Роджерс откинулся назад, небрежным жестом приглашая весь стол присоединиться к нему, и что-то сказал, на что все закивали и согласно забормотали. Затем он наклонился вперед, намереваясь спросить Хейла о чем-то.
Уильям мог уловить только обрывки разговора среди общего шума в таверне и свиста холодного ветра в ушах. Насколько он мог разобрать, Роджерс утверждал, что является бунтовщиком. Его люди, утвердительно кивающие из-за своего стола, стали подсаживаться ближе, чтобы сформировать для беседы замкнутое кольцо. Сам же Хейл выглядел увлеченным разговором, взволнованным и очень искренним. Уильям подумал, что тот с легкостью мог быть учителем, хотя Роджерс сказал, что парень являлся капитаном Континентальной армии. Уильям покачал головой — Хейл совершенно не походил на солдата.
В то же время он едва ли выглядел шпионом. Парень был очень заметный, со своей достаточно привлекательной внешностью, шрамированным лицом и... ростом.
Уильям почувствовал небольшой холодный комок где-то в желудке. Христос. Уж не об этом ли его предупреждал Роджерс? Сказав, что Уильяму чего-то следует остерегаться в отношении поручений капитана Ричардсона, и что сегодняшней ночью он сам все увидит?
Уильям совершенно привык как к своему росту, так и к непроизвольной реакции людей на него. Ему даже нравилось, что на него смотрят снизу вверх. Но во время его первого задания от капитана Ричардсона он и на минуту не мог предположить, что люди из-за этого его и запомнят, или смогут описать его с величайшей легкостью. Характеристика тупого детины не была комплиментом, но исключала возможность ошибки.
Не веря своим ушам, он услышал, как Хейл не только назвал свое имя и озвучил тот факт, что испытывает симпатии к повстанцам, но также парень признался, что наблюдает за присутствующими британскими силами, вслед за чем последовал серьезный вопрос — может, присутствующие собеседники случайно замечали красных мундиров в окрестностях?
Уильям был настолько потрясен этим безрассудством, что выглянул из-за края оконной рамы, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Роджерс с излишней осторожностью оглядел зал, доверительно наклонившись, взял Хейла за предплечье и сказал:
— Послушайте, сэр, я их видел, на самом деле видел, но вы должны быть более осторожным с речами в общественном месте. Мало ли кто может услышать вас!
— Тьфу, — рассмеялся Хейл, — Я здесь среди друзей. Разве мы все не пили сейчас за генерала Вашингтона и поражение короля?
Слегка протрезвевший, но по-прежнему деятельный, он оттолкнул свою шляпу в сторону и махнул хозяину принести еще пива.
— Выпейте еще, сэр, и расскажите мне, что вы видели.
Уильям захотел крикнуть 'Да замолчи же ты, дурень!' или бросить чем-нибудь в Хейла через окно. Но было уже слишком поздно, даже если и в самом деле он смог бы это сделать. Куриная ножка, которую он ел, по-прежнему была в руке. Заметив это, он отшвырнул ее прочь. Его желудок крутило и в горле ощущался привкус тошноты, хотя кровь все еще кипела от волнения.
В это время Хейл продолжал делать еще более сокрушительные признания под восхищенные одобрения и патриотические возгласы людей Роджерса, которые, надо признать, превосходно играли свои роли. Как долго Роджерс позволит этому продолжаться? Собираются ли они взять его здесь, в таверне? Вероятно, нет — некоторые из присутствующих несомненно сочувствовали повстанцам и могли стать на сторону Хейла — вряд ли Роджерс арестует его при них.
И, кажется, Роджерс не спешил. После получаса утомительных подшучиваний он вроде кое в чем признался, на что Хейл в свою очередь ответил гораздо более серьезными заявлениями, его впалые щеки разрумянились от пива и волнения из-за сведений, которые он получал. Ноги Уильяма, ступни, руки и лицо онемели, его плечи болели от напряжения. Хруст неподалеку отвлек его от пристального наблюдения за происходящим внутри, и он посмотрел вниз, вдруг узнав въедливый запах, который каким-то образом незаметно распространился.
— Христос! — он отшатнулся, едва не попав локтем в окно, и с грохотом откинулся на стену таверны. Скунс, потревоженный в момент наслаждения выброшенной куриной ножкой, мгновенно поднял хвост — белая полоса позволяла видеть движение весьма отчетливо. Уильям замер.
— Что это было? — произнес кто-то внутри, и послышался скрип отодвигаемых скамеек. Затаив дыхание, он отвел одну ногу в сторону, и снова замер на месте, заметив слабое постукивание и дрожание белой полосы. Проклятие — существо барабанило своей лапой. Как ему говорили, это признак неминуемого нападения, и рассказывали это люди, чье плачевное состояние подтверждало, что их слова основывались на личном опыте.
Звук шагов приближался к двери, кто-то шел выяснить, что происходит. Христос, если они найдут его подслушивающим снаружи... Он стиснул зубы, уверяя себя, что долг велит ему скрыться из виду, даже пожертвовав собой — но если и так, что делать потом? Он не мог вернуться к Роджерсу и остальным, провоняв скунсом. Но если...
