- Значит, вы хотите получить от меня тысячу людей сразу, и по сто человек каждый сол?
- Тысячу душ сразу, и по сто пятьдесят душ каждый последующий сол.
- Но вначале вы говорили про сто человек!
- Обстоятельства изменились. Торг продолжается слишком долго — я устала.
- Вы слишком жестоки. Нечеловечески жестоки. Хотя со стороны похожи на обычную человеческую девушку.
- Так я и не человек. И вы не видели моей второй ипостаси — в другом облике я тот ещё зверь. А что касается жестокости — так я уже говорила, что у божественных сущностей совсем другие мерки. С моей точки зрения моё желание не имеет к жестокости никакого отношения — оно рационально и вызвано необходимостью. Для проводимых мною исследований требуются людские души, причём отданные добровольно, без принуждения — это одно из основных условий чистоты проводимых экспериментов. За кланом Торуга числится неоплаченный долг. Вы платите долг, я получаю души. Обычная сделка.
- Сделка, оплатой в которой станут жизни людей?
- Вы считаете это ненормальным?
- Я считаю ненормальным расплачиваться человеческими жизнями. Жизнь человека — священна.
- А жизни других живых существ? Вы, люди, каждое мгновение убиваете миллионы живых существ и пожираете их плоть. Для вас, людей, все остальные животные — не более чем пища. Ну, и кто же из нас более жесток?
- Животные не имеют разума!
- Вы так в этом уверены? И что дало вам основания утверждать подобное? То, что предназначенные вам в пищу животные не могут ответить на вашем языке?
- Человек по своей природе — хищник и должен что-то есть. Или кого-то.
- И тут я с вами согласна и ни в чём вас не виню. Вы питаетесь мыслящими, пусть и не так, как мыслят сами люди, существами, потому что это заложено в вашей природе. Вам нужна пища, и уже неважно, обладает ли она разумом. Люди всегда найдут убийству оправдание, потому что эти убийства вызваны необходимостью. Я хочу получить человеческие души — для меня они тоже в некотором смысле необходимость. И чем же тогда мы с вами отличаемся? Впрочем, что-то я разоткровенничалась. Спрашиваю в последний раз — вас устраивают условия договора?
- Хорошо, я согласна на ваши условия.
- Тогда за первой тысячей я приду завтра. Да, чуть не забыла — не пытайтесь подменить людей Торуга другими людьми. Я просканирую геном, и если обнаружу подмену — сильно обижусь.
- Подмены не будет.
- Ну, вот и хорошо... Раз мы договорились — я вас покину.
И с лёгким, едва слышимым хлопком девушка исчезла из кабинета матриарха.
* * *
Извивающаяся, как змея, дорога, точнее, направление, выглядевшее как беспорядочное нагромождение больших и малых камней, скатившихся с горы самостоятельно или унесённое с её вершины очередной снежной лавиной, привело нас в тупик, образовавшийся в результате обвала крупного утёса. Обнажившееся скальное основание почти вертикально устремлялось в небеса, обещая незадачливым альпинистам все прелести экстремального восхождения.
Я с тоской оглядел практически неприступную стену — такую скалу легче обойти, чем штурмовать в лоб. И пусть альпинистским снаряжением, благодаря стараниям Ирумы, мы вновь оказались обеспечены по максимуму, однако терять драгоценное время на восхождение абсолютно не хотелось. Тяжело вздохнув, я скомандовал своей спутнице возвращаться назад — пойдём в обход и будем искать ближайший перевал. Но пройти нам удалось не более сотни шагов — далеко вверху, на самой вершине скалы, послышался странный шум, и мы синхронно подняли головы ввысь. Как оказалось, лишь для того, чтобы увидеть стремительно несущуюся на нас громадную крылатую тушу и с воплями отпрыгнуть в сторону — Ирума в одну, я в другую. Стороны у нас с Ирумой оказались разные — это нас и спасло, так как уже через мгновение в то место, где мы только что стояли, врезался давешний дракон. Не знаю, что могло подвигнуть зверя на самоубийство, но крылатый хищник явно вместе со своей жизнью намеревался забрать и наши.
— Скорее всего, это самка, и у неё где-то поблизости гнездо с выводком, — пояснила поступок зверя девушка. — Не зря она так яростно сражалась с орлом, и ценой своей жизни, уже, по-видимому, умирая от нанесённых в схватке ран, намеревалась не дать нам пройти дальше и разорить гнездо.
