Шонхон тайком облегченно выдохнул, радуясь, что сумасшествие Шурги переключилось на другую тему, и начал рассказывать все то, что знал про заблудшие кланы.
— Нет, северные кланы никто не изгонял, они сами ушли, — пояснил испуганный орк. — Это было давно, вскоре после Исхода, сразу после основания Серого храма.
— Постой, — удивился Шурга, — разве Храм не был построен задолго до этого?
— Был, — согласился лекарь, — но строили его не огадуры. Кто? Не знаю, но явно не коротышки или человеки. Это здание и стало первой причиной раздора — жрецы тогда сильно поссорились, выясняя, можно ли на месте, где возможно чужаки поклонялись своим богам, строить наш храм. — Назидательно поднял вверх палец Шонхон, незаметно для себя раззадориваясь и забывая, что только что хотел отделаться общими фразами, а не рассказывать о тайнах давних времен. — В Пустоши пришли жалкие остатки нашего народа: старики, калеки, женщины и дети. Большинство воинов погибло, прикрывая отход, там же сгинули и почти все шаманы.
— Это все знают, — перебил его Шурга, — давай ближе к делу.
— Я и начал, — поморщился Шонхон от бесцеремонности собеседника. — Победители надеялись, что мы сами сдохнем в Пустошах, и не стали дальше преследовать. Здесь, как нигде в мире, часто случаются прорывы хаоса и без защиты простым смертным долго не протянуть. Но кто ее мог дать? В верхнем мире замок Огадура опустел без хозяина, и жрецы лишились своих прежних сил. Оставалась надежда только на шаманов, но их было очень мало. И с каждым годом становилось еще меньше, ведь нас надежно отрезали от мест силы, где раньше ученики говорящих с духами проходили полноценное посвящение. Потерять связь с духами означало смерть всего народа. И вот тогда, последний Великий шаман Ухаалаг Илшиг, который прошел невредимым через все сражения, сумел достучаться до нижнего мира, где Огадур в незапамятные времена в наказание запер своих сыновей. В них была кровь Огадура, отблеск его божественной силы. Плоть от плоти. Они бы могли стать спасением нашего народа, но несколько жрецов выступили против. Эти твердоголовые глупцы заявили, что нельзя смертным решать — освобождать малых богов из нижнего мира или нет, если их там запер сам Огадур. И даже решили помешать ритуалу. Но им это не удалось. Ухаалаг Илшиг добровольной жертвой сломил ослабевший после смерти Огадура барьер, и мы снова обрели богов. Они создали новое место силы, жрецам вернулась часть их былой силы. С тех пор новые посвящения шаманов стали проводиться в катакомбах Храма, где Ухаалаг Илшиг открыл дорогу из нижнего мира в средний.
— Человеки говорят, что боги живут на небесах (так они называют верхний мир), — задумчиво пробормотал Шурга, — а демоны живут под землей, то есть в нижнем мире. — и тихо засмеялся.
И тут Шонхон понял, что только что бесповоротно помог Шурге поверить лживым словам человека.
— Они — боги! — Шонхон не мог не попытаться остановить распространяемое магом безумие. — Когда-нибудь, молодые боги найдут в верхнем мире замок Огадура и станут равными ему...
Но Шурга был глух к его словам. Он резко оборвал лекаря и потребовал рассказать, что тому еще известно о северной ереси.
Из палатки Вестник вышел как раз к тому моменту, как Шонхон закончил выдавливать из своей памяти последние крупицы из легенд и сплетен. Шурга, увидев опершегося на посох человека, прервал свой разговор и подошел к Волдэмару.
— И что ты решил? — спросил маг, щурясь от стоявшей в воздухе пыли.
— Мы выполним свой долг, ты достигнешь человеческих земель, — негромко сказал огадур и развернулся к Вестнику спиной. — Перевяжи раны и собирай вещи. Шонхон тебе поможет. Скоро в путь.
Человек с показным равнодушием кивнул и вернулся в палатку, а Шурга подошел к своим воинам и встал рядом с почти прогоревшим костром. Увидев напряженное лицо лидера, орки отложили дела и выстроились полукругом напротив сына вождя.
