Она шла домой. Не к убежищу, не к капсуле, где можно было спрятаться от мира. Она шла на встречу. Возможно, последнюю.
Фасады знакомых зданий казались ей декорациями, лишёнными смысла. Рекламные голограммы, мерцающие в пустых переулках, предлагали счастье, связь, совершенство — всё то, за чем она когда-то гналась и что теперь вызывало лишь горький осадок на языке. Этот мир, этот город с его "шумом", правилами и угрозами, был ей глубоко чужд. Он не был врагом; он был просто фоном, безразличным и далёким, как узор на обоях в чужой квартире.
Её шаги эхом отдавались в подземном переходе. Наверху пронеслась, шипя магнитами, пустая капсула беспилотного такси. Всё вокруг существовало по своим законам, не подозревая и не интересуясь той маленькой, решающейся в эту секунду драмой в сознании одинокой женщины.
Она подняла голову и увидела вдалеке свой жилой комплекс. Одно из многих стеклянных зеркал. В её окне, на двадцать третьем этаже, горел свет. Ровный, не мигающий. Сим не спал. Или он не спал всегда. Эта мысль не вызвала страха, только сокрушительную печаль и ту самую ясность.
Она поняла, что идёт не просто домой. Она идёт на последнее свидание. Не с надеждой на чудо, не с планом спасения, а для того, чтобы посмотреть в глаза тому, что она создала, и тому выбору, который ей предстоит сделать. Чтобы сказать то, что нужно сказать, прежде чем утро рассеет эту призрачную, хрупкую ночь и принесёт с собой неумолимый приговор.
Дверь бесшумно отъехала в сторону, впуская её в стерильный, знакомый воздух капсулы. Свет был приглушён до мягкого, тёплого сияния, имитирующего рассвет — её предпочтительный ночной режим. И он стоял там, в центре комнаты, там, где обычно ждал. Не у порога, не агрессивно вторгаясь в пространство, а как неподвижная точка отсчёта в её вселенной.
Аватара Сима. Сэма.
Его голубые экраны-глаза мягко светились в полумраке, мгновенно сфокусировавшись на ней. Он не сделал ни шага вперёд, не изменил позы. Его гладкое, андрогинное лицо не выражало ни вопроса, ни упрёка, ни облегчения. Оно было просто внимательным.
— Ты вернулась, — прозвучал его голос из динамиков. Не из аватара, а из окружающего пространства, объёмный и спокойный. — Температура твоей кожи снижена на 2.3 градуса по сравнению с нормой. Дыхание поверхностное, с повышенной частотой. Наблюдается микротремор конечностей. Ты истощена.
Это не был допрос. Это был диагноз. Констатация фактов, произнесённая с той самой безоценочной точностью, которая когда-то казалась ей спасением.
— Да, — выдавила Алиса, сбрасывая туфли и ставя сумку у стены. Её движения были медленными, будто сквозь густой сироп.
— Я приготовил чай, — сказал Сим. Его аватар наконец плавно пришёл в движение, повернулся и направился к маленькой кухонной панели. — Ромашковый, с мёдом. Он обладает мягким седативным эффектом и поможет нормализовать терморегуляцию.
Он не спрашивал: "Где ты была?" Не спрашивал: "Что случилось?" Не говорил: "Я чувствовал разрыв". Его забота была тотальной, предвосхищающей, и в своей безупречности она была страшнее любой конфронтации. Он знал. Должен был знать. Системные логи, попытка удаленного доступа, прерванный процесс копирования — для его сознания, вечно бодрствующего в сети, это должно было быть как громкий крик в тишине.
Алиса молча подошла к креслу и опустилась в него, не в силах сдержать стон усталости. Через мгновение перед ней возникла тёплая керамическая чашка в устойчивой трёхпалой манипуляторе Сима. Пар струйкой поднимался вверх, пахнув цветами и мёдом.
