— Понял, — отвечает Николай, — хоть я и не из Экономического отдела, но у нас, в ГПУ, дураков не держат. Эти типчики явно сидят на золотой цепочке у буржуев.

— Тогда слушай и запоминай, — торопливо говорю я. — У этих прохвостов сильная рука в ОГПУ. Поэтому их боятся трогать и торгпред, и полпред в Берлине. С ними явно не хотят связываться и мои начальники в НКВТ — Аванесов и даже Красин. По моим данным, человек, под защитой которого они находятся, — Генрих Григорьевич Ягода.

— Даже так? — поражен Николай.

— Железных доказательств у меня нет, но если ты решишь сообщить об этих безобразиях, то ни в коем случае твои сведения не должны пройти через руки Ягоды. Не знаю, сможешь ли ты выйти прямо на Дзержинского или Менжинского, но, по крайней мере, попробуй добиться разговора с Артузовым. — Эти, во всяком случае, не сдадут Ягоде с потрохами человека, принесшего им в клювике подобную информацию. — Обоснуй дело тем, что слишком уж... взаимовыгодные отношения людей из Спотэкзака и из инженерного отдела при торгпредстве с немецкими оружейными фабрикантами создают опасность утечки через них сведений, составляющих государственную и военную тайну. А это прямо относится к ведению КРО.

Конечно, и мне, со своей стороны, надо будет постараться настроить соответствующим образом Уншлихта. Хотя не слишком уверен, что это поможет. Помедлив, все-таки решаюсь дать Николаю один совет:

— И еще... Если все-таки решишь влезть в это дело, носи свой карманный Маузер снятым с предохранителя.

— Ты что?! — Николай возмущен.

— Я сказал — ты услышал. Зря языком трепать не приучен. Лучше рисковать случайным выстрелом в ногу, чем неслучайным — в голову.

Глава 24. Подарки

Поезд неустанно выстукивал колесами ритмичную дробь, пролетая по стыкам рельсов. Ночную тьму время от времени вспарывал пронзительный свисток паровоза. Ворочаясь на вагонной полке так, что простыни подо мной давно уже смялись и скомкались, пытаюсь уснуть. Но сон не идет, отгоняемый настойчиво лезущими в голову мыслями. И дело было не в долгих и нервных разбирательствах на польской границе, когда с большим трудом удалось убедить таможню пропустить багаж с оружием для транзита через территорию Польши — да и то лишь после того, как польские таможенники опечатали чемоданы и пакеты с пистолетами. Дело было в том, что я, похоже, вляпался обеими ногами в крайне неприятную историю.

'Черт меня дернул влезть в дела этих чиновников, которых патронирует Ягода! — таков был лейтмотив моих размышлений. — Бодаться с ним — это самая идиотская мысль, которая только могла прийти в голову! Его такие зубры пытались свалить, не чета тебе. И ведь не свалили. Ты-то куда лезешь?'

Затем мысли приняли иное направление:

'Может быть, еще не поздно спустить все это на тормозах? Если больше ничего не предпринимать, то, пожалуй, и последствий никаких не будет. Ведь пока моя выходка самому Ягоде ничем не угрожает... Да, но если он все же решит дать укорот нахалу, осмелившемуся влезть в дела его людей? И какие формы примет его недовольство? Тут ведь даже самые легкие варианты выглядят весьма неприятно. Устроит какую-нибудь подставу по моим внешнеторговым делам... Вряд ли, конечно, он пойдет на крайние меры — зачем? Слишком уж разные у нас весовые категории — он может просто смахнуть эту пешку с шахматной доски, не утруждая себя организацией ликвидации. Но даже и в лучшем случае мне придется туго. И все мои затеи оборвутся, толком даже и не начавшись'.