Открывающаяся дверь поставила крест на всех размышлениях. Уильям рванул за угол таверны, повинуясь простому рефлексу. Скунс также действовал рефлекторно, но, испуганный открытой дверью, по-видимому, в итоге скорректировал свою цель. Уильям споткнулся о ветку и растянулся во весь рост на куче мусора, услышав позади себя громкий вопль, нарушивший ночную тишину.
Уильям подавился кашлем и попытался надолго задержать дыхание, чтобы убраться из зоны поражения. Однако он вынужденно сделал вдох и его легкие заполнились некоей субстанцией, выходящей так далеко за рамки понятия 'запах', что требовалось совершенно новое описание ощущений. Хрипя и брызгая слюной, с обожженными и слезящимися от нападения глазами, он доковылял в темноте до противоположной стороны дороги, и с этой выгодной позиции увидел, как скунс в раздражении удаляется восвояси, а его жертва скорчилась на пороге таверны, издавая звуки непомерного страдания.
Уильям надеялся, что жертвой оказался не Хейл. Помимо реальных трудностей, связанных с арестом и перевозкой человека, который пострадал от подобной атаки, обычная человечность наводила на мысль, что повешение жертвы лишь добавит оскорбление к увечью.
Это был не Хейл. Он увидел шапку льняных волос, сияющих в свете факелов среди остальных голов, которые с любопытством высовывались наружу только затем, чтобы поспешно убраться назад.
До него долетели голоса, обсуждающие, как лучше поступить. Было решено, что необходим уксус, при том в большом количестве. Пострадавший уже достаточно оправился, чтобы отползти в заросли бурьяна, откуда послышались звуки сильнейшей рвоты. Что, в дополнение к вони, все еще отравлявшей атмосферу, также вызвало у нескольких других джентльменов аналогичную реакцию. Уильям и сам почувствовал, как к его горлу уже подступило, но справился с этим, больно ущипнув себя за нос.
Он продрог практически до костей, хотя, к счастью, успел немного проветриться к тому времени, как друзья бедолаги повели его восвояси, сопровождая по дороге, словно корову, но не прикасаясь к нему — и таверна опустела: в такой атмосфере у всех пропал аппетит и к еде, и к напиткам. Уильям слышал, как чертыхнулся хозяин, когда потянулся, чтобы снять факел, горевший возле вывески, и с шипением погрузил его в бочку с дождевой водой.
Хейл пожелал всем доброй ночи — его голос образованного человека характерно прозвучал в темноте — и двинулся по дороге к Флашингу, где, несомненно, собирался искать ночлег. Роджерс — Уильям определил его по меховой жилетке, узнаваемой даже при свете звезд — задержался близ дороги, молчаливо собирая своих людей возле себя, пока толпа расходилась. Только когда все скрылись из виду, Уильям рискнул присоединиться к ним.
— Ну? — сказал Роджерс, завидя его. — Теперь все в сборе. Идем.
И они двинулись — молчаливая группа, спускающаяся по дороге, преследующая по пятам свою ничего не подозревающую жертву.
ОНИ ЗАМЕТИЛИ ОГОНЬ с воды. Город горел в основном в районе недалеко от Ист-Ривер, но поднялся ветер, и огонь стал распространяться. Среди мужчин Роджерса начались взволнованные обсуждения — уж не сторонники ли повстанцев подожгли город?
— С такой же вероятностью могли и пьяные солдаты, — сказал Роджерс, его голос был угрюмо бесстрастен. Уильям почувствовал тошноту, увидев красное свечение в небе. Пленник молчал.
Наконец они обнаружили генерала Хау в его загородной штаб-квартире в Бикмэн-Хаусе. Его глаза были красными от дыма, отсутствия сна и плохо скрываемой ярости. Однако на данный момент он не дал ей воли, а вызвал Роджерса и заключенного в библиотеку, где у него находился кабинет, и после одного краткого ошарашенного взгляда на наряд Уильяма отправил того в постель.
Фортнам, находясь в мансарде, наблюдал горящий город из окна. Уже ничего нельзя было сделать. Уильям подошел и встал рядом с ним. Он чувствовал себя странно опустошенным и несколько нереальным. И продрогшим, хотя пол под его босыми ногами был теплым.
То и дело взметались неожиданные фонтаны искр, когда пламя сталкивалось с чем-то легковоспламеняющимся, но с такого расстояния было не разглядеть — только кроваво-красное свечение по всему небу.
— Знаешь, ведь они обвинят нас, — сказал Фортнам спустя некоторое время.
ВОЗДУХ БЫЛ ЕЩЕ НАПОЛНЕН гарью в полдень следующего дня.
Он не мог оторвать глаз от рук Хейла. Они сцепились непроизвольно, когда рядовой связал их, хотя заключенный, не сопротивляясь, сложил руки за спину. Сейчас его пальцы были так крепко сплетены, что костяшки побелели.
