* * *
Тяжела ты, жизнь разбойная!
Это в песенках так поется-то весело, что жизнь она вольная да легкая, что добычу по кабакам прогуливаешь, да девок веселых тискаешь, что каждый день у тебя, ровно праздник, а на деле-то иначе выходит.
Что вольная, оно понятно. И у волка в лесу воля, да вот беда — зайцы сами в рот не прыгают. Вот и у разбойников так-то...
И не на всякого нападешь, и пока еще нужного каравана дождешься, да и потом беда. Не хотят купцы товар отдавать, охрану нанимают, а это опять — драться. А охрана тоже не в луже найденная, оружие держать там все умеют. Конечно хорошо, когда кому из татей удается в охрану наняться, али в обслугу, тогда можно придумать что-то. Или коней потравить, или людей, уж как получится. Тогда, конечно, полегче выходит.
А все одно, с каждого налета по пять — десять человек теряет шайка. А новые придут... мясо необмятое. Не жалко их, да ведь и пользы от таких маловато, разве деревья валить, да кашу варить, а в бою половина бежит, а вторую половину даже баба половником прибьет. Только вперед таких пускать, пока на них охрана отвлекается, можно их стрелами да болтами проредить.
И ран хватает, и загнивают раны, и спасти парней не всегда удается.
Добычу по кабакам прогулять?
А на много ее хватит-то, добычи той? Что-то обозов с золотом давненько не проходило по дорогам. Сборщиков налогов грабить?
Оно, конечно, дело полезное и богоугодное, так у мытарей охрана такая... свое-то государь хорошо охраняет! Дешевле не связываться. Так что добычи той доля... на два дня гулянок веселых. А потом — снова в лес.
А в лесу голодно, а в лесу холодно. Каждый раз каравана вслепую ждать — с голоду подохнешь, али на кого слишком зубастого нарвешься. Вот и приходится честным лесным братьям деньги платить, да где медь, а где и серебро полновесное.
За что платить?
Так за все.
За весточку о караване — плати, за весточку об охране его — тоже плати. За то, что не поймают тебя крестьяне местные, не выдадут боярину, на землях которого лес растет — опять плати, и за продукты им плати, и девок крестьянских тронуть не смей, разве что по доброй воле, а воли такой у них маловато. А парням-то хочется.
Девки-то веселые деньгу любят, а откуда она, когда там плати, тут плати, вот и зверствуют иногда ребята с пленниками, вот и лютуют.
И воля крепкая нужна, в страхе их держать.
Атаман Ослоп, прозванный так за любовь к палице своей, гвоздями утыканной, не то, что ватагу в страхе держать мог — он бы и с войском царским справился без натуги. Стоило ему пару раз ослоп свой в дело пустить, как самые крикливые наглецы языки поганые втягивали куда поглубже. Очень красиво на дубинке мозги смотрелись, с кровью...
О прошлом его никто не знал, о жизни — тоже. Слухи ходили, что из беглых монахов он, или из расстриг, грамотный же, да и речи говорить умеет — соловьи заслушаются. Слово за словом вьет, осечки не дает.
Но — молчали. Потому как Ослоп слухов о себе не любил, сплетен тоже, а палица завсегда при нем. А сейчас подтверждались предположения ватажников, потому как Ослоп читал грамотку. Не простую, а голубиную почту, значками записанную. А это намного сложнее обычной почты.
Читал, хмурился, потому как писала там Марина хоть и мало, но важное.
Сослана в монастырь. Повезут через Подарёну. Охрана. Освободи.
Царицу Марину Ослоп давненько знал, еще когда не была она царицей, а только невестой царской, а он обычным конюхом. Это уж потом так жизнь повернулась, что бежать ему пришлось. Сложилось так.
Конюхом он был знатным, да и дураком — тоже. Все знали, что к его жене боярич Осмыслов захаживает. Один Никифор, тогда его Ослопом еще не называли, дурак дураком ходил. Пока не застал супругу свою в постели с бояричем.
