Максимально быстро кинулись с дороги долой. Только успели нырнуть в придорожные кусты — а уже и русские показались. Неказистые толстопузые лошаденки, телеги с каким-то хламом и такие же невзрачные солдаты в мешковатой одежде. Идут неспешно, размеренно, устало. Обоз гужевой, длинный. Ого, значит уже тылы тянутся. Потиху — помалу отползли прочь и ползли, пока лошадиный топоток и позвякивания с поскрипываниями не стихли почти.

Поглядели карту. Прикинули, где могут оказаться. Мнения почти совпали, как и выбор направления. Идти решили мимо деревень, редких тут и малолюдных. Так спокойнее. По здешним лесам можно несколько дней идти.

— Я почему-то подумал, что ты врежешь по Иванам из автомата — усмехнулся Поппендик.

— С какой стати? Я по-твоему — идиот? — всерьез обиделся старшина, перебиравший патроны, вынутые из круглого диска и заботливо протиравший тряпочкой каждый.

— Но ты рвешься в бой, тут как раз удобная была бы ситуация. Ты мне показался таким воинственным, что я честно — удивился. Мы все солдаты, мы честно и точно выполняем приказы, но чтоб так человек хотел воевать — я не видал. И, само собой разумеется, никакой издевки, Бог свидетель!

— Старина, ты путаешь кретинизм и точное понимание ситуации. Не знаю, стоит ли об этом говорить... — он оценивающе поглядел на сопящего товарища по несчастью.

— Я никогда не сдам боевого товарища золотым фазанам или этим тыловым крысам, которые видят крамолу где угодно, только не у себя под носом, если ты об этом. Как видишь, я вполне откровенен. Сам знаешь, за такие слова я уже точно попадаю в списки неблагонадежных. Так что ты хотел сказать? Я ведь отлично знаю, какую партизанскую войну развязали эти русские бандиты у нас в тылу, чем мы хуже? — негромким шепотом, но очень убедительно заявил оберфельдфебель. Не то, чтоб он так уж сильно презирал эту чиновничью братию в армии, у этих 60 категорий, не являвшихся в прямом смысле военнослужащими и солдатами, в конце концов у всех свои обязанности, хоть у провиантмайстеров, интендантов, хоть у финансистов, музыкантов, ветеринаров и так далее, даже и тайная полевая полиция тоже ела свой хлеб не зря, хотя и не являлась ни эсэсовцами, ни военными. Эти драконы с горжетными бляхами на груди тоже работали на победу, хотя сволочи, конечно... Такие же, как и судейские чиновнички.

Старшина грустно улыбнулся, словно вспоминая что-то, не прекращая протирать патрончики, мельком ткнул большим пальцем в свой странный значок на кителе.

— Этот знак мне дали за то, что мы 50 дней подряд дрались с партизанами. На деле вышло больше, но поди разбери что там было боем, а что — нет. Зато я сообразил про шоколад, это начальство учло, мое предложение широко использовалось. Обещали дать награду повесомее, но не получилось. В целом почти полгода ушло на успокоение мятежной области. Так вот я разбираюсь в этом деле не хуже, чем в консервах военного времени. А уж в этом суррогатном дерьме я разбираюсь! Так вот, без организации эти все бандитские лесные выходки — бесполезны и давятся успешно и быстро. Мы громили их банду за бандой, неся невеликие потери. Стоило только взяться всерьез. Потому я знаю. что одиночные выходки без взаимодействия — бестолковая трата времени.

— Но я же знаю, что бандиты много раз очень серьезно навредили нам в тылу...

