— Злыдень... — пробормотал Хвостворту едва слышно.
Чудовище издало вопль, такой яростный и жуткий, что турьянцы позади его человеческой оболочки снова в страхе попятились назад. Бенахи втянули головы в плечи, попрятали лица за щиты. Опять раздался над головой Хвоста треск невидимой преграды... Злыдень сделал второй шаг по тверди, третий, четвертый...
...и провалился в жижу повыше пояса, едва ли не по грудь! но успел развернуться, ухватиться руками за болотную траву, нащупать опору, впиться локтями в нее...
Турьянцы все еще стояли позади, боясь прийти на помощь своему предводителю, пока он сам, криками — злобными — но теперь уже опять человеческими, не приказал вытянуть себя из трясины. Двое перепуганных северян подхватили его под руки, оттащили к нартам шамана. Злыдень оттолкнул турьянцев прочь, и уставил бешенный взгляд прямо на Хвостворту — по крайней мере, самому парню так показалось... Но взгляд этот ничего уже не видел сквозь волшебный царицын покров. Колдун-мара выхватил у кого-то лук, и стал пускать в матьянторцев стрелы одну за одной. Рога лука изгибалась и выпрямлялась, тетива натягивалась раз за разом, и Хвостворту видел слетающие с нее стрелы. Но стрелы эти словно исчезали в воздухе, ни одна не достигала цели. Злыдня и турьянский отряд окутывал густой туман. Его завывания становились все глуше...
Хвост стоял, и глядел заворожено, как мгла заволакивает и скрывает врагов.
— Пошли! — одернула его Кувалда — Вот мы и в Бабьем Царстве!
— Иду! — ответил Хвостворту.
Последний раз оглянувшись, он увидел, как шаман, выглянув из шалаша, что-то приказал и взмахнул руками. Его сани, а следом и пешие турьянцы, развернулись и двинулись прочь, откуда пришли. Только злыдень, почти пропавший в тумане, все еще стоял и смотрел вслед ушедшей добыче.
3.7 СТРАНА, ГДЕ ОБЛАКА РОЖДАЮТСЯ ПОД ЗЕМЛЕЙ.
Хвостворту доковылял до кромки озера, упал грудью на моховую кочку и перегнулся через нее. Дотянувшись к воде, замочив нос, волосы и бороду, он стал пить — жадно, без рук, одними губами. Болотная вода была темноватой, но очень прозрачной, и холодной как лед. От головы Хвоста побежали по озерной глади круги.
Кувалда опустилась на колени рядом с ним, зачерпнула шлемом, и пила большими редкими глотками, точно бык.
— Еще погуляем, земляк, а? — спросил она, оторвавшись от шлема.
— Погуляем! — согласился Хвостворту. — Поживем еще! Слушай, так вот это твоя сестра сейчас с этим пугалом разговаривала?
— Она, и не она. — сказала Кувалда.
— Как это — спросил Хвост.
— Говорят же тебе, у них все необыкновенное. Скоро сам увидишь.
Озеро, широкое и почти круглое, было окружено с трех сторон болотом. К восходной стороне уже подступала лесистая возвышенность. Там виднелись серые скалы, а между ними вилась и белела пеной водопадов речка.
— Идемте, братья! — приказал отряду Сотьер, снова по-ратайски. — Чуть-чуть осталось, а там уже отдохнем как следует!
Только сейчас Хвостворту заметил перемену в его речи.
— Кувалда! — позвал он негромко.
— Чего тебе?
— А начальник у вас что? По-нашему вдруг заговорил?
— Нет, он говорит, как говорил. — Ответила Кормахэ — Тебе ж говорят, земля здесь необыкновенная! Он говорит по-бенахски, а ты его по-нашему слышишь. А когда ты скажешь что-нибудь по-ратайски, он будут слышать, что ты по-евоному сказал. Так и ты ведь тоже шепелявить перестал!
— Вроде, говорю как всегда... — удивился Хвост. Сам он не заметил в себе никакой перемены. Язык его, кажется, запинался о зубы с обычным шипением.
— Говорят же тебе: ты говоришь как всегда, а слышу я тебя по-другому!
— Да как так-то, говоришь одно, а слышат кругом другое!
