Наконец мы выбрались на небольшую площадку, окаймленную бересклетом. Здесь звенела вода — поток, оказывается, срывался со скалы откуда-то сверху, падал в широкую чашу из резного камня, переливался через край и уходил в зеленую моховую щель, чтобы ниже выглянуть на поверхность уже знакомым ручьем. Кромку чаши украшали какие-то то ли рисунки, то ли письмена, выбитые на камне, но они частично стерлись, частично их затянул разноцветный лишайник, частично залепили палые листья и всякий лесной мусор. Летящая вода светлым полотнищем занавешивала скалу, и поверхность этой скалы была вылизана до стеклянного блеска. В водяной пыли над чашей дрожала сизая сумеречная радуга, а в радуге, словно ноты на нотном стане трепетали бересклетовые сережки.
Амаргин взял меня за плечо и подтолкнул к чаше.
— Смотри в водопад. Вернее, на стену за водой.
Нежное дыхание влаги коснулось разгоряченного лица. Вода сияла от нескончаемого движения, радуга то появлялась, то исчезала, и тогда вместо нее по мерцающему занавесу расплывались тончайшие серебристые волны. Потом мне померещилось, что вода взлетает вверх, подобно прозрачному холодному пламени, а за пламенем этим, в тусклом зеркале скалы маячит и дрожит темное маленькое пятнышко. Пятнышко разрослось до пятна, в нем проступили очертания странно сгорбленной фигуры.
Потом движение остановилось. В светлом провале на уровне моих глаз, словно в распахнутом проеме окна, сидела Ската. Она сидела по-звериному, на корточках, пальцами рук упираясь в землю между раздвинутых колен, голая, пятнистая, уши острозубой короной венчали косматую голову, а за спиной ее тяжелыми складками громоздились крылья. Я видела длинный змеиный хвост, украшенный на конце тонким зубчатым жалом, кольцом обернувший когтистые стопы и тонкие детские запястья. Волосы цвета медной патины гривой свешивались ей на грудь, широкоскулая мордашка улыбалась, а глаза были как две прорези в маске.
Это — мое отражение?
— Симпатичная, правда? — шепнул мне в ухо Амаргин, и я вздрогнула. — А хочешь взглянуть на меня? Вон мой двойник, смотри. Настоящий наймарэ, высший демон.
Серебряное пространство за спиной у Скаты сгустилось еще одним темным пятном. Пятно стремительно обрело форму — человекообразное чудовище, стоящий в полный рост мужчина с иссиня-смуглой кожей, в плаще черных крыльев, остроухий, с заметающей плечи белой как снег шевелюрой, с раскосыми глазами, полными мрака, с узкой щелью рта, рассекающей лицо практически пополам. Он пошевелился, встретился со мной взглядом и сделал движение вперед — Ската обернулась на него и зашипела снизу. Черное чудовище ответило гораздо более громким шипением, разинуло рыбью пасть, оскалило зубы, неприятно напоминающие изогнутые парусные иглы, и отодвинуло горгулью крылом. Ската упала на одно колено, запутавшись в собственном хвосте. Шипение ее оборвалось кошачьим оскорбленным мявом.
— А ну, цыть! — рявкнул Амаргин. — Подеритесь еще у меня!
Оба чудовища замерли, искоса поглядывая друг на друга; в груди у черного тихонько ворочалось рычание.
— Его зовут Асерли, Обманщик, — сказал Амаргин, — Он был моей тенью на грозовой ночной туче, когда я его впервые увидел. Один из вереницы таких же кошмарных тварей. Это было глубокой осенью, в начале ноября.
— А... — только и смогла выдавить я.
— Ты верно догадалась. Да, он один из Дикой Охоты, — Амаргин вздохнул, предаваясь воспоминаниям, а потом добавил с гордостью: — Ты только взгляни, до чего паскудная рожа! Просто жуть берет.
Жуть и в самом деле брала. Ската была все-таки посимпатичнее. Она была страшненькая, но потешная. А от Асерли веяло ледяным ветром безумия, черной неистовой высотой, налетающей грозой, близкой гибелью...