— Но мы же не станем разорять гнездо? — спросил я.
— Если в гнезде яйца или вылупившиеся детёныши — они всё равно погибнут без матери, — ответила Ирума, — А нам не мешало бы плотно поесть. Запасы подходят к концу, а конца этим горам пока не предвидится.
Пояснив для меня свои действия, девушка, вернувшись на сотню шагов и обнаружив крутой, но вполне преодолимый подъём, сбросила рюкзак на камни и стала аккуратно взбираться, осторожно ощупывая при восхождении каждый камень, на который намеревалась поставить ногу или зацепиться рукой. Медленно вскарабкавшись на скалу — я уже устал ждать, когда же это знаменательное событие произойдёт и даже подумывал достать из рюкзака что-нибудь перекусить, Ирума прокричала мне с вершины:
— Карабкайся сюда! Я нашла кое-что интересное!
И, тщательно закрепив конец предусмотрительно захваченной с собой верёвки, скинула вниз всю бухту. Верёвка, распустившись в воздухе, повисла на скале, смотрясь на тёмно-серой поверхности камня тонким светлым волосом. До места, где я стоял, она не дотянулась совсем чуть-чуть, а это значило, что высота подъёма оказалась больше ста метров. Повесив за спину оба рюкзака, я стал осторожно подниматься по скале, медленно перемещаясь от одного уступа к другому, пока не смог дотянуться до конца свисающего шнура. Дальнейшее восхождение происходило уже значительно быстрее, и совсем скоро я, пыхтя и отдуваясь, перевалился через край скалы, оказавшись на небольшом, почти горизонтальном уступе. Почувствовав под ногами ровную твёрдую поверхность, я тут же скинул со спины рюкзаки и нагло улёгся на них, пробормотав:
— Всё, привал...
Затащить в гору одновременно оба рюкзака оказалось не слишком хорошей идеей — пожадничав, я немного переоценил свои силы, и последние метры практически вертикальной сколы преодолел на одном упрямстве. Однако Ирума не позволила мне разлёживаться, и тут же, указав рукой на какой-то предмет, восхищённо протараторила:
— Потом отдыхать будешь! Лучше посмотри, что я нашла!
И я посмотрел... Выдающийся из скалы уступ узкой, рваной лентой протянулся вперёд шагов на шестьдесят-семьдесят, заканчиваясь узкой расселиной. В расселину кто-то натаскал кучу хвороста, устроив там настоящее гнездо. Хотя почему кто-то? Хозяин гнезда мне отлично известен — он сейчас бесформенной окровавленной кучей мяса валяется далеко внизу. Я мысленно представил, как в этом гнезде, зажатый с двух сторон каменными стенами, на копне из мелких веточек, травы и прочего растительного мусора, величаво восседает дракон. Сейчас гнездо опустело, и, по-видимому, нескоро обзаведётся новым хозяином. А место-то хорошее, отлично защищено со всех сторон, кроме той, где сейчас находились мы.
Отдышавшись и уняв бешено колотившееся сердце, я медленно поднялся на ноги и, сопровождаемый Ирумой, пошёл к гнезду. До него действительно оказалось всего шестьдесят шагов, которые я прошёл, держась левой рукой за скалу и стараясь ни в коем случае не смотреть на пропасть, развернувшуюся справа от меня. Иногда карниз становился настолько узким, что я поворачивался к скале лицом, и двигался приставными шагами. Если бы в это время меня заметил орёл, то он бы с лёгкостью скинул непрошенного гостя со скалы — защищаться в таком положении я не мог, сосредоточившись на движении. Но наконец-то тропа закончилась, и мы подошли к гнезду.
Вблизи оно казалось огромным — под стать самому дракону. Ранее казавшееся монолитной массой из плотно сплетённых веточек, вблизи гнездо разбилось на множество растительных остатков, спрессованных телом хозяина и щедро пересыпанных остатками многочисленных трапез — костями, перьями, копытами, клубками шерсти. Попадались даже когти, выглядевшие мелкими древесными колючками, и раздробленные черепа — видимо, так дракон лакомился нежным мозгом добычи. Попадались и осколки скорлупы, принадлежащие неизвестно кому. Но не это оказалось самой интересной находкой — в глубине гнезда, почти с головой зарывшись в ветки, испуганными влажными глазами за нами следил маленький живой комочек — детёныш дракона. Птенец от страха даже не шевелился, и лишь иногда моргал, на мгновение пряча глаза под тонкой кожаной плёнкой века.
