— Мое имя — Берза. Это... Не знаю, как будет по-эллински. Это такое дерево с белой корой.
"Мое имя".
В другой ситуации Квинт, возможно, улыбнулся бы — что не имя, то дерево. Но не теперь.
"Не всякому называют".
Он оценил ее откровенность.
— Бетула?
— Что?
— Бетула, береза. Так на моем языке.
— Красиво звучит.
— Можно звать тебя так? Тебе подходит.
— Нет, не надо. Я не хочу, чтобы меня звали на языке римлян.
— Почему?
— Они — враги.
— Я — римлянин. Зачем же ты спасла врага?
— Я не знаю... Но ты все равно не зови.
— Хорошо, не буду. Берза...
— А как тебя зовут люди?
— Квинт.
— Тоже красиво звучит. Что это означает?
— Пятый.
— Ты пятый сын у своего отца?
— Нет... То есть когда-то давно так и назвали детей, но теперь об этом не задумываются. Меня назвали в честь брата отца. А его в честь деда и так далее.
— Квинт... Нет, я буду звать тебя иначе.
— Как?
Она задумалась.
— Добрый волк нашел тебя. И ходит за тобой, как хвост. Наверное, боги как-то связали вас. Я буду звать тебя — Спартак.
Спартак. Он примерил к себе это имя, и оно понравилось ему.
— Берза... Ну и дураки мы с тобой, столько времени вместе, а даже не назвались друг другу.
— Вместе, — она усмехнулась, — один всю зиму бревном пролежал.
Он осторожно, но настойчиво притянул ее к себе. Мягкие холмики, скрытые под тонким льном прижались к его груди. Два сердца бились часто-часто.
— Колючий... — прошептала Берза.
— Хочешь, сбрею. Только надо нож хорошо наточить.
— Нет, не хочу.
Ее пальцы коснулись шрама под его ключицей, рубца на боку, скользнули ниже. Еще ниже.
Берза отпрянула от Квинта, перекинула через него ногу, уселась верхом. Потянула шнуровку рубахи на груди.
Его руки скользили по ее бедрам, увлекая за собой расшитый красными узорами белый лен.
Потом она приподнялась и опустилась. Зажмурилась. Медленно выдохнула.
— Спартак...
20
— Чего ты тут киснешь, Марк? — спросил Клавдий Глабр, поднявшись на крепостную башню захваченной столицы дарданов.
— Лучше уж здесь, чем в этом сарае, по недоразумению именуемом дворцом, — буркнул младший Лукулл, — тут хоть ветер голову прочищает. Устал я, Клавдий, здесь торчать.
— На мое место хочешь? Не завидуй, — ответил Глабр, — у меня эта бестолковая беготня по горам вот уже где сидит.
Он провел ладонью по горлу.
— Кто ж виноват, что она бестолковая?
— Хочешь сказать, уж ты бы этого Лангара изловил в два счета? — Недобро прищурился Глабр.
— Ничего я не хочу сказать...
— На месте Базилла я бы вас сменил, — заявил Клавдий, — дисциплина полетела к воронам. Сейчас видел, как Квадригарий играет в кости с квестором.
— Ну, ведь не на легионную же казну. Надеюсь.
Глабр округлил глаза.
— И ты так спокойно об этом говоришь? Азартные игры запрещены!
— Не начинай, Клавдий... — поморщился Марк Лукулл — ты только приехал, а посиди тут сам три месяца безвылазно, волком взвоешь. Все чем-то заняты, кроме меня. Вы с Осторием хоть и не поймали Лангара, а все равно не просиживаете задницу. Базилл ушел на венетов. Гортензий соединился с Суллой.
— Что слышно от них? — спросил Глабр.
— Кипсела еще держится. Меды дерутся отчаянно. Судя по всему, дело там жаркое. Вот бы где оказаться... А у нас тут болото. Знаешь, от кого я больше всего устал?
— От кого?