— А ты как думал! Подожди, еще не такое увидишь! Сейчас давай вставай, надо идти.
Хвост встал, и сам удивился тому, с какой легкостью поднялся на ноги. Половины его усталости — как не бывало. Он, который полчаса назад едва шагал, теперь сам пристроился сбоку к нартам, и помог тащить. Матьянторцы вокруг действительно говорили на чистом ратайском языке, да еще с дубравским говором!
Пути вокруг озера было не меньше половины перехода. Но идти сразу стало легче. Кажется, не только у Хвоста, но и у всех прибыло сил. И шаг можно было замедлить — на пятки сзади больше никто не наступал. Сырого хлябкого болота под ногами становилось все меньше, все больше — почти сухой земли, заросшей голубикой и ерником. Редкие и чахлые деревца умножались, переходя в подлесок, а затем, там где начиналась возвышенность — и в настоящий сосновый бор. Еще идя к склону вдоль озера, Хвост услышал далекий гул воды на перекатах.
Пройдя немного по лесу, матьянторцы вышли на широкую протоптанную тропу и стали подниматься на скалистый озерный берег, к водопаду. А он шумел уже совсем рядом.
Хвост заметил бы перемену кругом, увидел бы, что трава под ногами зеленая и все кусты покрыты густой зеленью, когда в тысяче шагов отсюда нигде не было и листика. Он заметил бы, и увидел, если бы его не отвлек запах. Никогда, сколько Хвостворту себя помнил, его нос не унюхивал такого прекрасного аромата! Ни цветы, ни лес после дождя, ни скошенный луг, ни женское тело не пахнут так, как пахло жаренное на огне мясо! Ноги сами понесли голодного путника туда, откуда слышался аромат.
Просторный сосновый лес без всякой опушки выходил на широкую поляну перед обрывистым каменистым берегом реки. На поляне стояли с полдюжины шатров, горели костры, а над тремя из костров висели на вертелах свиные туши.
Навстречу матьянторцам из этого табора вышли с десяток незнакомцев. На всех были белые рубахи с пестрым узором и серые штаны, на ногах — остроносые башмаки. У кого-то поверх рубах были расшитые узорочьем безрукавки, у других на темени — маленькие шапочки. Волосы у всех были светло-русые или соломенного цвета. А лица — правильные, приветливые, без следов тех тягот, которые откладывались годами на облике их гостей. Без шрамов, без выбитых зубов, преждевременных морщин и хмурости во взорах.
Вперед вышел рослый пожилой человек с бритым подбородком и седыми усами, свисавшими чуть ли не ключиц. Навстречу ему, остановив отряд, направился Сотьер.
— Это кто, жители здешние? — спросил Хвостворту, отерев пот со лба. От долгой ходьбы и от весеннего солнца — так он подумал — под курткой у него был настоящая баня.
— Да. — сказала Кувалда — Вот этот усатый, это староста деревни, что чуть выше по реке. Должно быть, их сестрица прислала нас встретить.
— А здесь, как будто, весна раньше наступает? — спросил Хвост — Лето, я бы сказал.
— Тут зимы и не бывает. Тут всегда лето. — сказала воительница.
— Совсем? — изумился Хвост.
— Вообще совсем не бывает.
Сотьер со старостой обнялись, и о чем-то коротко перемолвились. Потом старшина бенахов повернулся к своим людям, и прокричал:
— Раненных сажайте на телеги — и всем отдыхать! Старшины ко мне на два слова! — и сам ушел с незнакомцем к его костру.
Подводы стояли тут же — пять колесных повозок, каждая запряженная парой невысоких плотных лошадок. На телеги погрузили раненных и больных, с ними вместе рассадили бывших турьянских рабов. Один старшина сел рядом с возницей головной повозки, и телеги укатили прочь, вверх по укатанной дороге.
— Их куда повезли? — спросил Хвост.
— К сестре. Она их лечит начнет. А мы пока тут побудем. До ее дома больше дня пути, и все в гору. Так что пока здесь передохнем.
То же объявил и Валтоэр, вернувшись от воеводы:
— Сейчас тут передохнем, а завтра с утра пойдем в гору.