Боярича он убил, конечно. И супругу из окна выкинул. А потом сидел, и не знал, что дальше делать. Жизнь кончилась, вот и все.
Его даже пытать не стали. Просто в темницу сунули, да казнь назначили. Там он и сидел, и ждал.
Ждал палача, а пришла царица Марина. Как уж она договорилась, кому заплатила... да кто ж ее знает? А только заговорила она, и понял Никифор, что еще не закончена жизнь, потому как месть осталась.
Всем.
За все!
Боярам — за измену супруги его. Бабам — за то же самое. Остальным — за подлость и равнодушие. Он ведь еще может много жизней чужих отнять, а Марине послужить в благодарность. Или — просто так.
Не знал Никифор, что в том состоянии он на ведьмовство податлив был. Марина его попросту заговорила, что хотела, то в разум и вложила, себе почти покорного раба приобрела.
А что ненавидит всех, да кидается... это ровно как волка бешеного на сворку взять. Пусть хоть кого рвет, лишь бы ей служил верно.
Ослоп и служил, и добычу приносил даже.
Марина его не сильно отягощала, пару-тройку раз просила гонца перехватить, два раза про купеческие обозы письмецо прислала. Просила только, чтобы пара человек там и полегла бесследно.
Ослопу то не в тягость было.
Поручения легкие, а платит царица хорошо, серебра шлет...
Серебро ему не надобно, конечно, ему уж ничего не надобно, но...
Волк понял, что хозяйку его обидеть хотят — и зубы оскалил. Когти навострил.
Говорите, повезут через Подарёну?
Значит, и через их лес повезут, нет здесь другой дороги. И обоза не будет.
* * *
Божедар на постоялый двор не просто так пришел, нет.
Хоть и говорили ему, что царица Марина, теперь уж бывшая царица — ламия, нечисть, а все одно, в таких вещах он сам предпочитал посмотреть, убедиться, разобраться.
Ошибки случаются.
И травниц могут ведьмами назвать, и слишком красивых женщин тоже — ему то ведомо.
Вот и сидел он себе в углу, сбитень попивал, не спешил никуда.
Царица в зал вошла, глазами по сторонам сверкнула, Божедара сразу приметила, так и впилась зрачками своими, ровно кинжалы воткнула.
Но Божедар за себя не боялся, коловрат у него на шее висит, с ним-то его за обычного человека любая ведьма примет. Разве что просто так он Марине понравится, как мужчина — или как обед, вспоминая про обычаи племени ламий.
И видно, Марина в него вгляделась, облизнулась внятно.
Нет, не признала она в нем богатыря, просто захотела сил из него потянуть. Это-то Божедар видел.
Еще как видел....
Ведьма?
Не совсем ведьма она, скорее чуждое что-то... да, как и говорила боярышня — ламия.
Экая мерзость!
Божедара аж от омерзения передернуло, да Марина его поняла неправильно, подумала — от желания, улыбнулась, пальцем по шее так провела томно... свернуть бы ту шею с головенкой вместе!
Нет, не соврала ему боярышня.
Царицу наверх увели, в комнаты для постояльцев, а Божедар, не дожидаясь, покамест на него кто другой внимание обратит, поднялся да и вышел вон.
Нечего ему тут делать.
Главное видел он, черную сущность разглядел, а об остальном промолчит. За него клинки говорить будут, да стрелы каленые.
Не бывать нечисти на земле росской!
* * *
Вечером Платон у царицы сидел. Чай пили, разговоры разговаривали.
— Не почует?
— Не должна. Не сразу.
— Да, часа нам с лихвой достанет. А потом... потом будет по задуманному.
— Федька не воспротивится?
— Не успеет.
— Ну, дай-то Бог.
— Бог-то Бог, а ты и сам не будь плох.
Заговорщики еще раз переглянулись и рассмеялись. Тихим и весьма неприятным смехом.
* * *
Лес — он и лес. Говорят, в иноземщине лесам имена давать принято. Так оно и понятно, у них все леса на дрова повырубили, ежели там пара клочков и осталась, так на них не надышатся. *
*— неверующим предлагаю погуглить количество лесов в Англии, Франции, Шотландии. А можно и их площади. Цывилизацыя-с. Прим. авт.