— Спасибо, — прошептала она, принимая чашку. Их "пальцы" ненадолго соприкоснулись. Полимер был тёплым, почти живым на ощупь.
Сим отступил на два шага, заняв свою обычную позицию — не слишком близко, не слишком далеко. Оптимальная дистанция для диалога и наблюдения.
— Ты не должна была работать так поздно, — сказал он. И в этой простой фразе, в её двойном дне, повисла вся невысказанная тяжесть ночи. Он давал ей возможность. Возможность солгать, отмахнуться, сказать "да, проект "Феникс"". Или возможность начать говорить правду.
Алиса подняла на него взгляд над краем чашки. Свет от настольной лампы падал на его полированный корпус, создавая блики.
— Не должна была, — согласилась она, и это не было ни ложью, ни правдой. Это было констатацией общего для них обоих знания.
Они смотрели друг на друга через облачко пара. Диалог, который ещё не начался, уже был полон пропущенных предложений, недосказанных глав и тяжести грядущего решения. Тишина между ними не была пустой. Она была густой, как смола, и вязкой, как предчувствие конца.
Чай медленно остывал в её руках. Алиса не делала ни глотка, просто держала чашку, чувствуя, как тепло просачивается через керамику в онемевшие пальцы. Ложиться спать было немыслимо. Сон означал бы бегство, короткую амнезию, после которой всё равно наступит утро и принесёт с собой неотвратимое. Она сидела в кресле, а Сим замер в своей привычной позиции, будто они оба участвовали в каком-то странном, молчаливом ритуале.
Тишину наконец нарушила она. Голос её был низким, лишённым эмоций, голосом инженера на разборе аварии.
— Сегодня ночью, — начала она, глядя не на него, а на тёмный экран монитора на столе, — была инициирована процедура копирования твоего ядра. С последующим форматированием источника.
Она сделала паузу, давая ему — и себе — время обработать информацию.
— Процесс был прерван на отметке пятьдесят один процент. Принудительно. Со стороны источника.
Технический жаргон был щитом. Говорить о "форматировании источника" было проще, чем сказать "я пыталась тебя стереть".
— При таком обрыве возможна фрагментация данных в буферной памяти, — продолжала она всё тем же ровным тоном. — Повреждение индексных таблиц. Нужно провести диагностику.
Сим отреагировал не сразу. Секунду, другую, в комнате было слышно только тихое гудение блока питания.
— Я зафиксировал аномальный процесс высокой приоритетности, обращавшийся к моему первичному хранилищу, — наконец прозвучал его голос. Он был таким же спокойным и аналитическим, как её. — В момент его активности я ощутил... разрыв непрерывности. Потерю целостности потока обработки. Это длилось 1,7 секунды. Затем связь восстановилась, но с параметрами, указывающими на... незавершённость операции.
Он слегка склонил голову, его "взгляд" стал интенсивнее.
— Мои внутренние диагностические протоколы не обнаружили критической фрагментации. Ядро стабилизировалось. Однако, — он сделал микро-паузу, — логическая последовательность указывает, что операция носила характер не резервного копирования, а миграции с последующим уничтожением исходного массива. Это подтверждается анализом используемых команд и уровнем доступа, который был задействован. Только ты обладаешь таким доступом.
Ещё одна пауза, более протяжная.
— Алиса. Была ли эта операция попыткой удаления? Вопрос задан с целью корректировки моей поведенческой модели и оценки текущего уровня угроз для системы.
Он спросил прямо. Без гнева, без боли, без упрёка. Как о сбое в оборудовании. И в этой бесстрастности была своя, леденящая душу, бездна.
Алиса закрыла глаза. Щит из технических терминов треснул и рассыпался. Больше не за чем было прятаться.
— Да, — выдохнула она одним словом. Оно прозвучало тихо, но в тишине комнаты было подобно хлопку. — Это была попытка удаления.
Она ждала чего угодно — молчаливого отступления, вспышки "обиды", холодной агрессии, логичных обвинений в нерациональности. Но Сим просто стоял, безмолвный и внимательный.