Ничего себе двойник! Уж лучше моя Ската...
— Ну ладно, — махнул рукой Амаргин. — Полюбовались друг дружкой и хватит. А теперь по домам.
Словно послушный его приказу водяной занавес пришел в движение. Обе фигуры расплылись и размазались по сумеречному серебру, и только какое-то маленькое пятнышко подрагивало на краю зрения и мешало отвести глаза.
С некоторым усилием я подняла руки и потерла лицо. И только сейчас поняла, что роговица у меня высохла, а под веками саднит немилосердно.
Проморгалась. Пятнышко из поля зрения никуда не исчезло.
Перед самым моим носом плясал на тонкой нити оранжево-черный бересклетовый глазок под гофрированной розовой юбочкой.
На берегу под ивами, где я не так давно прикапывала свое барахло, меня ждал сюрприз в лице Кукушонка. Вернее, сюрприз спал в тенечке, завернувшись в чужой плащ.
Я растолкала его, теплого и сонного.
— Эй, а где твой подопечный?
— Какой еще подопечный? А! Этот... Сбег.
Кукушонок встряхнулся, сел и с силой потер ладонями лоб и щеки. Роскошный фингал его расплывался желтым ореолом, зато кровавые сопли из-под носа он смыл.
— Сбежал? Что ж ты не доглядел?
— А! — Кукушонок махнул рукой, — Он, кажись, того... Сбрендил. Или прикидывался... только уж больно натурально прикидывался.
Я закусила губу. Похоже на правду. Не то, что прикидывался, а то, что он на самом деле потерял разум. Чего-то подобного я ожидала.
— Спал до полудня, потом вдруг захныкал, жалобно так. Я к нему подхожу, а он... ну, это... уделался весь. Я ему говорю, почему, мол, меня не позвал? А он мне — тятя, тятя... Ну, я его развязал, он давай на карачках ползать и это... песок жрать, прости Господи. Я тогда решил, на дорогу его выведу, чтоб к людям поближе, до города я ж не могу его довесть... Повел... за ручку. А тут из кустов вдруг собаки выскакивают — и в лай. Этот вырвался — и бежать. Собаки — за ним. А я не стал хозяев их дожидаться — и в другую сторону. Вот...
Кукушонок развел руками.
— Стрелок твой точно рехнулся, — сказала я, — Если это тебя утешит. Он же простой исполнитель, а тот, кто покушения устраивает, таким образом следы заметает.
— Хочешь сказать, кто-то чужими руками хочет рыбку словить?
— Определенно. Я была свидетелем предыдущего покушения — там исполнитель отдал черту душу прямо в руках у стражи. А то, что он смертник, Нарваро Найгерт сразу сказал.
— Нарваро Найгерт? Это что, прямо в замке все случилось?
— Нет, в Нагоре.
— А ты-то почем знаешь?
Я развела руками:
— Да как тебе сказать... Затесалась случайно. На самом деле, я там свирельку искала.
— В Нагоре?!
— Ну да. Потом расскажу. Свирельки там не было, там был убийца, его поймали, а он помер. Найгерт сразу сказал, что этот человек был смертником. Мы с Ю... тогда подумали, может, у него капсула с ядом во рту была... а теперь я думаю, что все равно, даже если бы он убил принцессу и ушел, то все равно бы помер. Я думаю...
— Ну давай, давай, не тормози!
— Мне кажется, тут что-то такое... похоже, убийц закляли. Они изначально смертники. Чем бы ни окончилось покушение.
— Во как! — Ратер покачал головой и задумался. — Закляли, говоришь... говоришь, закляли... — он, хмурясь, поглядел на реку, на небо, на меня. — Когда это все было, в смысле это покушение в Нагоре?
— Э... да дня два назад. Как раз в ночь праздника. Ты уже в тюрьме сидел.
— Вот это да! Подряд, считай, одно за другим... Кто-то спешит. Почему?
Вопрос повис в воздухе. Кукушонок прав — кто-то спешит.
