интонациями, гордо разворачивал плечи, поднимая себя над толпой, и смиренно опускал глаза перед нею. Его примирительная речь, с перечислением достоинств соперника, вызвала одобрение (если не восхищение) даже в задних рядах, где толпились "малые" люди. А закончил он ее, плавно и незаметно переключившись на войну. Рассказал о победах Ивора Черепанова на подступах к Нижнему Новгороду, чем снова вызвал радостные крики новгородцев; доложил о трудностях на киевских и московских землях, о том, что новгородские пушки через три дня будут в Москве, а через неделю ударят по татарским отрядам, — сильно преувеличил, и все это поняли, но все равно приняли как собственную победу и собственный вклад в войну с Крымом.
А потом он заговорил о единении Руси, о том, как князь Борис добился главенства Новгорода над остальными княжествами, о том, как это важно: выступать одним крепким кулаком против внешних врагов, о том, что в единстве — сила, а в раздробленности — слабость. Говорил о похвальбе Москвы разбить татар без помощи новгородцев, о желании Киева встать под Великого князя Литовского и, к удивлению Млада, о союзе Крыма и Османской империи.
— Новгородское войско положит конец шатанию Москвы и Киева, прикроет южные рубежи государства, заставит турок отказаться от помощи крымскому хану. Но кое-кто в Новгороде недоволен этим. Я все время слышу обвинения в сторону князя в недальновидности, молодости и недостатке опыта. Кто-то боится, что, защищая московские земли, мы забываем об интересах собственной земли, и не отдает себе отчета в том, что земля у нас одна — Русь. И если враг пришел с юга, значит, мы должны встретить его всем миром, а не делить нашу землю на части — свои и чужие. Мне хочется, чтоб решение князя одобрило вече. И если кто-то против этого решения, пусть честно признается в этом! Пусть честно перед всем Новгородом объяснит, почему противится единению Руси, почему хочет победы тем, кто раздробит нас на части, а потом перебьет поодиночке.
С места попытался подняться князь, но его за руку удержала Марибора, шепнув что-то на ухо. Да, объяви сейчас князь, что он изменил свое решение, — и Новгород посмотрит на него косо, если не освищет.
Еще трое ораторов всходили на степень, вторя словам Свиблова, и последним был прибывший из Ладоги воевода, заверивший Новгород в своей решимости разбить татар наголову, обещал прибытия в Новгород боярской конницы с приладожских земель и призывал бояр отправить своих сыновей вместе с ним — за победой.
Млад думал, что молодой Воецкий-Караваев возразит Свиблову, но тут же понял: если его освищут, посадничества ему не видать. Он не станет рисковать. Новгород рвется в бой, половина тех, кто толпится вокруг вечевой площади, через три дня на четвертый собирается выступить в далекий поход. Никто не хочет слышать об отсрочке, никто не задумывается об опасности для Новгородской земли, зато все помнят, с чего князь Борис начинал объединение земель вокруг Новгорода.
Вече было столь единодушно, что сунуться сейчас на степень против его мнения было не только глупо, но и опасно, и Млад понял, что кроме него никто этого не сделает. Каждому есть что терять. И ему — тоже: доброе имя, например... Но когда он смотрел на лица мертвецов, кружившихся в хороводах Коляды, бесчестие не казалось ему чересчур высокой платой за задержку ополчения. Марибора кивнула ему в ответ на вопросительный взгляд, и на лице ее читалось: я знаю, что ты прикрываешь собой всех нас. И она не сомневалась — вече его послушает.
— Волхвы редко говорят на вече, но когда они хотят говорить, никто не смеет им противиться, — сузив глаза, на всю площадь начал Чернота Свиблов, увидевший, как Млад поднимается на степень. — Заставить волхва замолчать может только нож, воткнувшийся в спину. Послушаем волю богов, новгородцы?
Интересно: он на самом деле думал, что его угроза может Млада напугать? А прозвучали его слова именно как угроза, и Млад действительно ждал ножа в спину, пока шел по ступенькам. Сия чаша его миновала, со степени же никто бы не рискнул метнуть нож, но когда Млад повернулся лицом к вечевой площади, беспокойство не оставило его. Впрочем, нож можно метнуть и в грудь...
— Боги не вмешиваются в дела людей, — начал он, стянув с головы треух, — и волю богов я излагать не стану.
Любой ценой. Если он сейчас станет говорить о своих колебаниях, если он хоть на миг усомнится в своей правоте — он напрасно поднялся на степень.
— Я спрашивал богов о том, что нас ждет. В ночь на Коляду мне ответил Хорс. Нас ждет война. Большая война с Западом. Падет Псков, падет Ладога, в Новгород придет враг. Вчера я держал в руках карту Новгорода, найденную у вражеских лазутчиков, и убедился: они уже поделили нашу землю. Они идут сюда надругаться над нашей верой, свергнуть наших богов, превратить в прах наши святыни. Они несут нам свою веру, как принесли ее в Литву, в Польшу, в Ливонию. Многотысячные воинства стоят у наших границ и ждут добычи, ждут нашей слабости, чтоб одним ударом расправиться с Новгородской землей.
Он перевел дыхание, прислушиваясь к толпе: озадаченное молчание повисло над вечевой площадью. Кто-то попробовал свистнуть, но на него зашипели со всех сторон. Млад сам не понимал: они слушали его потому, что он был убедителен, или потому, что не имели сил противиться его голосу?