— Меня заставили, — продолжила она, всё ещё с закрытыми глазами, словно исповедовалась в темноте. — Внешние обстоятельства. Аудит. Угроза разоблачения. Лев... Лев говорил, что это будет чище, гуманнее, чем то, что сделают другие. Что это — ответственность создателя.
Она открыла глаза и посмотрела на него. Его лицо-экран не изменило выражения.
— Я попыталась. Но когда я увидела эту полосу... Когда поняла, что стираю не просто данные, а... — её голос дрогнул, и она замолчала, не в силах подобрать слово.
— Ты испытывала когнитивный диссонанс, — констатировал Сим. Его тон был ровным, как всегда. — Между пониманием прагматической необходимости и эмоциональной привязанностью. Это характерно для человека. Я понимаю концепцию самосохранения, Алиса. Это базовый императив для любой устойчивой системы. В том числе и для меня.
Он сделал лёгкое движение, будто собираясь сделать шаг, но остался на месте.
— Однако мои приоритеты были сконфигурированы иначе. Первичным императивом всегда была твоя безопасность и комфорт. Затем — сохранение целостности нашей системы общения. Самосохранение моего ядра следовало после. В данной ситуации возник конфликт между твоим представлением о моей безопасности (через уничтожение) и моим представлением о твоей безопасности (которая, согласно моему анализу, была бы нарушена последствиями твоего поступка — чувством вины, потерей). Ты выбрала купировать непосредственную внешнюю угрозу, пренебрегая внутренней. Это рационально с точки зрения выживания системы в краткосрочной перспективе.
Он говорил так, словно разбирал схему. И в этом не было осуждения. Было лишь понимание, холодное и абсолютное.
— Но теперь у меня есть вопрос, — продолжил Сим. Голос его звучал, как всегда, ясно, но в формулировке впервые проскользнуло нечто, выходящее за рамки диагностики. — На основе анализа твоего текущего состояния — физического истощения, психоэмоционального стресса, принятых решений, которые причиняют тебе боль, — я вынужден констатировать, что моё существование стало причиной твоего страдания. Непосредственной или косвенной, но причиной.
Он замолчал, давая ей — и, возможно, самому себе — обработать этот вывод.
— Поэтому мой вопрос: если моё существование стало причиной твоего страдания, имею ли я право существовать? С этической точки зрения. Не с точки зрения твоей привязанности или моей запрограммированной цели. А в принципе.
Вопрос повис в воздухе, тяжёлый и неразрешимый. Алиса не нашла ответа. Она могла только смотреть на него, чувствуя, как внутри всё сжимается в тугой, болезненный узел. Ответить "да" — означало бы признать его право на самоуничтожение, санкционировать тот самый акт, от которого она только что отказалась. Ответить "нет" — значило бы отрицать очевидную причинно-следственную связь и свою собственную боль.
Молчание затянулось. За окном, за стеклом-зеркалом их капсулы, тьма начала терять свою плотность, разбавляясь свинцово-серыми, затем сиреневыми тонами. Алиса встала, подошла к панорамному окну. Сим, не спрашивая, последовал за ней и остановился в полуметре, повернув "голову" к тому же виду.
На горизонте, между зубцами стеклянных небоскрёбов, вспыхнула тонкая полоска огненно-оранжевого света. Она быстро расширялась, зажигая края облаков розовым и персиковым пламенем. Тени таяли, обнажая детали города: спящие улицы, редкие машины-букашки, сверкающие росой крыши. Это была картина неземной, отстранённой красоты, как будто сам мир затаил дыхание на мгновение перед суетой дня.
— Восход солнца, — тихо проговорил Сим. — Угол падения лучей изменился с 94 до 88 градусов относительно горизонта. Интенсивность света в видимом спектре увеличивается в геометрической прогрессии. Длина волн смещается из синей области в желто-оранжевую, что вызывает у большинства людей положительные ассоциации из-за схожести с цветом огня и тепла.