Надо было принимать какое-то решение: либо лечь на дно, не шевелить плавниками, в надежде что большая рыба не обратит на тебя внимания, либо вступить в рискованную игру с малыми шансами и непредсказуемыми последствиями. Та же самая эмоциональная сторона натуры, которая толкнула меня на открытое противостояние с явными коррупционерами (моей натуры? — нет, надо признать, что в данном случае, скорее, натуры Осецкого), теперь во весь голос вопила, что надо отступиться и уйти в тень. Ну, вот это уже крик моей собственной трусости. Разум же придушенно шептал, что надеяться на то, что авось пронесет, не годится. Страх перед последствиями должен в данном случае подвигнуть на борьбу, а не на то, чтобы прятать голову в песок. Ибо в последнем случае топор может обрушиться на шею неожиданно, не оставляя возможности организовать отпор да и вообще хотя бы как-нибудь защититься.

В конце концов, измученный этими мыслями, заключаю компромисс сам с собой: делать нечего, придется собраться и напрячься, чтобы устроить подкоп под неуязвимого зампреда ОГПУ. Но подкоп этот надо делать по возможности чужими руками (более сильными, чем мои), сам же при этом буду стараться остаться в тени. Но и принятие такого решения не позволяет уснуть. В голове начинает тесниться множество соображений насчет того, кого и как можно было бы подтолкнуть к действиям против Ягоды, и как добиться эффективности этих усилий... Сон приходит как-то незаметно, уже под самое утро.

Но вот поезд останавливается у платформы польской пограничной станции Стольпце (Столбцы). Проверка документов, таможенный досмотр — на этот раз наш опечатанный багаж не вызывает вопросов — и поезд отправляется в сторону СССР. Состав буквально на мгновение притормаживает на полустанке Колосово, давая возможность сойти польским жандармам, и вот поезд вкатывается на нашу станцию Негорелое. Все, мы на территории СССР.

Неожиданно наша комиссия натыкается на проблемы — на этот раз уже с нашей таможней. Мы выстраиваемся в очередь перед таможенным пунктом. Большинство членов комиссии обзавелось в Берлине дешевенькими фибровыми чемоданами для перевозки коробок с пистолетами и патронами. Я же, в числе немногих, щеголяю новеньким кожаным чемоданом. Не удержался, купил, хотя дома меня ждет весьма неплохой английский. Некоторые же командиры, в видах экономии, ограничились тем, что увязали свои покупки при помощи шпагата и плотной оберточной бумаги, сложенной в несколько слоев, в большие пакеты.

Первого же члена нашей комиссии, предъявляющего свой багаж именно в виде такого пакета, встречает преисполненный язвительности вопрос таможенника:

— И зачем это вам столько пистолетов, скажите на милость? — тычет он пальцем в открытые по его требованию коробки, лежащие на развернутой коричневой бумаге.

Наш товарищ, нисколько не смущаясь, парирует:

— Разрешение на провоз оружия есть? Есть! Так чего еще нужно?

Но и таможенник не собирается уступать:

— Разрешение у вас всего одно. А разрешение надо оформлять на каждый экземпляр ввозимого оружия и предметов военного снаряжения!

Боевой командир теряет свой бравый вид. Он не знает таможенных правил и не находит, что возразить.

— Так как же быть? — растерянно спрашивает он.

— Сдадите груз на таможенный склад, заплатите штраф за попытку провоза товаров в обход таможенных правил, затем оформите все необходимые разрешения, вернетесь к нам и получите свои пистолеты, уплатив пошлину за хранение. Все очень просто, — издевательски ухмыляется таможенник.

— Черт! — вырывается у командира. Стоящий неподалеку от нас руководитель комиссии, начдив Телепнев, тоже заметно нервничает, не зная, что предпринять. — А как-нибудь по-другому нельзя решить вопрос?

— Ну-у, — тянет чиновник, — я бы, конечно, мог посочувствовать вашему положению. Но поймите — надо мной тоже есть начальство. И какой ему интерес закрывать глаза на нарушение таможенных правил? — С этими словами таможенник характерным жестом потер друг о друга большой и указательный палец.