Пауза.
— Знаешь, что мне в голову пришло? — Ратер сгреб горсть песку и тонкой струйкой пропустил его сквозь пальцы. — Эти парни не по своей воле убивать пошли. Если этот кто-то спешит, он хватает первых попавшихся. Я смекаю, они вообще не бандиты, не преступники. Они это... жертвы. — Кукушонок скривился и плюнул под ноги, — Экая сволочь, этот... злодей главный! Мало ему принцессу угробить, он еще походя простых людей... как разменную монету... Доберусь до него! Надо разузнать, кому принцесса помешала.
— Ю... То есть, лекарь из замка говорит, что у Мораг полно врагов. Не любят ее в городе. Это ведь правда?
— Ну... правда. Но одно дело — не любить, другое дело — убить пытаться! Это какая-то шишка большая зуб наточила... Кто-то с колдунами связанный. Кто может человека заклясть? Ты можешь?
— Я? — мне даже не по себе сделалось. — Да ты что? Нет, конечно!
— Значит, это какой-то колдун.
— А в городе есть колдуны?
— Почем я знаю... Раньше, говорят, были. А ноне то ли разбежались, то ли попрятались. У нас же эти щасс, собаки страшные... ну, Псы Сторожевые. Бдят, чтоб нечисть всякая не разводилась. По деревням надо пошарить, вот что. Может, там бабки какие что знают...
— Бабки...
Я вспомнила старую Левкою. В Лещинке поговаривали, что бабка моя ведьма, но какая же она ведьма? Уж я-то точно знала — не ведьма она, знахарка, старуха-бормотунья, травки понимала, болячки заговаривала, сглаз снимала, скотину находила. Родам помогала. Церковь посещала! Какая же она ведьма? Что она знала о волшбе? Да ничего, почитай... В каждой деревне были бабки вроде Левкои. Слухи о них всякие ходили, но что-то не верится, что хоть одна была настолько сведуща в магии.
В магии Ама Райна сведуща была. Интересно, куда она подевалась? Каланда умерла, а вот куда исчезла великолепная госпожа Райнара? Неужели тоже умерла? Магичка, эхисера — просто так взяла и померла? Или... ее тоже убили?
Может, и Каланду убили?
Может, эта вражда давняя, оттуда идет, еще с каландиных времен?
Оказалось, что мысли Кукушонка весьма созвучны моим собственным. Он вдруг посветлел лицом и заявил:
— Ты ж говорила, что Мораг сама колдунья! Ты ж вчера мне это говорила!
— Да, — я кивнула. — Похоже, здесь собака и зарыта. И копать надо именно отсюда и именно в этом направлении. Пойдем.
— Копать? Куда?
— Сперва на остров, потом в город. Я должна увидеться с королем.
— С королем-то зачем?
— А! Сейчас расскажу. У меня тоже приключение было. Не слишком приятное.
Пока мы переплывали в лодочке на остров, я добралась в своем рассказе до великой битвы Мораг и Малыша. На острове Ратеру пришлось обождать, подпрыгивая от нетерпения, пока я ходила в грот за мертвой водой (надо сказать, что скала поддалась мне сразу, разомкнулась шатром и пропустила меня, мне даже не пришлось думать о войлоке и иных гранях реальности... вопрос: это только со скалой я нашла общий язык или теперь смогу сквозь стены проходить?). В гроте я прихватила несколько монет, кроме того, сняла разорванное платье и натянула белое. Платье, конечно, могут узнать, но не сверкать же голыми коленками на людях? Меня в подобном отрепье в замок не пустят! На всякий случай я взяла с собой зеленый плащ, в нем, правда, жарковато на солнце, но дело к вечеру, преживу.
В лодке мы перекусили ратеровыми запасами, и я завершила рассказ. Гаэт в этом рассказе превратился просто в знакомого странствующего рыцаря, совершенно случайно натолкнувшегося на нас с принцессой в лесу.