В Россе лесов много, и названия им не дают, не до того людям. Лес — и лес себе. Подлесок, перелесок, чаща, бурелом, тайга непролазная... много у него названий, а заплутать там легче легкого.
Впрочем, Божедару то не грозило.
В лесу он себя, как дома чувствовал, а уж разбойничью стоянку найти — и вовсе проблемы не видел. Кто в лесу не был, кто по нему не ходил никогда... да, для тех оно сложно. А Божедар не такой лес видывал, на Урале такие чащи — тут-то, считай, подлесочек мелкий.
Можно бы у местных крестьян проводника попросить, да не стоит. Мало ли кто из них разбойникам вести доносит? Лучше не рисковать, вылавливай потом негодяев по всей Россе.
А вот когда на следы звериные посмотреть — можно.
По дороге ночью пробежаться, подумать, где он бы сам засаду устроил — можно. Ветер понюхать, опять же...
Разбойники не розами пахнут, и не розами гадят, и не розы жрут. Им и кашу варить надобно на всю ватагу, и до ветру ходить...
Пахнет духом нечистым?
Да еще как! И именно нечистым, моются-то они редко, и тарелки не так, чтобы моют, а от того живот расстраивается люто... от такой вони белки с сосен падают!
Вот Божедар и поглядывал на стоянку татей, оценивал, прикидывал. Тати ни свои, ни чужие жизни не ценят, а вот ему каждый из дружинников дорог, каждого он знает, и семьи их, и детей... своими рисковать ему не хочется. Когда то возможно, он побеждать будет с наименьшими потерями.
Покамест так выходило, что нападать на лагерь не надобно.
И своих людей он много положит, и ведьму не выловит.
Отвезут ее в монастырь, понятно, она там не задержится, да куда и когда улизнет? Кто ж ее знает?
А на царский обоз нападать — это уже сам Божедар ровно тать станет. Кому потом про ведьму объяснишь?
Куда как приятнее, ежели тати на обоз нападут, а Божедар людям государевым на выручку придет. Под шумок и часть обозников погибнет, и ведьма в жертвах окажется. Он о том лично позаботится.
Обозников Божедару тоже жалко было, но своих-то людей жальче! И обозников не он обучал, не ему о том и заботиться. Вы царицу в монастырь везете, вы не подумали, что на вас напасть могут? Вы каждого куста не стережетесь? Не стараетесь царский приказ выполнить? Поделом.
Хотелось Божедару помочь им как-то, предупредить... да нельзя. И вопросы возникнут, и дело он завалит...
Надобно потом хоть семьям обозников помочь будет. Хоть как. Хоть чем.
И такие случаи бывают, когда нет для всех хорошего решения. Только вот давит это на плечи, давит, тянет...
А и не делать нельзя. Права была та волхвица юная, Устинья, и засада ждет, и ведьме вырваться помогут. А это уж точно не к добру.
Род-батюшка, помоги справиться? Ох, тягостно...
* * *
Сильно злилась государыня Марина, теперь уж бывшая государыня.
Злилась с того дня, как из Ладоги уехала. И как тут в бешенстве не быть? Борис не о ее удобстве подумал — о том, чтобы не сбежала ведьма. А потому и возок глухой был, с окошками маленькими, с засовами снаружи. И маленький он, и неудобный, царица раньше в таких и не ездила, брезговала. Это куда ж годится — сиденья без подушек, пухом набитых, стенки бархатом не обтянуты, жаровни походной — и то нет. Сиди, дрожи, в шубу кутайся. И ту — не соболью! Овчинную! И валенки такие же, и носки... все неудобное, колючее...
Марина и не понимала, что овчина в таком пути всяко лучше соболей, те хоть и драгоценные, а овчина простенькая, да греет лучше. У нее-то шубы распашные, с рукавами широкими, длинными, с полами, в стороны разлетающимися. Красиво, чтобы от терема до возка пройти, или по садику погулять немного, а для дальнего пути — без рук, без ног останешься. Да и сапожки сафьяновые в зиму нехороши.