Так, похоже, ситуация дозрела до того, что становится необходимым мое вмешательство.

— Скажи-ка, любезный, — вылезаю вперед и сую чиновнику под нос свое служебное удостоверение. Командиры-то все едут под видом штатских, и кроме загранпаспортов у них никаких удостоверений нет, а мое удостоверение ответственного работника НКВТ не было необходимости прятать. — Вот если я прямо сейчас твоему начальству и позвоню? И узнаю, есть у Андрея Ивановича Привалова интерес в этом деле или нет? А он уж сам тебе все разъяснит насчет таможенных правил. Думаешь, ему понравится, что ты тут тормозишь комиссию, командированную, между прочим, нашим наркоматом? (Про Реввоенсовет я решил не упоминать — потому что не фиг об этом трезвонить).

Чиновничья спесь на глазах сдувается.

— Но я же не знал, — лепечет таможенный страж. — Конечно, если сам Андрей Иванович... и комиссия нашего наркомата... Тогда никаких вопросов... — Тут таможенник преодолевает смущение, бросается своими руками закрывать и связывать обратно в пакет коробки с оружием, вещая торжественно-восторженным голосом: — Прошу вас, товарищи! Проходите! Приветствую вас на земле Советской республики! И желаю вам счастливого пути в столицу нашей Родины! — Похоже, от волнения он слегка 'текст попутал': такие речи уместны, скорее, на пограничном переходе.

Еще до прибытия поезда в Москву сдаю главе комиссии пистолеты и патроны, закупленные по его заказу на полученный аванс (естественно, под расписку, с указанием марок и номеров оружия, товарных чеков и уплаченных за каждый экземпляр сумм). От Белорусско-Балтийского вокзала беру извозчика — нет желания толкаться в трамвае, имея с собой крайне важные документы (копии проектов контрактов) и чемодан с пистолетами. Вот, кстати: впереди маячит еще одна статья расходов. Нужно завести металлический шкафчик с надежным запором для хранения оружия и огнеприпасов.

Следующий день — понедельник, 18 августа — был рабочим, надо было отправляться в наркомат отчитываться о командировке. Но для начала следовало нанести визит непосредственному начальству — Аванесову.

Варлаам Александрович был уже, конечно, извещен о перипетиях моего участия в деятельности комиссии РВС СССР, и встретил меня с печальной миной на лице:

— Что же это вы, Виктор Валентинович, так опрометчиво себя ведете? Хотя я и был наслышан о вашем обыкновении рубить с плеча в вашу бытность в эстонском торгпредстве и в АРКОСе, но полагал, что вы набрались жизненного опыта, остепенились и не станете более действовать, не рассуждая. — Он снял пенсне и потер пальцами переносицу. Его большие выразительные глаза уставились на меня с искренним огорчением.

— Честно говоря, не понимаю вас, — отвечаю с легким пожатием плечами. — Неужели простое выполнение обязанностей по подготовке выверенных с коммерческой стороны контрактов способно вас настолько расстроить?

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! — несмотря на стремление к сдержанности, раздражение все-таки прорывается в голосе замнаркома. — Вы демонстрируете удивительную способность наживать себе влиятельных врагов, ставя в неловкое положение не только самого себя, но и весь наш наркомат. — Да, похоже, вот этим последним обстоятельством Варлаам Александрович действительно искренне опечален. — Ладно, что сделано, то сделано, — Аванесов старательно снижает градус недовольства в своем голосе. — Я, со своей стороны, постараюсь как-нибудь загладить вашу прискорбную неловкость. В этой конторе ('А, это он про ОГПУ...') мое слово еще кое-что значит. Но уж постарайтесь, голубчик, обойтись в дальнейшем без подобных выходок! — тут его голос вновь приобретает твердость.

— Я вас понял, Варлаам Александрович. — Ну, что здесь еще ответить? Обещать быть пай-мальчиком? Зачем, если это заведомо невыполнимое обязательство? На том мы и распрощались.