— От нашего князюшки. Мерзавец обнаглел сверх всякой меры. Продает в рабство женщин и детей, мужчинам рубит головы. Из-за него тут набежало полный город всякой мрази, промышляющей работорговлей. Чуть ли не каждый день ему в постель тащат новую девку. Ходит весь в золоте. Даже срет в золото. У меня руки чешутся его прикончить, да не могу. Приказ Базилла. Ублюдок нужен. А вот я, Клавдий, знаешь, что думаю?
— Что?
— Не нужна нам эта кровожадная тварь. Ошибся с ним наш доблестный Минуций Базилл. Пока Асдула коптит небо, дарданы никогда не покорятся и Лангар всегда найдет поддержку. Мерзавца надо судить прилюдно. Собрать как можно больше народу и продемонстрировать римское правосудие. Я бы поступил с ним, как с отцеубийцей[111]. И от этого будет куда больше пользы, чем от методов Остория.
[111] В Древнем Риме отцеубийц топили в мешке, в который вместе с преступником зашивали змею, собаку и петуха.
"От ваших с Осторием методов".
Лукулл посмотрел на Глабра и тактично проглотил часть вертевшейся на языке фразы.
— И ведь все ублюдок прекрасно понимает. Страх у него в глазах. Неодолимый страх. Я ему намекал, что мы скоро уйдем, что не будем его вечно защищать от своих же. Но он все равно не может остановиться.
— Мы уйдем, Осторий останется. Он человек наместника, а не Суллы.
Инцидент с Севером сошел префекту ауксиллариев с рук, во многом благодаря вмешательству Глабра. Тот едва сдержал злорадство, отчитываясь о происшествии перед легатом, и всех собак повесил на Квинта. Базилл, конечно, допросил нескольких солдат из десятой центурии, уцелевших в ночном бою, но те лишь подтвердили странное поведение командира. Никто из них не пытался "закопать" Севера, но все факты свидетельствовали против него. Слишком многие слышали его разговор с Лонгином на повышенных тонах. Открытое неподчинение приказу...
Тела марианца не нашли, что весьма огорчило префекта, который умудрился в той страшной мясорубке избежать ран и, фактически, вышел победителем.
— Осторий тоже, скорее всего, отбудет в Македонию, так что князюшку варвары на ремни порежут, — сказал Лукулл, — он это знает. Думаю, постарается с нами уйти. Сбежать от возмездия. Пять дней назад я отправил к Сулле гонца с предложением судить Асдулу. Вот, жду ответа.
— И варвары сразу упадут тебе в ноги, — скептически хмыкнул Глабр, — спросят, а чего ты прежде медлил, справедливый Марк Терренций Варрон Лукулл?
— В этом тоже есть свой резон. Варваров притеснял свой же собственный князь, а в руках римлян будет возмездие. Я уверен, Сулла согласится со мной. Этот наш союзничек — враг гораздо хуже, чем Лангар, который пускает стрелы исподтишка.
— Все-таки я не пойму, чего ты так переживаешь, Марк. Если бы мы собирались здесь задержаться надолго, то твои слова имели бы смысл. Но, думаю, еще до наступления лета мы уйдем.
— Да, если бы не марианцы, Сулла, возможно, учредил бы здесь новую провинцию или присоединил эти земли к Иллирику. Но сейчас не до того. Нужно возвращаться в Италию, а мы завязли здесь.
— Еще не до конца все решилось с Митридатом, — напомнил Глабр, — и с Фимбрией...
— Кстати о Фимбрии. На днях от брата письмо получил, — сказал Лукулл.
— Что пишет?
— Фимбрия взял Илион.
Глабра эта новость не слишком впечатлила.
— Как?
— Там какая-то мутная история. Фимбрия подошел к городу, но жители сопротивляться не стали, открыли ворота. После нашего договора с Архелаем вифинцы вспомнили о своем статусе друзей римского народа и не ожидали от Фимбрии ничего плохого. А он предал город огню и мечу. Я так и не понял, зачем.
— Совсем тронулся умом, — покачал головой Глабр.
— Да, я тоже давно подозревал, что Фимбрия сумасшедший, — согласился Марк, — особенно после того случая, когда он пытался затащить в суд Муция Сцеволу за то, что тот не дал ему, Гаю Флавию, себя убить. "Не принял меч всем телом".
— Это когда было? — спросил Глабр.