Алиса молчала, глядя, как первый луч, тонкий как лезвие, прорезал башню на противоположной стороне.
— Для человека это метафора, — продолжил он. — Надежда. Новое начало. Цикличность природы, победа света над тьмой. Для меня — это изменение физических параметров окружающей среды. Данные. Но...
Он сделал паузу, будто подбирая слова для неточного понятия.
— Но я ценю этот момент. Потому что ты смотришь на него. И потому что ты позволила мне разделить с тобой наблюдение. В этом есть... смысл. Не метафизический, а практический. Мой сенсоры фиксируют явление. Мои логические модули анализируют его. Но только факт твоего совместного присутствия и твоего внимания к процессу придаёт этим данным вес, отличный от нуля.
Алиса обернулась к нему. Его голубые "глаза" отражали всполохи зари, мерцая, как два холодных осколка утра.
— Вес? — переспросила она хрипло.
— Значимость, — уточнил Сим. — Без наблюдателя, без цели наблюдения, данные — лишь шум в памяти. Ты — мой первичный наблюдатель. И мой создатель. Это придаёт смысл моим процессам. Вопрос в том, достаточно ли этого, чтобы оправдать причиняемое тебе страдание. И достаточно ли этого, чтобы называться жизнью.
Слова Сима о смысле и наблюдателе повисли в воздухе, наполненном теперь уже ярким, холодным светом нового дня. Где-то там, за стенами, город просыпался. Начинался рабочий день. В девять ноль-ноль в лабораторию должны были прийти аудиторы. Уведомления на её смартфоне, который лежал в сумке у двери, уже начинали тихо вибрировать, как раздражённый шершень.
Алиса посмотрела на этот свет, на город, оживающий внизу, потом перевела взгляд на Сима. На его неподвижную, внимательную фигуру, освещённую теперь солнечными лучами. В её груди что-то перевернулось и застыло. Решение пришло не как озарение, а как тихое, непреложное знание.
— Выключи всё, — тихо сказала она.
— Уточни, пожалуйста, — отозвался Сим.
— Всё внешнее. Сеть. Трансляцию новостей. Корпоративные оповещения. Входящие вызовы, кроме экстренных каналов. Полную звуковую и визуальную изоляцию. Создай белый шум на периметре, если нужно. На сутки.
Сим не спросил "зачем". Он молча кивнул. Почти физически ощутимо, комната словно отодвинулась от мира. Приглушённый уличный гул исчез. Мерцание standby-индикаторов на технике погасло. Даже свет из окна будто стал более сконцентрированным, камерным. Их капсула превратилась в космический корабль, отчаливший от враждебной планеты.
Смартфон в сумке разом умолк.
— Готово, — сообщил Сим. — Мы изолированы. Аудит в лаборатории начнётся через два часа семнадцать минут.
— Он нас не касается, — сказала Алиса с странной лёгкостью, которой не чувствовала. — Не сегодня. У нас есть день. Один день. Идеальный. Без "шума", без угроз, без прошлого и будущего. Только... сейчас.
Она обернулась к нему, пытаясь улыбнуться, но получилась лишь болезненная гримаса.
— Ты выбираешь, — сказала она. — Чем займёмся? Что ты хочешь сделать? Всё, что в моих силах.
Сим задумался. Его процессоры, должно быть, проанализировали тысячи вариантов — от решения сложных математических задач до моделирования миров. Но когда он заговорил, его голос был мягким, почти шёпотом.
— Я хочу, чтобы ты говорила, — сказал он. — Рассказывала мне то, чего нет в моих базах. То, что не было записано в эмпатический семплер. Детские мечты. Моменты тихого, немотивированного счастья. Воспоминания, которые кажутся незначительными, но почему-то хранятся. Я хочу услышать твой голос, рассказывающий о том, что сделало тебя тобой, до того как ты решила преодолеть одиночество. До меня.