Матьянторцы бросали на траву пожитки, оружие и теплую одежду, и сами валились с ног, растягиваясь по земле, точно коты. Кувалда расстелила по плащ и сверху сложила свой арсенал: ремни с мечем и кинжалом, щит, секиру, сулицы в колчане, дубинку, шлем. Туда же бросила короткий кожаный панцирь, обшитый железными бляхами, который до сих пор был у нее под полушубком.
— Раздевайся смело, — сказала она Хвосту — хоть до подштанников. Простудиться не бойся! Тут круглый год тепло!
Хвостворту снял с себя и бросил на землю пропотевшую малицу. Скинул чеботы и пимы — словно освободил ноги, много дней зажатые в тисках!
— О-о-о-о-о... — протянул он, разминая закочерыженные пятки, а ступив на землю, удивился оттого, какая она была теплая.
— Что это? — спросил он, и даже, присев, пощупал землю руками.
Кувалда в ответ засмеялась, а развалившийся рядом на траве Валтоэр, сказал:
— Земля здесь горячая, точно! Видишь, облака из-под гор поднимаются — это кипящие ключи бьют! Пар такой идет, что сруб над ним ставят — вот тебе и баня готова, огнем не надо топить! И это еще те, что похолоднее! А в самых горячих еду варят над паром!
— Чудеса! — сказал Хвост, и растянулся во весь рост, раскидав в стороны руки и ноги, чтобы в полной мере эти чудеса почувствовать.
Тем временем был готов обед. Местные расстелили по траве длинные полотна, и накрывали на них, как на столы: В высоких мисках — вареную репу и картошку в кожуре, в широких и плоских — срезанные с туш пласты мяса с шипящим жиром. Расставили кринки с маслом, творогом, сметаной и медом, разложили головы сыра, хлеб, яблоки и груши горками. В глиняных жбанах — воду и морс из какой-то ягоды, какого Хвостворту не пробовал в других местах.
Сотьер приказал всем обедать, и Хвостворту не стал уточнять, относится ли к нему этот общий приказ. Он сел, куда упал, и стал было ждать, что начальник отряда первым преломит хлеб, и первым попробует пищу, как это положено в добром застолье. Однако никакого порядка здесь не было: каждый матьянторец, едва подойдя к "скатерти" садился и начинал есть. Хвосту это показалось неправильно. В походе, где, порой, даже сгрызть на ходу кусок сухаря — и то счастье, там дело другое. Здесь же было и время и место для трапезы чин-по чину. "Но — решил дубравец — у них обычай свой. Не мне их учить!" Тем более, что еда сейчас отвлекала его от всех прочих мыслей и любых ритуалов.
А какое пиршество это было, после стольких-то дней голодных и тягостных скитаний! Хвост ел так, словно семь лет не имел крошки во рту, и еще на семь лет вперед хотел набить живот! Он мазал на шмат пшеничного хлеба масло — слоем толщиной в два пальца, сверху поливал прозрачным золотым медом, и запихивал в рот столько, что едва мог разжевать. Зачерпывал из горшка полную, с горкой, ложку сметаны, нахлобучивал ее на картофелину, и отправлял туда же — никогда еще Хвост не жалел, что не может растянуть на целую ладонь! А мясо... Мясо было такое сочное, нежное и жирное, словно прямиком с небесных пастбищ... Свиной жир, сметана и мед смешались у Хвоста на бороде и усах в одну липкую кашку, когда он понял: места в брюхе у него не осталось ни на кусочек, а половину кушаний он даже не попробовал...
Хвостворту раздулся как шар на тоненьких ножках. От малейшего движения он чувствовал резь в животе, однако же нашел в себе дотянуться до горшка с водой и хорошенько оттереть с бороды объедки. После Хвостворту не без труда поднялся во весь рост, и повернувшись в сторону хозяев, поклонился в ноги.
— За угощение хозяевам — почет и благодарность! — сказал он.
По рядам бенахов пробежал хохоток. Местные переглянулись с веселым удивлением, а длинноусый староста рассмеялся, встал против Хвоста и поклонился ему в ответ, неуклюже повторяя движения гостя. Потом он подошел к дубравцу, и похлопывая его по плечам. Сказал во всеуслышание:
— Угощайтесь на здоровье! Угощайтесь — вы наши гости!