— Да. Как только сталинские жиды наладили командование и управление, собрав всю сволочь и организовав ее на военный манер. Вот тогда нам стало грустно. У этих подлецов оказывались и пушки и противотанковые ружья, рации и черт знает что еще. Это уже не просто бандиты, это армия диверсантов в нашем тылу. И сравниваешь нас двоих, бесспорно храбрых и умелых, но не шибко быстрых. Нет уж, зря класть голову не хочу. Но сделать все, чтобы русские не пришли в милую Германию, мы просто обязаны. Они будут мстить, и им есть за что мстить. Ты-то недавно служишь, а я в первую зиму видел, как тысячами дохли эти азиаты в шталаге, который мы охраняли. По приказу мы забрали у них теплые вещи и обувь, мне как раз достались теплые сапоги из шерсти и ватные штаны и куртка. Совсем другая жизнь, когда у тебя есть теплая одежда. Так вот жратвы им было велено не давать, так, бульон из кормовой брюквы и дохли они как мухи. Сначала еще трупы вывозили до ближайшего противотанкового рва, чтобы не воняли, а как приморозило, так и наплевали, смотрели только, чтобы никто не удрал за изгородь. Какое там удрать — этих скелетов ветром шатало. Точно знаю, что все миллионы, которые мы взяли в плен во время своего блица — они все сдохли. Когда нас переводили и мы сматывали колючую проволоку — там внутри уже и не шевелился никто, только из снега руки и ноги торчали...

— Ворон там наверное было много — немного растерянно сказал Поппендик.

— Ни одной, они туда залетать боялись. Русские за проволокой переловили и сожрали всех птичек, мышей, лягушек. Я даже крыс не видел. И хотя я слыхал, что перед сокращением линии фронта, наши заметали следы — будь уверен, Иваны про это знают. И за бандитов тоже будут мстить. За все, что мы не смогли сделать — будут мстить...

— Нельзя мстить за несделанное!

Старшина проворно и умело начинил патронами кругляш диска, тихо щелкнул крышкой, пристегнул магазин к автомату. Усмешливо глянул на собеседника.

— Дорогой мой полководец танковых армад третьего взвода нашего христолюбивого воинства! Был приказ фюрера о ликвидации полной этих жидовских гнезд — Петербурга и Москвы. Да, мы старались, но не сделали этого, не хватило сил. Приказ не выполнен. Зато если русские придут, то они легко могут ликвидировать весь Берлин со всем населением и, например, мой Бранденбург. У них сил хватит.

— Но мы-то не ликвидировали у них население!

— Да. Не получилось. Хотя слыхал, что в том же Петербурге от наших снарядов, бомб и голодухи в лютую зиму сдохла половина горожан. Сколько мы наколотили в Москве — не знаю, но дрались эти Иваны под ихним Петербургом совершенно свирепо. И можешь мне поверить — я знаю, что говорю.

— Да я верю, камрад, просто не знал, что мы их собирались уничтожить... — немного растерянно ответил Поппендик. Хотя он и считал себя матерым воином, но одно дело громить врага в бою, а всякие бабы и дети... Все-таки он был чуточку сентиментальным идеалистом, как и положено немцу.

— Для командира целого танкового взвода ты удивительно неграмотен. "Если у меня спросят, что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц". Газет не читал? Это сказал фюрер, между прочим — усмехнулся весьма ехидно старшина. Чувствовалось, что он доволен вылазкой и, хотя надо бы идти к месту стоянки, ему трудно заставить себя встать прямо сейчас, потому он с радостью почешет языком. Он вообще был разговорчивым, а последнее время из-за сраного лейтенанта вынужден был держать язык за зубами. Теперь его немножко попустило и понесло. Отмяк старина. Стал прежним.

— Так и сказал?