— Где Рыст? — Спросил Шурга у Ардына.
— В дозоре, сейчас будет, — ответил десятник. — У него отличный слух, самое то в этой мгле.
— Ждем, — коротко бросил Шурга, игнорируя вопросительные взгляды воинов.
Последний орк прибежал действительно быстро. Он что-то тихо спросил у своих товарищей, но тут же замолк под выразительным прищуром Ардына.
— Мы спасли предвестника Огадура, — произнес Шурга, — вырвали его из лживых объятий предателей, свивших гнездо в Сером храме. И это нам не простят. Будут преследовать, насылать порчу, оболгут наши имена. И все для того, чтобы похоронить правду о Вестнике под кучей смердящей лжи. Сейчас мы разделимся. Я снова уйду в поиск. Только теперь буду искать не святые реликвии нашего народа, а настоящих воинов Огадура. Тех, кто, как и вы, не испугается проклятий жрецов, найдет смелость выступить против Храма и освободит наши земли от трусливой мрази. Вы же пойдете с Вестником, выведете его из Пустоши и будете ждать мой сигнал. Ждать и хранить человека, где бы он ни был, и чтобы не говорил. Без него — нам не вернуть Огадура. Ему без нас — не выжить. Станьте его щитом и мечом. Слушайтесь беспрекословно. От вас теперь будет зависеть будущее огадуров. Если кто не согласен, лучше сказать сейчас. Потом сомнениям не должно быть места.
После слов Шургаана в лагере воцарилась тишина, нарушаемая только переступающими с ноги на ногу лошадьми. Орки молчали, осмысливая слова Шурги, и тот решил их подтолкнуть:
— Вы пошли за мной, не задавая вопросов. Теперь настало их время. Спрашивайте.
— Почему ты отправляешь Вестника в человеческие земли? — удивился Ардын. — Разве нельзя у нас найти такое место, где его никто не найдет? Давай вернемся домой, и объявим о предательстве Цагаана. Ты одолеешь его в поединке, мы верим в тебя! А возглавив клан, ты сможешь дать лучшую защиту Вестнику, чем сейчас.
Орки одобрительно загудели, соглашаясь со словами десятника. До этого они полагали, что главная цель их лидера — стать вождем Орчибат. Ради такого дела, обещавшего в случае успеха высоко поднять их во внутренней иерархии клана, они и были готовы рискнуть жизнью.
Планы самого Шурги еще недавно совпадали с их ожиданиями, но вчера он увидел другой путь и понял, что Серый храм должен быть разрушен. Пока стоят его стены, Огадура не возродить. Но сейчас в Пустошах нет силы, готовой совершить этот подвиг. Можно было бы попробовать бросить вызов Храму от лица всех Орчибат, но Шурга каким-то образом знал, что эта попытка обречена на неудачу. Кроме того, молодой орк чувствовал, что поступает абсолютно правильно, отказываясь от своей тайной мечты стать во главе клана. Но как выразить доступными словами эти смутные ощущения Шурга не знал. Сейчас он не мог предложить отряду ничего более, чем разделить истовую веру в великое предназначение Вестника.
— Волдэмара ведет судьба, — ответил Шургаан. — Здесь безопасного места нет. Рано или поздно жрецы Храма смогут по крови выйти на Вестника. Или найти щель в его защите и обрушить всю мощь своих проклятий. Тогда его не спасет и весь клан. А вне Пустоши — жрецам власти нет.
— А нас не объявят тогда изгоями? — поинтересовался Цунаг. Он считался в отряде лучшим охотником и не раз поражал товарищей способностью найти спрятавшуюся добычу, когда остальные только разводили руками и ссылались на злую шутку духов Пустошей, колдовством скрывших следы зверя. Сейчас он задал вопрос, ответ на который изменит их жизнь навсегда.
— Да.
— Но ты же его сын! Разве он откажется от своей крови?
