Сетра Лавоуд

Ее Высочество Сенния умерла в Адриланке на девяностом году Правления Зарики. Известно, что Ибронка была рядом со своей матерью в момент смерти, но мы не знаем о чем они говорили в эти минуты; в любом случае мы не собирались разглашать эту тайну даже если бы узнали ее, потому что некоторым щекотливым вопросам лучше оставаться за пределами истории.

Быть может какой-либо читатель, который, как мы надеемся, проникся некоторой симпатией к нашему храброму Кааврену, хочет узнать о том, как он прожил остаток своих дней; увы, мы не можем ответить на этот вопрос по той простой причине, что, когда мы пишем эти строки в царствование Ее Величества Норатор, он все еще жив, занимает свой пост, и, возможно, творит более новую историю, чем та, которую мы пытались рассказать. Хотя мы не предвидим продолжения хроники его действий (помимо всего прочего в некоторой точке историк обязан уступить место поставщику новостей, даже хотя эти две категории рассказчиков часто взаимозаменяемы и, иногда, идентичны), мы собираемся остановится на дороге, которая простирается в будущее перед нами.

Тем не менее, читатель может поинтересоваться, как и Пэл, — Счастлив ли Кааврен?

Этот вопрос, который, во-первых, неуместен по отношению к человеку, который живет, дышит и, возможно, читает эти строки, а во-вторых на самом деле более сложен, чем может показаться. Кааврен того времени, когда мы впервые встретили его — то есть блестящий, словоохотливый молодой человек, пышущий энтузиазмом, который однажды оказался на постоялом дворе в местечке Ньюмаркет — мертв. Он умер однажды, преданный Иллистой, он умер опять, когда был убит Его Величество Тортаалик, и еще раз, когда оказался чужим своему сыну, и еще раз, окончательно, вместе со смертью Тазендры и Айрича, которые в сущности были частью его самого.

Тем не менее остается человек, который носит свои сапоги (и меч), говорит ртом и чувствует сердцем. Мужчина, который, насколько нам известно, наслаждается продолжающимся уважением своего сына, любовью своей жены и выполнением своего долга — то есть он продолжает чувствовать себя полезным для дела, в которое с жаром верит. Является ли это счастьем? Поскольку наш долг историка требует ответа на этот вопрос, разрешите нам предположить, что является.

Хотя мы точно знаем, как живет Кааврен, мы намного меньше уверены в этом по отношению к тому, чьим именем называется эта история, то есть к Виконту Адриланки.

Время от времени появляются истории — то там, то здесь — о появлении Синего Лиса. Иногда это популярные песни, иногда сказки и слухи, а иногда плохо обоснованные донесения местной полиции. В этих историях он чаще всего спасает благородных, но беззащитных вдов, сирот или Текл. Эти истории, возможно, основаны на каких-то реальных случаях, но все-таки автор уверен, что эти истории случаются независимо от бравой и роматической фигуры, опять надевшей свой лазурно-синий плащ — Синий Лис стал легендой, которая вычеркнула его из царства реальности, и, следовательно, больше не интересен автору, который изучает легенды только в том случае, если вера в них может повлиять на настоящий ход истории.

И, тем не менее, необходимо согласиться, что такое влияние может быть значительным. Каждый человек действует на основании своей веры, а правдива ли она или лжива, не имеет значения, в любом случае действие, основанное на ней, становится фактом истории; иногда человек верит во что-то прозаическое и банальное, например в то, что после ночного отдыха действия более эффективны, или, более дерзко и смело, в то, что можно убедить другого сделать нужные вам действия подходящими рассуждениями, а иногда какой-нибудь храбрый идеалист знает, как, по его мнению, можно сделать этот мир более приятным местом. А идеи человека всегда влекут за собой действия и поступки. Увы, иногда получается огромное зло; но, если мы посмотрим вокруг, то не сможем усомниться, что чаще мир действительно становится лучше.

История и легенда, так же как и жизненный опыт конкретной личности (частью которой являются знание истории и восприятие легенд), помогают сформировать убеждения, определяющие поступки, и именно в этом историк видит главную цель рассказанной истории. Если читатель поймет даже малую часть правды, и это поможет ему понять этот мир и, даже, возможно поможет ему понять последствия некоторых решений, мы сможем, перефразируя Мастера Охотника, заключить, что помогли ему удержаться от отчаяния, которое неизбежно следует за лживым видением неизбежности.

Мы видим нашу собственную роль в том, чтобы пролить свет туда, где царила темнота и неясность, и мы надеемся, заключая так хорошо, как только можем эту историю о наших друзьях, что читатель возьмет для себя из этого путешествия что-то, что поможет ему пройти по своему собственному пути — или проложить новый — через мириады решений, возможностей и действий, образующих сложный ковер, который мы называем историей, или жизнью.

Послесловие

Встреча Паарфи с богами

Серия биографических картинок, вставленных в мифографический отчет, который может, благодаря соседству с ними, оказаться интересным

Иван Секели, колдун-антикварий севера.