— Более чем. "Теперь является важным, чтобы мы не раскрывали своих целеустановок перед всем миром. Это к тому же вовсе не нужно. Главное, чтобы мы сами знали, чего мы хотим... Мотивировка перед миром наших действий должна исходить из тактических соображений... Итак, мы снова будем подчеркивать, что мы были вынуждены занять район, навести в нем порядок и установить безопасность. Мы были вынуждены в интересах населения заботиться о спокойствии, пропитании, путях сообщения и т.п. Отсюда и происходит наше регулирование. Таким образом, не должно быть распознано, что дело касается окончательно урегулирования. Тем не менее, вопреки этому и несмотря на это, мы все же будем применять все необходимые меры — расстрелы, выселения и тому подобные меры" Ты же сам знаешь, что нам было позволено на русской территории все. Вообще — все. Если только это не несло вреда нашей армии. А то помню, как трех дураков из соседней роты отправили в штрафной батальон за то, что перепутали девок и вместо местных спьяну натянули чистокровных немок из вспомогательной службы. Впрочем, эти дуры были сами виноваты. Им не стоило соваться в деревню, где мы резвились. Тем более — без сопровождения. Там всех отчпокали, у кого были сиськи — не без приятсвенности в воспоминаниях усмехнулся старшина. Мечтательно возвел глаза к небу:"Эх, время было!".

— Ну я думал, что так на войне и должно быть... Читал про ландскнехтов — так они точно то же делали... Традиции... И меры усмирения чужого населения... — немного растерянно заговорил командир уничтоженного взвода.

— Э, наши простоватые предки палили деревни и резали крестьян от веселости нрава и резвости мыслей. Сравниваешь очень различные вещи. Только сейчас германский гений достиг понимания того, что для освобождения нашей земли от грубой и примитивной массы, первобытных диких созданий нужен иной подход. Научный, строго обоснованный! Математически просчитанный! Часть населения Земли относится к низшим расам, не являясь людьми в полном смысле этого слова. Это-то ты знаешь? — весело глянул старшина. Он оживал прямо на глазах и снова становился собой — уверенным, опытным сукиным сыном, с которым не пропадешь. Сумка, набитая деньгами, служила ему подушкой и определенно испускала какие-то флюиды от которых он оживал, словно подвальный цветок под солнцем.

— Конечно. Все эти азиаты и негры — бесспорно ублюдочная ветвь эволюции... — чувство было у Поппендика мерзкое, словно он опять в школе у доски или в училище на зачете. Ладошки вспотели и в животе закрутило. Точно, у доски.

— Белая кожа тоже не является свидетельством принадлежности к европейскому высшему народу. Мы — сверхлюди, арийцы, некоторые недоноски, вроде тех же французов или выродившихся бывших викингов признаны тоже возможно людьми. Но никак не эти русские. Это омерзительная отрыжка Азии, выплеснутая словно из трактирного ведра с блевотой прямо нам под двери. И чикаться с ними никак нельзя. Их слишком много.

И потому биологический потенциал этой публики высок. И это — прямая угроза всем нам и будущим поколениям. Понимаешь, они — дикие. С ними невозможно договориться. Они должны понимать, что разгромлены и должны подчиниться — это отличает цивилизованных людей от дикарей. Европейцы всегда послушно подчиняются более сильному повелителю. На этом стоит Европа. Это — цивилизация. А эти — они тут все бандиты, хуже негров. И что делать в таком случае — давно уже известно.

— Уничтожение? Ты это имеешь в виду? — уточнил командир взвода.

— Точно так, мой юный друг, ты уловил соль! "Фильтрация", "акция", "экспедиция" — так все же называть лучше. Можно сказать — и дрессировка! Мой приятель, с которым мы не раз сиживали за кружечкой пива — известнейший зверолов Карл Майер — рассказывал, как диких зверей приводить к послушанию. Он ловил слонов для зоопарков и цирков. Так вот особо упрямых приходилось морить голодом и бить пару месяцев каждый день. И они становились как шелковые. Не все, конечно, особо упрямые дохли, туда им и дорога.