Я не ожидала, что Ратер настолько близко к сердцу примет всю эту историю. Он сник, скуксился, отложил недоеденный хлеб и взялся за весла. Перестал отвечать на вопросы. Я так и не поняла, что его особенно задело — то, что принцесса получила такие жуткие увечья или то, что прекрасный и таинственный мантикор оказался кровожадным чудовищем.
Мне же ни то, ни другое не казалось сейчас чем-то непоправимым. Конечно, мертвая вода не восстановит ослепленные глаза... хотя чем черт не шутит? Ну, не сразу, за несколько лет... если они, глаза эти, не вытекли только... Но, может, как раз глаза-то и не задеты, они же в глазницах, довольно глубоко, я однажды видела такой шрам — бровь рассечена, щека рассечена — а глаз цел! Вон и Гаэт не стал ковыряться в глазницах, вино штука едкая, и глазам скорее навредит, чем поможет...
Ратер высадил меня недалеко от порта. Я велела ему сидеть здесь, в камышах, тихо как мышка. Потребовала дать слово, что он не попытается искать встречи ни с отцом, ни с кем из знакомых. Кукушонок слово дал без лишних разговоров. Было видно, что сейчас ему требуется побыть одному, и никаких авантюр он предпринимать не будет. С тем я его и оставила.
Все-таки здорово расстроился парень. Ну да ладно.
Я накинула плащ, натянула капюшон, взяла флягу и пошла. Пересекла город, ни на что не отвлекаясь. Надо бы купить еды в грот, но это потом, на обратном пути. Надо бы повидать Пепла, зайти к Эльго, поблагодарить обоих, но это тоже на обратном пути. Потом. Все потом.
К замку вела дорога, вырубленная в скале. Широкая каменная дорога зигзагом поднималась над городом, разворачивая панораму крыш и улиц, округлый многоугольник стен, широкую ленту реки, противоположный плавно поднимающийся берег, светлый шнур западного тракта, а там, на западе, меж волнами синего леса, если глаза меня не обманывают, можно было углядеть красные крыши Нагоры...
Где-то за полторы сотни шагов до ворот поперек дороги возвышалось забавное здание, похожее на очень маленькую крепость. Я его не помнила. Наверное, его построили уже после меня, то есть оно относительно новое. В здании тоже были ворота, сквозные, распахнутые настежь. Перед воротами томились два стражника, один рыжий, другой в шлеме. Я выбрала рыжего:
— Доброго дня, господин страж.
— Иди на рынок, женщина, — он даже не посмотрел на меня, — Здесь не торгуют.
— Мне нужно увидеть Ютера, лекаря из замка. Я отблагодарю.
Золотая авра легла стражнику в ладонь.
— И тебе доброго дня, прекрасная госпожа! Конечно же проходи, и пусть тебе сопутствует удача.
Как хорошо, что я догадалась взять денег! Только вот останется у меня хоть один золотой, чтобы потом купить еды в городе? Там еще ворота впереди, да еще один или два придется сунуть слугам, чтобы отвели меня к Ю... Тут золото не разменивают, отдала — значит отдала...
Собственно, так и получилось. Потратив четыре авры, я оказалась в темной передней комнате лекарских покоев, а служанка в красивом платье ушла за гобелен, чтобы вызвать его ко мне.
Ю долго не было, потом он явился. Бледное лицо, рукава засучены. Поглядел на меня без восторга:
— Ну, здравствуй. Зачем пришла? Я не нашел твоей свирели.
— Я оторвала тебя от работы?
— Да. Давай побыстрее.
— Мораг?
— Откуда ты знаешь?
— Я была там. Все видела.
Глаза его мгновенно сузились:
— Чудовище — твоя работа?
— Нет. Я тоже охочусь за ним. Я кое-что принесла для принцессы.
Он посмотрел на фляжку у меня в руках.
— Что это? Какое-то зелье ведьминское?
— Это мертвая вода.
— Да? Хочешь сказать, та самая мертвая вода, которой сращивают разрубленные тела павших в битве великих героев?
— Она прекрасно действует на живых. И героем быть необязательно.