Это не предисловие, и не должно быть использовано таким образом, хотя надо допустить, что никакого вреда не будет, если это все-таки произойдет; рыбе абсолютно все равно, подают ли ее перед сыром, хотя тому кто обедает, нет, если он не воспользуется имбирем, чтобы отбить старый вкус и почувствовать новый.

Без сомнения многие, если не большинство из вас спрашивают, что это за личность, выбранная для того, чтобы украсить (если это подходящее слово), заключающий том этой серии, почему из всех живущих был выбран именно он, и что следует ожидать. Отвечу на эти вопросы в обратном порядке.

Не имею понятия.

Меня попросили помочь самому Паарфи Раундвудскому, с которым, как легко обнаружит любой, кто проявит достаточно упрямства, меня связывает долгое и достаточно разнообразное знакомство.

Формально я занимаюсь мифографией(свободное и иногда даже несколько игривое отношение к популярным мифологическим сюжетам, изложение которых ставило своею целью доставить людям приятное развлечение, сообщить поражающие воображение факты), немного мифопоэзией(поэтическое изложение мифов) и изредка литературой; в целом меня можно описать, как того, кто живет на самом верхнем чердаке Дома Аттиры и надеется, что другие летучие мыши научат его летать.

Когда я в первый раз встретился с Паарфи Раундвудским, я находился в далеком городе Сенотаф. Сам городок получил имя от старинного монумента, который, скорее всего, был воздвигнут в честь какого-то забытого сражения, хотя документы этого не подтверждают. Я занимался исследованием изображений Ордвинака на церемониальных фонарях, когда обнаружил, что Паарфи тоже приехал туда и собирается встретиться со своими читателями; я немедленно купил одну из его книг и поторопился к киоску, около которого должна была произойти эта встреча.

Когда я прибежал туда, Паарфи уже собирался уходить, и, как мне показалось, очень торопился, к разочарованию других ждавших его покупателей и не обращая внимание некоторую суматоху в находившейся рядом гостинице. Когда он проходил мимо меня, я протянул ему книгу и напомнил о том, что мы уже встречались в Университете несколько лет назад, на что он с некоторым трудом улыбнулся, что-то написал на форзаце, и в следующее мгновение исчез.

Дав чернилам высохнуть, я прочитал:

Три Туза Мечей — это по меньшей мере на один больше, чем нужно, чтобы выиграть партию.

Ваш в спешке, П.

Читатель, внимательность которого мы всегда обязаны предполагать, заметит, что я использовал выражение "Когда я в первый раз встретился с Паарфи", и тем не менее говорил с ним о предыдущей встрече. Надо понимать, что когда я использую эти слова, я не имею в виду нашу первоначальную встречу, но первую встречу при определенных обстоятельствах места и времени, или душевном состоянии самого человека. В объемистой академической критике самого последнего произведения Паарфи, я видел протесты против многочисленного повторения фраз, вроде такой, "Кааврен пересек такую-то реку", как если бы это была каждый раз одна и та же река, а любой мифограф скажет вам, что, как всем известно, это невозможно. Я не буду наполнять ваше время и драгоценную память описанием множества похожих встреч; любые студенты-первогодки согласятся с тем, что суп с бобами в Университетской столовой, содержащий очень мало бобов и еще меньше супа, очень похож тот же самый суп, который подавали пятьдесят предыдущих дней.

Когда я в первый раз встретился с Паарфи Раундвудским, мы оба были в Университете, я — вольноопределяющийся студент, он — выпускник. Как это часто бывает, он преждевременно разуверился во всех и во всем, и хотя этой болезнью заболевает только малая часть веселой студенческой братии, больным от этого не легче.

— Может быть вы заметили, — сказал он, держа в одной руке стакан с горячей клявой, а в другой кусок холодного грушевого пирога, — что у некоторых благородных выпускников этой Академии возникла странная привычка?

— Я могу подумать о нескольких таких.

— Есть только одна, о которой я размышляю.

— Ну, — сказал я, — если исключить такие мелочи, как обычай носить костюм, раскрашенный в цвета Университета, или меч, украшенный гербом Университетской фехтовальной команды—

— Особенно теми, кто не входит в команду.

— да, именно ими — то остается привычка часто бывать на постоялом дворе Феникс и Инфант, или, как его называют все кругом, Жареный и Птенчик.

— Факт, который, на самом деле, доказывает, что вы внимательно смотрите по сторонам. Но я имею в виду кое-что другое.

— Тогда, возможно, изыск моды, который захватил буквально всех, одеваться на лекцию как древний старик, независимо от настоящего возраста или пола.

— Мы рады, что вы вспомнили об этой неестественной и жеманной манере одеваться, — сказал Паарфи с одобрением, и на его лице появилась легкая улыбка. — Вы должны согласиться и, рискую сказать, понять, что я не уклонюсь от предмета нашей ученой беседы, если замечу, что мужчины и женщины скорее похожи, чем различны, и в этом отношении я не имею в виду мое только что сказанное замечание.

— Хорошо. Пускай.