— На похоронах Мария.
Глабр посмотрел на Лукулла с удивлением. Марк пояснил:
— Ты забыл, что ли? Я же приехал к Сулле в феврале, а до этого оставался в Городе, хотя это едва не стоило мне головы. Не было возможности бежать, пока все выходы находились в руках бардиеев. Вот когда старик издох, Цинна ослабил хватку.
— Да, я помню, — кивнул Глабр, — тогда ведь не только ты один приехал. Антоний. Долабелла, Силан, Катул-младший. Цецилия Метелла с детьми Суллы. Я очень удивился, что Цинна позволил ей уехать. Такая заложница...
— Это было бы величайшей глупостью с его стороны, — сказал Лукулл.
Глабр возражать не стал. Спросил другое:
— И что? Фимбрии это сошло с рук?
— Представь себе. Не понимаю, почему Цинна закрыл глаза на эту дикую выходку. Хотя Фимбрия чуть ли не главный бойцовый петух[112] марианцев, но Сцевола же — великий понтифик, да и вообще очень уважаемый человек. Само его присутствие в Городе придавало Цинне и его подпевалам легитимность. Не понимаю...
[112] Римляне презирали петушиные бои.
Некоторое время они молчали.
На дороге появился всадник. Он явно спешил, погонял коня. Лукулл приложил ладонь к глазам козырьком.
— Кто там? — спросил Глабр.
Лукулл выдержал паузу, ответил, когда всадник приблизился.
— Вроде из людей князька. Чего, интересно, так торопится?
— Да плюнь ты на варваров, Марк, — раздраженно бросил Глабр, — пошли вниз, холодно тут.
Князь трапезничал в главном зале буриона, самого большого здания в Скопах, которое вполне можно было именовать дворцом. Стол был заставлен опустевшими жирными мисками. Один из княжеских приближенных блаженно храпел на лавке, обнимая кувшин. Напротив него сидел Осторий и, подперев щеку кулаком, мрачно смотрел в чашу с вином. Сам князь высасывал мозг из бараньих костей. Рядом с ним в ожидании замер слуга с горячим мягким хлебом на подносе, предназначенным для вытирания жирных пальцев. Псы с ворчанием грызли под столом кости.
Разведчик вошел в зал в сопровождении тарабоста Балана, одного из тех, кто сообразил поклониться Асдуле, когда запахло жареным. На пороге Балан остановился и кивнул головой: иди, мол, к князю. Заскрипели половицы. Осторий скорчил кислую мину.
Разведчик приблизился к Асдуле, покосился на префекта.
— Говори, — разрешил князь, — у меня нет тайн от почтенного Остория.
— Мы выследили одного из лангаровых ближних, — сказал разведчик.
— Где? — спросил Асдула, ковыряясь в зубах.
— Недалеко от Браддавы. На запад. Они стояли лагерем у Прустова ручья.
— Сколько их? — без какого-либо воодушевления спросил Осторий, проведя ладонью по лицу.
— Десять человек.
— Опять мелочь сиволапая с дрекольем? — Асдула подозвал слугу с хлебом и степенно вытер пальцы.
— Нет, пилеаты. Все конные, хорошо вооружены.
— Что скажешь, почтенный Осторий? — спросил Асдула.
— Устал я... — префект прикрыл глаза и зевнул, — опять скакать в такую даль из-за десятка лешаков...
Разведчик еще на шаг приблизился к Асдуле и, склонившись почти к самому его уху, произнес:
— Там еще кое-что, князь.
Он вновь покосился на Остория.
— Говори, не томи, — раздраженно бросил Асдула.
— Девка-то не одна.
— Какая девка?
— Ведьма, — совсем еле слышно добавил разведчик.
Асдула вздрогнул и сам непроизвольно посмотрел на Остория. Тот устало закрыл лицо ладонью, всем своим видом показывая, до какой степени ему насрать на десятерых смутьянов и неведомую девку.
— Что значит, "не одна"? — негромко спросил Асдула.
— Мужик у ней.
— Кто?
— Не знаю. Одет коматом, и на рожу не слишком от наших отличается, да все одно — чужак.