— Ты плохо знаешь вождя, — усмехнулся Шурга, — сыновья для него ничто. Он с легкостью пожертвует любым из нас ради своей цели. Поэтому я уверен, что Цагаан, как только узнает, сразу отделит род от наших поступков и объявит изгоями. У отца свои планы, нам в них места нет; не посмеет он сейчас пойти против воли Серого храма. Один раз он уже продал Вестника, продаст и сейчас.
Цунаг, хоть и ожидал такой ответ, не удержался и выругался. Остальные переваривали чудовищную новость, скрежеща зубами.
Внезапно вперед выступил мрачный Цогт. Крепкий, как скала и столь же массивный, он всегда шел в бой в первом ряду, но на привале отступал назад, в спорах предпочитал отмалчиваться и не лезть в пустые разговоры. Сейчас этот огромный орк угрожающе навис на Шургой и, прорычал:
— Я не собираюсь становиться изгоем! — он вынул из крепления на поясе тяжелый меч и отступил в сторону. Кончик клинка противно скрипнул по камню, будто протестуя, что его сразу не направили в сердце противника.
— Тише, Цогт, тише, — Шурга бросил стремительный взгляд на остальных орков, и, оценив их настроение, примиряюще поднял руки. — Никто не отказывается от Орчибат. Они могут отказаться от нас, но мы — никогда. Чтобы не случилось, мы всегда здесь, — воин ударил себя в грудь, — останемся Орчибат! Не бойтесь! Знак Вестника защитит нас от проклятий и злых духов...
— И что? Это я и скажу духам предков? Это поможет им вспомнить мое имя? Объяснит, почему мой залог уничтожен? — с тоской в голосе вопросил огадур.
Меч Цогт так и не поднял, он сгорбился, придавленный тяжкой новостью. Шурга внезапно понял, что этот воин — самый старый в отряде. Зим через пять-семь, если не сгинет в очередной кровавой стычке, вождь отправил бы его пасти лошадей или обучать молодняк. А после смерти предки приняли бы его душу в верхнем мире и защитили от ужасной участи оказаться поглощенным злыми духами.
Если бы не великая цель, стоявшая перед сыном Цагаана, не фанатичная уверенность в своей правоте, он смог бы понять его страх. Ведь духи предков живут в ином мире и не общаются со смертными напрямую. На такое способны исключительно шаманы. Обычные же огадуры могут передать весточку в иной мир только с помощью немногочисленных реликвий рода. Когда орк становился достаточно взрослым, чтобы смочь удержать в одной руке меч, над ним проводили обряд вхождения в род. Ребенка в течение трех дней и ночей поили только кровью, после чего сбривали на голове все волосы и сжигали их, пепел клали в специальную ладанку и вешали в качестве залога на родовой столб. Так предки узнавали нового члена семьи, а юный огадур получал право носить оружие. Но если орка изгоняли из клана, эти ладанки уничтожались. Так про изгоя забывали не только живые, но и духи предков. А без их защиты души смертных были обречены на вечные мучения.
— А я вообще не из рода Орчибат, я из Чрагдэв, — крикнул юркий Гэцен, постоянный напарник Цунага в бою. — Мой род вошел в клан после исхода. Я даже это, про сердце, сказать не смогу.
Гэцен обнажил меч, и его примеру последовали остальные орки, кроме Ардына. Десятник, нахмурившись, стоял со скрещенными руками на груди и покусывал нижнюю губу в тяжелых раздумьях.
Шурга, не ожидающий такого, вынул свой клинок, мельком пожалев об утерянном мече Могултая. Но ничего, даже с этим куском дрянного железа, он с Ардыном сумеет защитить Вестника.
— Ничего уже не изменить! — крикнул Шурга, еле сдерживаясь, чтобы не сделать пару шагов назад и занять более удобную позицию для боя. Сейчас любое его неосторожное движение могло стать началом кровавой схватки, которой огадур надеялся избежать.
Неожиданно вперед вышел Ардын.
— Говоришь, ничего не изменить? — с нескрываемой горечью в голосе спросил он, обнажая свой меч. — Тогда скажи, что ответить предкам, когда наши души предстанет перед ними? Что скажешь ты? Надеешься, что Могултай признает своего прямого потомка и без залога на родовом столбе?