— Детёныш всего один, — сказал я Ируме, — и он слишком мал, чтобы его хватило даже на один полноценный обед.
— Он всё равно погибнет, — возразила девушка. — Гуманнее его добить сейчас, чем позволить умереть с голода. К тому же если его не съедим мы, то это сделают за нас — хищников в горах полно, а хорошо прятаться этот птенец ещё не умеет. Как, впрочем, и самостоятельно охотиться.
— Мы можем взять его с собой, — предложил я.
— И кто его понесёт?
— Я могу положить его к себе в рюкзак.
— Он там всё загадит...
— Тогда ты сделаешь мне кожаную корзинку, и я повешу её себе на грудь.
— Свёрток на груди будет мешать тебе использовать оружие.
— Из меня и без того боец так себе — основная защита нашего отряда лежит на тебе. А при возникновении серьёзной угрозы я быстро скину птенца на землю.
— А кто станет его кормить?
— Судя по весу птенца, мяса на прокорм он потребует не так уж и много...
— Маленькие детёныши очень прожорливы...
— Станем скармливать ему всякую требуху — мы всё равно её выбрасываем.
— Как скажешь, — удивительно быстро поддалась на мои уговоры Ирума, — ты командир, тебе и решать. Только не забывай, что у нас есть конкретная цель путешествия, а времени на дорогу остаётся всё меньше и меньше.
Спасибо, что напомнила! — ответил я и, выковырнув попытавшегося меня укусить птенца из веток, прижал пушистый комочек своей груди и осторожно двинулся в обратный путь.
Добравшись до своего рюкзака, я полностью распотрошил его, но во что завернуть драконёнка, так и не нашёл. Подошедшая Ирума, посмотрев на мои мучения, достала из своего рюкзака кусок грубо выделанной кожи и отдала мне со словами:
— На, заверни. Хотела куртку сшить и обувку подновить, но тебе нужнее...
Проделав наконечником стрелы по углам кожаного лоскута четыре отверстия, я продел в них кожаный шнурок, отрезанный от края того же лоскута, и положил в получившийся узелок недовольно шипящего птенца, тут же высунувшего свою голову из прорехи.
— Пора спускаться, — взглянув на солнце, стала подгонять меня Ирума, — солнце начинает клониться к закату, скоро начнёт темнеть. А мы ещё не нашли обходной путь.
Обходной путь из оказавшегося тупиком ущелья мы в этот день так и не нашли. Зато спокойно добрались до удобной стоянки, мимо которой проходили днём. Разложив жиденький костёр из наскоро собранного окрест сушняка, мы поели, не забыв покормить дракончика, и легли спать. Перед сном я традиционно немного позанимался конструированием плетений и повторением изученных рун...
* * *
На следующий день мы всё-таки обнаружили удобный перевал и, потратив на восхождение пять дней, перевалили хребет и спустились с горы уже по другому склону. Всё же штурмовать горы в лоб значительно сложнее, чем двигаться вдоль ущелья — поэтому прямые пути в горах далеко не самые короткие.
По новой дороге или, вернее, не дороге, а выбранному направлению, идти оказалось несравненно легче, чему в немалой степени способствовало как геологическое строение гор, по склонам которых мы проходили, так и богатая ручьями и речушками местность — воды было столь много, что по дну ущелья стремилась настоящая горная река. Бурная, полноводная, с мощным, быстрым течением, бурунами и водоворотами, река не позволяла нам переправиться на другую сторону ущелья, но, пока нам этого не требовалось, исправно снабжала нас чистейшей питьевой водой. Запасов продовольствия к этому времени у нас практически не осталось, и много времени стала отрывать охота и, как ни странно, рыбалка — река оказалась богата рыбой. Ирума изготовила мне острогу, насадив на тонкий длинный черенок изготовленный из скудных запасов железа прочный охотничий трезубец. Сама рыбалка выглядела так — я, обвязавшись для страховки верёвкой и используя торчащие тут и там из воды гигантские валуны, пробирался достаточно далеко от берега, после чего, облюбовав один из валунов, ложился на него животом вниз, зажав в руке острогу, и замирал в неподвижности.