Так вот с недочеловеками надо поступать именно так. Апробировано. Такая масса дикарей не нужна. И чтобы жить спокойно — испанцы и португальцы истребляли всяких инков и ацтеков миллионами. И обеспечили себе господствующее положение. То же — англичане и французы, которые иначе бы не удержали все эти свои колонии. И даже бельгийцы, уморившие, вырезавшие и перестрелявшие десяток миллионов негров в Конго. А там не было партизанской войны, которую тут устроили нам эти русские. И мы этим отлично воспользовались. Это дало нам возможность соблюсти приличия, не перед дикарями, но перед собой. Так бы пришлось их акцировать просто так, а совсем иное дело — когда караешь виноватых, а не просто подвернувшихся под горячую руку. Химера совести спит! Внешне-то эта мразь похожа на людей, иной раз — чуть задумаешься... Но их действительно чертовски много! И еще больше детей! Да у русских этих недомерков — треть населения! Проклятые мелкие опарыши! И они все конкуренты для нас, вытесняющие нас с Земли! С нашей Земли! Так что как ни вертеть — а их не должно быть. Представляешь, если бы их всех оставили жить? Они же продолжили бы размножаться! Да и в конце концов был внятный приказ, подписанный самим Кейтелем и принятый всем руководством нашего вермахта.

"Фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры... При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью..."

Поппендик кивнул. Что-то такое он слыхал, но не был уверен, что понял правильно. Он любил технику, а пропаганда... Что ж каждый выполняет свою работу, его работа — громить врага огнем и гусеницами, у других работа — молоть языком, воодушевляя воинов. Старшина удовлетворился таким ответом и ехидно — поучающе продолжил:

— Дружище! Поверь, это только начало! То, что сейчас творится на Востоке — будет проблемой для всех цивилизованных белых людей. Там сейчас творится черт знает что, какие-то гоминиды из Гоминьдана воюют против гиббонов из Габона. Но потом все равно — нам их цивилизовать! Для назидания потомков, как пишут в книгах. Нужен яд, который эта сволочь сожрет и пойдет помирать в другое место. И этот яд — как раз нормальный ужас. После серьезного внушения дикари сами перестают плодиться! От страха! Это проверено — и нашими дедушками на черномазых готтентотах и герреро. Использовать для этого самих же дикарей, чтобы их резали и свои тоже. Покупаются за сравнительно недорого.

Мы чистили нашу землю вместе с дядюшкиными племянниками и эти идиоты местные нас даже путали — форма черная, гусарские черепа. Так эти парни из СС говорили что Гиммлер поставил перед ними задачу — истребить 30 миллионов славян, остальных выгнать к чертовой матери с нашего жизненного пространства за Урал, в Сибирь! Оставить здесь ровно столько, чтобы они нас обслуживали, сколько нам потребно рабов, а остальных — вон! Мы тогда над ними подшучивали, над дядиными племянниками, что они справиться не могут, приходится их выручать, они даже и обижались. Видишь, мы тоже не справились, мало их прибрали. Что посеяли — то и пожмем. Нам не удалось их сломать и обескровить. И они теперь сами прутся на Запад. А мы с тобой — покалеченные.

— Все-таки живые.

— Да, это хорошо, что ты — живой, у меня гораздо печальнее все прошло. Впрочем, мы еще побарахтаемся, дружище! Такие старые кости, как наши. просто так в кучу не сложат!

Старшина потянул свою трубочку — носогрейку, неторопливо, словно выполняя ритуал, набил ее табаком (раньше этого резинового кисета Поппендик у него не видел), пыхнул вкусным дымком и сказал странным романтическим тоном:

— Ты ведь знаешь, что кукушонок, подброшенный в чужое гнездо, выкинет из него всех своих сводных братьев, убив их этим без пощады? Киваешь, значит хорошо учил биологию в гимназии. А у нас в наше гнездо кукушат этих природа насовала куда как щедро — и жиды и славяне и всякая прочая гнусь черная и желтомордая. И все нас обжирали, отнимая у нас будущее. (Пыхнул дымком, посопел растрогано носом, вспоминая прошлое, глаза увлажнились, потянул фляжечку из кармана — что странно — тоже ее раньше не видал спутник, серебряная, с гравировкой на тему охоты)