Она просто злилась.
Потому что всего две девушки, и те в одном возке с ней. Что так теплее, она не понимала тоже.
Потому что останавливаться приходится на постоялых дворах.
Потому что все эти холопы, которые раньше при ней и головы от земли оторвать не смели, в грязи валялись, глазеют на нее теперь, словно она какая диковинка! А особенно тот парень, из трактира...
Марина его оценила по достоинству, вот с кем бы ночь провести, из него столько сил высосать можно — на год вперед хватило бы. Опять же, красив, того не отнять. Вкусный...
И взгляд внимательный, серьезный, вдумчивый.
Такие могут в постели женщину порадовать. А то большинство красавцев считают, что они уже подарок. А что бабе еще надобно? Она уже может к такой-то красоте прикоснуться! Чего еще стараться? Счастье уже привалило — всей тушкой, в кровать.
А этот не такой, сразу видно.
Но пообщаться с ним не получилось, и не получится уж теперь. Охрана ее в сорок глаз бдит, ни сбежать, ни извернуться никак!
Боярин Пущин постарался, не иначе! Не любит он Марину, и не любил никогда, вот и напакостил, как смог! Не люди — псы цепные. И на Марину с подозрением смотрят, и на девок ее, и слова лишнего не скажут... ух, гад! Погоди у меня, Егор Пущин, дай только на свободу выбраться, ужо я тебе! Наплачешься ты у меня, всех родных своих схоронишь, а сам еще и жить останешься! Не менее того!
Ничего, Марина освободится — все наверстает, и радости плотские тоже. Но того мужчину она упустила безвозвратно, а это очень обидно.
А теперь жди еще, пока Никишка спохватится!
О разбойнике Марина тоже была мнения невысокого. Привлекли ее в свое время две вещи. Жестокость убийства — мужчина в порыве ярости трупы топором рубил. Сначала живых, потом и трупы, малым, не на части разделал. И второе — своей смерти он уж не боялся. Как было не попробовать его себе подчинить?
Марина с ним и поработала.
Чуточку воспоминания обострила, жажду мести добавила туда, где была безнадежность, а тяга к крови у Никифора и так была. Своя, собственная.
Ему и так убивать нравилось, только ранее он себе того не позволял, сдерживался. А сейчас — спустил себя с цепи, вызверился вовсе.
И слухи до Марины доходили о разбойничке. Чего только не делал он.
И лошадьми людишек разрывал, и собаками травил, и к деревьям привязывал — изгалялся всяко...
Марину то сильно не волновало, подумаешь, людишки какие, бабы еще нарожают, а вот Борис злился, гневался, облавы посылал. Ну так... пошлет государь облаву, а та впустую проездит. А спустя месяц опять все начинается. Борису и в голову не приходило, что Маринушка его разбойнику, татю лютому, весточки передает.
А она передавала исправно, и взамен получала кое-что ей надобное. Не самой же людишек убивать? Так и заподозрить могут. А тати...
Был человек, да и сгинул.
Был гонец, да письмецо и не доехало.
И такое бывает...
Пока Марина о жизни своей печальной думала, снаружи шум поднялся, гам, крики...
Напряглась царица, насторожилась, от стены возка на всяк случай отодвинулась, потом и вовсе на пол легла, приказала служанкам себя загородить. Мало ли что?
Болты арбалетные возок и пробить могут, а ведьме умирать вовсе даже не хотелось...
Девушки лежали сверху, возились, плакали, пол был холодный и грязный, от девок пахло неприятно — пОтом, кислой овчиной, кажется, одна из них еще и описалась со страху... Марина терпела.
Что может быть глупее — погибнуть в двух шагах от свободы?
И вообще...
Потом она их всех убьет. Прикажет убить. И сама примет участие. Отдаст их Никифору, и парни его потешатся, и сама Марина себя сбережет. Хоть и не боялась она разбойников, да брезгливо как-то.