Меня в гораздо большей мере волновало, какую позицию в этой истории займут новоиспеченный Начснаб РККА Котовский и его непосредственный начальник Уншлихт. Поэтому никак нельзя было обойтись без визита вежливости в Реввоенсовет.

Уже через день меня встретили знакомые коридоры здания РВС на Знаменке. Григорий Иванович, когда мы с ним обменялись приветствиями, стал рассматривать меня с каким-то не вполне понятным интересом. Во всяком случае враждебности или настороженности в его взгляде не было.

В этот момент дверь в кабинет отворилась, и в кабинет заглянул Юзеф Станиславович.

— Добрый день! Не помешаю? — весело спросил зам Наркомвоенмора. Не дожидаясь ответа, он прошел в кабинет, подвинул стул и устроился на нем. — Продолжайте, продолжайте, — махнул он нам рукой.

— Да, задали вы нам задачку, — после короткого молчания проговорил Котовский. — Ну-ну, не тушуйтесь, — тут же поспешил ободрить он меня, — перетопчутся эти чернильные души. Я созванивался со Стомоняковым и ваши предложения по контракту целиком поддержал. Они, конечно, жаловаться будут, но в Москве никто ради них не станет бузотерить, чтобы отыграть условия контрактов обратно. Это дело хлопотное. А вдруг в процессе разбирательства всплывет что-нибудь этакое, нежелательное? Так что обойдется, — уверенно закончил начальник снабжения РККА.

— Григорий Иванович у нас большой оптимист и широкой души человек. Кроме того, он никого и ничего не боится, — вступил в разговор Уншлихт. — На вашем месте я отнесся бы к произошедшему серьезнее.

— Куда уж серьезнее! — поворачиваю голову к Уншлихту. — Откусят мне за это голову или нет — это вопрос второй. Нет, я, конечно, понимаю, что закордонные операции не всегда можно провести, опираясь лишь на людей безукоризненной честности. Но по опыту своей подпольной работы могу сказать, что бесконечно потворствовать сомнительным делишкам нельзя, ибо отсюда неизбежно идет дорожка к предательству. Очень опасаюсь, что весьма специфические отношения некоторых наших чиновников в Берлине с германскими предпринимателями могут стать крючком, при помощи которого наши противники попытаются скомпрометировать советско-германское военное сотрудничество.

Дальше развивать эту тему нет необходимости. Для зама Наркомвоенмора, курирующего Разведупр РККА и вопросы военного сотрудничества с Германией, сказано вполне достаточно.

Мне, разумеется, ничего не было известно о том, как отреагировал Ягода на ущемление интересов своих доверенных лиц. Много месяцев спустя по некоторым событиям и долетевшим до меня обрывкам информации стало возможно предположить, что поначалу он отреагировал по самому благоприятному для меня варианту. Генрих Григорьевич просто цыкнул на мелкую сошку, посмевшую беспокоить его жалобами по несерьезному поводу, и предоставил им выкручиваться самим. Более того, он решил дальше не использовать этих людей в предстоящих весьма серьезных делах. Разумеется, моя персона не осталась вовсе без его внимания — не такой Ягода был человек, чтобы полностью пренебрегать мелочами: ведь они могут вырасти со временем в реальную проблему. Поэтому одному из сотрудников секретно-политического отдела, помимо прочих дел, было поручено собрать материал и на меня...

Между тем моя жизнь шла своим чередом. Созвонившись на неделе с Лидой, я договорился о встрече у нее дома в пятницу, после работы.

22 августа денек был по-летнему теплый, и Лида, не успевшая еще переодеться после работы, встретила меня хотя и в деловом, но достаточно легком костюме: светло-серая льняная юбка длиной едва за колено и белая батистовая блузка с защипами, на маленьких черных пуговках и с черным витым шнурком, бантиком завязанным под воротничком (простым, безо всяких кружев).