— Тогда, юный ученый, если мы с вами устроим соревнование в питье, то оба не будем ничего соображать задолго до того, как поймем, кто победил, и проведем ближайшее время со всевозможной приятностью, хотя, несмотря на мои возможности, это может оказаться достаточно дорогим удовольствием, учитывая ваши вкусы, на которые я обратил пристальное внимание. Так что, поскольку сейчас сезон ликера из черники, разрешите мне заказать вам выпивку, и мы незамедлительно начнем нашу дуэль.

— Хорошо, — сказал Паарфи, честно признаваясь, что заказал хорошое, но скромное вино, а не ту сладкую эссенцию, которая, как я было вообразил, будет подарком нам обоим.

Как только нас обслужили, он продолжал, — Так как вы знаете путь к сердцу студента, я назову этот стакан первой кровью. Итак, вот мое утверждение: все эти достойные ученые всё еще здесь, за исключением только тех неудачливых или небрежных, которые умерли. А теперь, сэр, скажите мне, какие еще учреждения так сохраняют свой состав, не давая никому вступить в него? Целители уходят и занимаются практикой, солдаты участвуют к военных компаниях, или, бывает, в нескольких, одна за другой, даже при Дворе можно видеть перемены, иногда более быстрые и кровавые, из-за Цикла. Если взять самый крайний случай, в деревне даже куча мусора становится удобрением, а куски и обломки мебели обрабатываются более, или может быть мы должны сказать менее, особым способом. И только здесь Время остановилось.

— Я должен сказать, что нет такого учреждения, которое настолько уважаемо и величественно, как это.

— Допустим; и тем не менее разве оно не должно поощрять некоторое перемещение своих членов, зная, что их талант засверкает намного ярче, когда окажется подальше от сияния самого Университета.

— Возможно, ели бы мы могли осмелиться зайти так далеко—

— Мы?

— Да, уважаемый ученый, вы и я.

— А. Хорошо, продолжайте.

— Тогда давайте будем выражаться в виде силлогизмов. Я утверждаю, что находиться здесь означает находиться в компании других. Вы утверждаете, что находиться здесь не означает быть в компании других. Они утверждают, что находятся здесь потому, что выбрали это место, а не какое-нибудь другое. Хорошо ли это?

— Это хорошо, — сказал Паарфи, одновременно поднимая свой стакан, и так как он знал, что я знаю о том, что он знает, все было хорошо.

А теперь я должен поговорить о еще одной моей цели на сегодня, то есть передать вам второстепенный рассказ о богах, который, давайте надеяться, некоторым образом связан с "основным предметом труда всей жизни Паарфи Раундвудского и его особенностями", во всяком случае так это определяется в письме, которое я получил из издательства Знаменитая Гора.

Как понятно любому утомленному манускриптами мифологу, но быть может требует разъяснений для тех, кто проводит больше времени в других галереях великой Библиотеки Мира, установить подлинность и принадлежность высказываний в рассказе о богах проблематично, и в некоторых случаях это вызывает настолько ожесточенные споры, что на место обсуждения приходится вызывать целителя. Когда, в ходе рассказа, я говорю "Верра сказала" или "Барлен сыграл так", это означает только то, что я описываю не некоторое определенное историческое собитие, но мою интерпретацию, полученную в ходе исследования и сравнительного анализа как ответ на вопрос, что же в действительности совершили боги. Может показаться абсурдным, если не сказать богохульственным, предположить, что мифограф не в состоянии отличить Верру от Морансё, не говоря уже о Барлене с Ордвинаком; и тем не менее, как подтверждают многочисленные примеры, так чаще всего и происходит.

Вот иллюстрация к моим словам: знакомая всем пьеса Аррискало Как Кейрана и Келхор бродили ночью по улицам Драгейры в поисках Настоящей Стали без всякого сомнения основывается на том же самом источнике что и произведение э'Зисы Как Траут и Три'нагор бродили ночью в поисках подходящего Стакана Клявы, так что бродячие театральные труппы чаще всего имеют один сценарий для них обоих, разузнают, благодаря человеку, приезжающему заранее в намеченный город, кого из героев в нем любят больше, и переодеваются в соответствующие одежды.

Когда я в первый раз встретился с Паарфи Раундвудским, он пытался научить пестро-окрашенную Восточную птицу декламировать цветистые фразы и, одновременно, привлечь к себе внимаю красивой молодой женщины, также одетой в яркие цвета, хотя у нее совсем не было перьев. Я не могу сказать, какая из этих целей была главной, хотя женщина, конечно, уже умела говорить.

Существует маленькая, но голосистая группа теологов, которая утверждает, что на границе невозможного ( хотя даже эта маленькая, но голосистая группа теологов не в состоянии назвать это просто невероятным) находится утверждение, что боги играют в азартные игры. Однако широкая публика и огромное число рассказчиков историй о "богах во время игры" придерживаются противоположного мнения; и действительно, множество людей настаивают на том, что боги играют. По меньшей мере, глядя на то, как они обрисованы в историях вроде той, которую пишет Паарфи, многие думали бы о них куда хуже, если бы они не играли.