Мысли Шурги судорожно заметались, он до последнего надеялся на преданность Ардына и сейчас не знал, что делать.
— Могултай... — Прошептал молодой орк имя основателя клана, хватаясь за него как за спасительную соломинку. Что на его месте сделал бы великий предок? Уничтожил предателей или... Внезапно на Шургу снизошло озарение. — Что отвечу? Я скажу, что не изгой, что сам ушел из Орчибат! — Он с силой вонзил меч в землю, достал кинжал и накрест провел им по груди, там, где находились знаки рода и клана. — Не из предательства, не страха или ненависти ради, а за святое дело! Душа моя чиста и свободна! Так я скажу за себя.
На мгновение все застыли, даже ветер умолк, словно боясь помешать предкам на небесах услышать слова безрассудного огадура. Теперь действительно изменить ничего нельзя, по крайней мере для самого Шургаана.
— И я отвечу, что сам ушел из Орчибат! — первым решился Ардын. Он воткнул тяжелый клинок в землю, взял из руки Шурги нож, опустился на колени и перечеркнул свою татуировку на щеке.
— Я тоже отвечу, что не изгой! — подал голос Цунаг, догадавшийся, что сейчас происходит.
Двенадцать огадуров по очереди вонзили мечи в лоно матери-земли и упали перед Шургааном на колени, смиренно подставляя шеи под удар. Теперь они были без клана, без рода, без вождя. Точно дети, не имеющие право носить оружие и еще не связанные мистическими узами с умершими предками. Кровь с их щек тяжелыми каплями падала вниз, моментально впитываясь в иссохшую землю.
Шурга больше не задумывался о своих словах и поступках, его вело провидение. Словно кто-то иной занял его тело и сейчас проводил древний ритуал, о котором до живущих сейчас дошли только слухи. В руках Шургаана оказалась простая глиняная миска, которую он, служа у наемников, отобрал у нищего с паперти. Из сумки выпал другой его трофей — небольшой отрез черно-красной ткани, из которого орк так и не успел сладить рубаху. Шурга, не заметив, наступил пыльным сапогом на дорогую вещь, и положил на дно чаши кусочек бинта, что недавно взял у Шонхона. Затем воин взял кинжал, на котором была кровь всех огадуров отряда, и резанул себя по запястью. Алые струи крови тотчас устремились вниз, стремительно наполняя миску.
— Моим предком был Могултай! — произнес он голосом, наполненным скрытой мощью, и поднял над собой чашу с кровью. — Великий воин, осененный благостью Огадура! Кровь в моих жилах несет его дух. Кровь Вестника несет печать Огадура. Нет ничего священнее этой смеси!
С этими словами Шурга протянул чашу Ардыну. Орк сделал из миски крохотный глоток и, не глядя, передал сосуд товарищу, стараясь уловить, как выпитая кровь устанавливает новое родство их душ. Когда чаша обошла весь отряд и вернулась пустой к Шурге, орки срезали волосы, стянутые на затылке в пучок, и положили их перед собой.
Шурга бросил в миску угольки из костра, и кусочек бинта, пропитанный кровью Вестника и потомка Могултая, протестующее зашипел. Орк осторожно подул и, дождавшись появления первых языков пламени, осторожно поставил чашу на землю и бросил в нее свои срезанный с затылка длинный пучок волос.
— Что ответите, когда вас в верхнем мире встретит Могултай? — спросил он у неподвижно застывших воинов.
— Я отвечу: мой род — это ты! — ответил Цунаг, поднимаясь с колен и бросая в чашу свои волосы.
— Я отвечу: мой род — это ты! — ответил Цогт, вынимая меч из земли.
Словно сквозь туман Шурга смотрел, как воины повторяют завершающие слова ритуала. Неожиданно у него закружилась голова, и сильно сдавило грудь. Только сейчас он осознал, что произошло.
— Я отвечу: мой род — это ты! — последним произнес Ардын и обратился к Шурге. — Что скажешь ты?