Долго лежать на камне мне не приходилось — в скором времени в бурном потоке обязательно серой тенью мелькала чешуйчатая спина крупной рыбины. Немного умения, сдобренного изрядной порцией везенья, и я вытаскивал из воды бьющееся на трезубце остроги серебристо-пятнистое тело. Добросить добычу до берега я не рисковал, и, страхуемый Ирумой за верёвку, добирался до суши вплавь, после чего, передав добычу с рук на руки, возвращался обратно в реку.
Трёх-четырёх крупных рыбин, как правило, хватало и на обед, и на ужин, и на завтрак. Пока моя спутница занималась обедом, я, устроившись почти вплотную к маленькому костерку, сушился, тренировался в плетении рун и скармливал головы и рыбную требуху своему дракоше — я уже стал называть найденного птенца своим. Так мы шли ещё дней десять. Или двенадцать — я, кажется, сбился со счёта.
С каждым днём мы поднимались всё выше и выше, продвигаясь в глубь горного массива. Река мелела, постепенно превращаясь в ручей, в котором уже не было рыбы, и мы стали экономить еду. Воздух становился разрежённее и холоднее, дышать им становилось тяжело, даже когда не идёшь, а просто стоишь. Даже когда сидишь или лежишь... Я уже не донимал Ируму разговорами, а всю дорогу шёл молча, следя за дыханием и внимательно рассматривая место, куда нужно поставить ногу — предательски выкатившийся из-под ступни камень грозил как минимум растяжением связок и задержкой в пути. По вечерам я уже не занимался магией — моим единственным желанием было набить живот хоть какой-нибудь пищей и завалиться спать. Набить живот, кстати, теперь удавалось далеко не всегда — запасы копчёного мяса и плохо подвяленной на костре рыбы у нас закончились, и мы питались тем, что Ируме удавалось добыть во время наших кратковременных привалов. Охота совсем испортилась — высокогорье оказалось весьма скудно на обитающую здесь живность. Самым лучшим трофеем для нас были подстреленные охотницей ялы — заполучив такой приз, Ирума сразу же устраивала привал и разделывала забитого зверя. В ход шло всё — и мясо, и шкура, и ливер. Мясом мы отъедались впрок и коптили про запас, шкуру девушка очищала от шерсти, мездры, вымачивала, отскребала, мяла и, натерев жиром, прятала в заплечный рюкзак — про запас. Ливер съедал дракончик, почти не вылезавший из висевшей на моей груди котомки. Я выпускал детёныша погулять по утрам, когда мы завтракали, и вечером, перед сном — дракончик оказался весьма смышлёным и гадил только тогда, когда оказывался на земле. Набегавшись, птенец залезал обратно в котомку и умильно смотрел на меня своими большими круглыми глазами, ожидая, когда я почешу его за ушами — за эти дни он привык ко мне, сроднился с моим запахом и, по-видимому, стал считать меня своей мамой. Повадки дракончика очень сильно напоминали мне повадки маленького щенка, да и сам он, если не обращать внимания на длинный, как у рептилии, хвост и рудиментарные цыплячьи крылышки на спине, больше напоминал не сказочного дракона, а обычного маленького щенка. Причём не только внешним видом, но и характером. А когда я смотрел на его умильную мордочку с задорно торчащими ушками, чёрным влажным носиком и вывалившимся из похожей на собачью пасти шершавым розовым язычком, я не только видел, но и ощущал в своих руках собаку. Поэтому назвал драконёныша Шариком, чему в немалой степени способствовал его внешний вид мелкого карапуза на коротеньких толстых ножках. Ирума пришила мне на штаны в районе бедра большой и глубокий накладной карман, вырезанный из куска сыромятной кожи, в который я с утра забрасывал пару горстей мелко нарезанных кусков прокопченного мяса. Эти кусочки я периодически скармливал своему питомцу, время от времени высовывавшему свою мордочку из котомки и требовательно тявкающему — так он просил очередную порцию лакомства. Когда мясо заканчивалось, я совал в пасть дракончику палец. Малец, слегка прикусив палец молочными зубками, со всех сторон обсасывал его и, понимая, что кормёжка на сегодня закончена, огорчённо засыпал.