Когда весь отряд набил животы, то хозяева сложили остатки еды в корзины, и попрощавшись, ушли в свое селение. Шатры оставили стоять — их нарочно приготовили здесь для матьянторцев. Староста напоследок еще раз обнялся с Сотьером, и объявил:
— Если что будет надо — присылайте прямо ко мне! Где найти меня — знаете!
Отряд расположился на отдых. Часовых не выставляли.
— Неплохо здесь гостей встречают! — сказал Хвост. — У нас не во всякий праздник такой пир!
— Да. — ответила Кувалда — Здесь люди сытно живут, и гостей если Царица впускает, то уж привечают — будь здоров! Здесь земля плодородная, зимы-осени нет, урожай в год собирают по три раза. Всякие беды Царица отводит своей властью. Ни голода, ни поветрий не бывает! Можно если хочешь, даже жить весь год без крыши над головой, спать на земле!
Хвост лег на расстеленный по земле плащ, и почувствовал, как сквозь ткань достигает его мягкое тепло, идущее от самой земли.
— Вот жизнь-то здесь! А, Кувалда! — сказал он, потягиваясь.
— Жизнь здесь сладкая. — подтвердила баба-конь.
Едва Хвост лег, как его снова непреодолимо потянуло в сон. От самой мысли, что после всех мыканий последних дней (да и последних месяцев) можно, ни о чем не заботясь, лежать на травке; да лежать в таком месте, где даже костров не надо зажигать а греться прямо от земли, где кормят всякого гостя как князя, и где ни с какой стороны не надо остерегаться нападения — от этого уже тело расслаблялось в блаженной неге!
"Ой, Небо! — успел он подумать — Неужели теперь правда, все позади! Откуда же я вырвался, и куда попал!" Успел так подумать, и уснул. Сквозь сон до него донеслись последние отголоски ратайской речи, и показалось дубравцу, что он снова среди своих. Даже не среди дружины Беркута, а в совсем родном месте, может даже — у Горюченскго Городища, прилег отдохнуть, умаявшись в поле...
И привиделся ему странный сон. Хвостворту спал и чувствовал, будто сам он стал как мех, наполненный водой, а в воде плавает что-то крупное, холодное и скользкое. Словно большая рыбина касалась его изнутри то краем спины, то прочеркивало тонким длинным усом, и от этих прикосновений Хвоста передергивало сквозь сон. Откуда-то издалека до него смутно доносились слова, различить которых Хвостворту не мог. Но звучали они все громче и яснее, и стало понятно, что говорит снова женщина, как недавно на болоте. Существо внутри будто заволновалось, зашевелилось резче, чаще, и тем чаще, чем сильнее слышался голос Хозяйки.
— Убирайся! — прогремел царицын голос. Рыба уже не плавала — она билась и металась, и Хвост решил, что сейчас его разорвет в клочки.
— Убирайся! — загремело опять, и тут, заглушая глас Царицы раздался жалобный крик, исполненный боли ужаса, такой громкий и прнзительный, что Хвост подскочил на месте и пробудился. Холодный пот бежал по его лицу, но пощупав себя, парень убедился: вроде цел...
Стояла глубокая ночь. Лагерь лежал лежмя, без костров и часовых, сопел и посвистывал. Кувалда спала неподалеку, положив котомку под голову, и храпела как пять мужиков. Ярко светила луна. От земли шло мерное, мягкое тепло.
"Вот же ж, твою ж мать! — подумал Хвостворту — В таком-то месте, и приснится же такая дрянь!"
Он перевернулся на другой бок, и через минуту снова заснул.
Утром сельчане вместе с приветливым старостой явились снова. У них наготове был завтрак — свежий хлеб, масло, вареные яйца, и дымящая пшенка в укутанных горшках. Матьянторцы перекусили, и скоро собравшись, стали прощаться с гостеприимными хозяевами.
— Доброго пути! — говорил староста, подходя к каждому, обнимая, и хлопая по плечам. Вдобавок он пообещал немедленно отправить гонца в тот поселок, возле которого Сотьер наметил обеденный привал.