Осторий убрал ладонь, в его глазах промелькнула искорка заинтересованности.
— С чего ты взял, что чужак? — спросил Асдула.
— По лесу ходит странно. Словно родился вчера. Совсем леса не знает. Трещит сучьями неуклюже. Со мной Бебрус был. Он из Вежинова села. Неподалеку от этих мест жил. Сказал, не знает такого, впервые видит. Девку знает, да ее все там знают, Даора-костоправа сучку-волчицу. Девка дикая совсем, людей сторонится. А этот хрен вокруг нее вьется и не гонит она его.
— Вьется, значит... — процедил Асдула.
За зиму случилось столько всего, что князь совсем забыл про Берзу и свое унижение. Сейчас он испытал целый ворох разнообразных чувств — вновь пробуждающееся вожделение, жажду мести и ревность.
— Мне, князю, потаскуха отказала, а с каким-то заморышем...
Осторий думал о другом.
— Эй, ты, — подозвал он разведчика, — уверен, что тот, о ком рассказал, не из ваших говноедов?
Фракиец от негромкого гортанного рыка римлянина, которого между Маргом и Дрилоном[113] боялись все, от мала до велика, едва в штаны не наложил.
[113] Сейчас эти балканские реки называются Морава и Дрин.
— Д-да... Вроде, н-не наш...
— Не дардан?
— Точно так, господин. Не дардан. И не из синтов. Я ж говорю — ходить по лесу не умеет. Может, грек городской с юга или побережья?
Осторий встал.
— Ты куда, уважаемый? — рассеянно спросил Асдула.
— Мне вдруг стал очень интересен этот хрен с горы. Уж не покойника ли некоего из могилы подняла эта ваша ведьма? Хочу на него глянуть.
Мысли Асдулы неслись галопом.
"А что? Удачно все выходит. Пусть Осторий к ведьме первым подкатит. Если что, то все ведовство на него падет. А я уж опосля подсуечусь и заверну-таки подол ей на голову!"
— Я с тобой!
Они лежали под теплой медвежьей шкурой, прижимаясь друг к другу. Уже давно рассвело, нужно было натаскать воды, затопить печь, но они не вставали. Не могли оторваться друг от друга.
— Ты удивлен? — спросила Берза.
— Да, — ответил Квинт, — зная все твои страхи, удивлен. Кто он?
— Не знаю, — пожала плечами Берза, — я даже лица его не видела.
— Вот как? — хмыкнул Квинт, — как же это случилось?
— Дед с одной стороны опасался, что я засижусь в девках, с другой никак не мог найти мне подходящего жениха. Парни в ближних селах ему не нравились. Да ему вообще никто не глянулся. Нельзя сказать, что я замуж торопилась, пугало это меня. Но попробовать хотелось. Ты не думай, что я всю жизнь под елкой просидела. Слышала всякое от других баб. Когда дед в силе был, и к больным его звали, я с ним часто ходила.
— Зудело все? — усмехнулся Квинт.
— Охальник! Куда полез? — отпрянула Берза, но тут же снова прижалась всем телом.
— И как? Испробовала?
— Был праздник Бендиды, Великой матери. День, когда она родила Нотиса, вечно юного бога, умирающего и воскресающего вновь. Его празднуют в начале весны, он как раз недавно прошел.
— Я слышал об этом. Греки называют этот праздник Великими Дионисиями. В Риме тоже какое-то время в ходу был этот культ — Вакханалии, но потом Сенат стал бороться с ним. Консулы проводили розыски культистов по всей Италии. Говорят, сей праздник сопровождается оргиями, барабанным боем, льются реки вина, а в ночи вокруг костра пляшут голые женщины...
Квинт вдруг смутился и замолчал.
— Сопровождается, — пропела Берза, — вот и я там... Сплясала один раз. Думала, больно будет. Нет. Не почувствовала ничего. Одурманила меня Великая мать. А кто там со мною был, я и не глядела. Дитя, к счастью, не получилось, а то бы дед меня прибил. Он и не узнал ничего.
— А говорят, что у вас, фракийцев, девушки до брака не хранят целомудрие и это не осуждается.