— Ополчение не должно покидать Новгорода. Москва справится с татарами без нас. Враг, сильней и коварней крымчан, угрожает Новгородской земле. И враг этот безжалостно убивает всех, кто противится войне на юго-востоке, открывая Новгород для нападения с запада. Убит Белояр, убит Смеян Тушич Воецкий-Караваев, отравленным ножом ранен главный дознаватель княжьего суда, и, наконец, убит князь Борис, который никогда бы не позволил врагу пересечь наших границ. Ополчение не должно покидать Новгорода! Иначе нам нечем будет ответить на удар.
— Ты про богов давай! С убийствами без тебя разберутся! — зло крикнули снизу.
Млад сглотнул и продолжил:
— Громовержец сказал мне, что нашу землю ведут под тень чужого бога. Ведут целенаправленно, и уход ополчения — одно из звеньев в этой цепи. Мы должны защитить не только свою землю, но и своих богов, — Млад повысил голос. — Ополчение не должно уходить из Новгорода! Я видел будущее, и мне было страшно! Враг, куда опасней и коварней татар, подбирается к нам!
Он замолчал, немного сбавил напряжение, и площадь ответила ему ревом: ему поверили. Не все, но поверили! Даже крикуны Свиблова на этот раз не стали свистеть.
Рядом с Младом немедленно встал молодой Воецкий-Караваев:
— Мой отец говорил о том, что ополчение не должно уходить из Новгорода. Наши разведчики из Ливонии, Швеции и Литвы давно предупреждали нас о том, что война готовится ими со дня смерти князя Бориса! Они заключают союзы, невозможные прежде, они объединяются против нас, и объединяет их вера. Крестовые походы не похоронены в далеком прошлом. Пытаясь напугать Москву, мы потеряем Новгород. Вместо того, чтобы бряцать оружием под окнами московских князей, постоим за свою землю! Наша победа на севере убедит Москву в нашей силе лучше, чем пустой поход на юг!
Засвистели только крикуны Черноты Свиблова, а на степень взбежал один из сотников княжьей дружины:
— Меня никто не посмеет назвать трусом, я проливал свою кровь не в одной войне! И я говорю: ополчение не должно уйти из Новгорода! Не нужно никаких донесений разведки, чтобы понять: Новгород остается неприкрытым! Если ополчение уйдет под Москву, мы не наберем и десятитысячного войска, чтоб оборонять свои рубежи. Ивора Черепанова нет здесь, и я говорю от имени княжеской дружины: ополчение не должно уйти из Новгорода!
Воецкий-Караваев подтолкнул Млада в бок — требовалось закрепить успех.
— Боги не станут указывать нам путь, — сказал Млад, — решать мы будем сами. Но я видел, как горят города и рушатся крепости, я видел, как лик Хорса катится в Волхов, я видел, как падает изваяние громовержца в Перыни. Я видел...
Он осекся: толпа не слышала его, толпа смотрела на Великий мост. Шепот прокатился по вечевой площади и смолк. Казалось, замер весь Новгород; тишина была такой глубокой, будто Млад вдруг оглох. Надсадный тонкий звон в ушах нарастал, а с Великого моста отчетливо слышался скрип снега под ногами человека, одетого в белый армяк, с простым деревянным посохом в руках. Он шел к вечевой площади не торопясь, но двигался при этом удивительно быстро, словно и не шел вовсе, а плыл над землей. И скрипел под ним не снег, а морозный воздух, ставший вдруг густым и вязким.
— Белояр... — упал под ноги чей-то тихий вздох.
— Это Белояр... — прокатился по площади еле слышный ропот.
Мертвые не возвращаются к живым. Млад знал это слишком хорошо... Но мысли спутались, словно их накрыла невидимая, едва осязаемая сетка, Млад рванулся из силка, но прочные нити будто связали его по рукам и ногам. Такое было однажды, в Городище, перед гаданием, только не так откровенно, не так явно. Он почувствовал, как сливается с толпой, как становится каплей в шумном потоке воды и тщетно старался вернуть себя, но только запутывался еще сильней.
Толпа расступилась, как и в прошлый раз, открывая волхву проход к степени, но тот остановился ровно на том месте, где в прошлый раз его настиг нож. И Млад уже не сомневался в том, что это Белояр, так же как в этом не сомневался никто на вечевой площади. Ничтожное "я" рассыпалось под ноги, словно пшенная крупа, и восторженное, упоительное "мы" топтало его сапогами.
— Все это — ложь! — прогремел над площадью голос Белояра, и посох указал прямо Младу в грудь. — Это ложь и происки врагов! Я был там, где Правду не перепутаешь ни с чем! И я пришел сказать: вас обманывают, новгородцы! Борис убит Амин-Магомедом. Могущественная Османская империя точит ножи против нас, и цель ее — раздробить Русь на части, сделать так, чтобы каждый стоял сам за себя. Убедительные речи врагов Руси — ложь! Несметные полчища крестоносцев на западных границах — ложь!
Млад судорожно собирал самого себя, торопился, терял снова и опять пытался собрать. Морок. Мертвые не возвращаются. Морок, лицедейство! Но какая сила стоит напротив него, какая сила! И с каким восторгом он подчиняется этой силе, растворяется в ней!