'Несомненно, плоть протестовала, — подумал Уильям, — даже если разум смирился'. Его собственная плоть протестовала даже просто против присутствия здесь: кожа Уильяма подергивалась как у лошади, истерзанной мухами, его внутренности сводило судорогами и отпускало в жутком сострадании — говорили, что внутренности повешенного опорожняются. 'Случится ли такое с Хейлом?' От этой мысли кровь прилила к лицу, и он уставился в землю.
Голоса заставили его поднять глаза. Капитан Мур только что спросил Хейла, не желает ли он что-нибудь сказать. Хейл кивнул, видимо, он был готов к этому.
Уильям почувствовал, что он должен был подготовиться к происходящему. Хейл провел последние два часа в палатке капитана Мура и был занят написанием писем для отправки его семье, в то время как люди, собранные для поспешной казни, переминались с ноги на ногу в ожидании. Но Вилли готов не был.
Почему это имело такое значение? Он видел, как умирают люди, и некоторые ужасной смертью. Но эта предварительная обходительность, эта формальность, эта... непристойная вежливость — всё происходит с определенным знанием неизбежной и позорной смерти. Преднамеренность. Ужасная преднамеренность, вот в чем дело.
— Наконец-то! — пробормотал Клэрвелл ему в ухо. — Пора заканчивать с этим, я умираю с голоду.
Молодой черный парень по имени Билли Ричмонд, рядовой, которого Уильям случайно знал, был отправлен на лестницу, чтобы привязать веревку к дереву. Сейчас он спустился, кивнув офицеру.
Теперь Хейл, придерживаемый старшиной, стал взбираться по лестнице. На шее у него была петля из толстой веревки, новой на вид. А разве не говорят, что новые веревки растягиваются? Но лестница здесь высокая...
Уильям вспотел как свинья, хотя день был нежарким. Он не должен закрывать глаза или отворачиваться. Только не рядом с наблюдающим за ним Клэрвеллом.
Он сильнее напряг мышцы собственного горла и снова сосредоточил внимание на руках Хейла. Хотя лицо оставалось спокойным, пальцы были беспомощно переплетены и оставляли еле заметные мокрые следы на полах его плаща.
Кряхтение от усилий и скрежет металла — лестницу выдернули, и лишь испуганный "вууф!" Хейла раздался в момент его падения. Произошло ли это по вине новой веревки или чего-то еще, но его шея сразу не сломалась.
Он отказался от капюшона, поэтому зрители около четверти часа были вынуждены наблюдать его лицо, пока он не умер. Уильям подавил ужасающее желание нервно рассмеяться при виде бледно-голубых глаз, вылезших из орбит и вывалившегося языка. Таким удивленным. Он выглядел таким удивленным.
Присутствовала только небольшая группа людей, собранных для исполнения казни. Он видел Ричардсона, неподалеку наблюдающего за происходящим с выражением отрешенной задумчивости. Будто почувствовав его взгляд, Ричардсон пристально посмотрел на него. Уильям отвел глаза.
ГЛАВА 21
КОШКА СВЯЩЕННИКА
Лаллиброх
Октябрь, 1980
ПОДНЯЛАСЬ ОНА РАНО, задолго до детей, хотя и знала, что это глупо — с какой бы целью Роджер не уехал в Оксфорд, ему потребуется добрых четыре или пять часов, чтобы туда добраться, и столько же на обратную дорогу. Даже если он выехал на рассвете — а если вчера он не успел сделать то, ради чего туда отправился, то ему, возможно, это не удалось — Роджер все равно не вернется домой раньше полудня. Но Бри спала беспокойно, ей снился один из таких монотонных и безысходно неприятных снов: она видела прилив, слышала его звуки — плеск набегающей волны за волной, волны за волной, волны... И с первым светом она проснулась, чувствуя головокружение и недомогание.
На один кошмарный миг ей пришло в голову, что она может быть беременна, но когда Брианна резко села в кровати, все вокруг тут же пришло в норму. Ни намека на ощущение, которое сопровождало раннюю беременность — словно вступаешь ногой в зазеркалье. Бри осторожно вытащила из постели одну ногу, и мир — как и желудок — остался крепким. Что ж, отлично.
И все же в ней оставалось чувство смутной тревоги — от приснившегося сна, из-за отсутствия Роджера или призрака беременности — и повседневными домашними делами она занималась рассеянно.
Ближе к полудню Бри разбирала носки и вдруг осознала, что вокруг слишком тихо. Настолько тихо, что волосы на затылке встали дыбом.
— Джем? — позвала она. — Мэнди?
Абсолютная тишина. Брианна вышла из прачечной в надежде услышать наверху привычные стуки, грохот и вопли, но оттуда не доносилось ни звука топающих ног или опрокинутых кубиков, ни пронзительного шума братско-сестринских военных действий.
— Джем! — крикнула она. — Ты где?
Никакого ответа. В последний раз такое случилось пару дней назад, когда на дне ванны она обнаружила свой будильник, тщательно разобранный на составные части, а оба ребенка, излучая неестественную невинность, находились в дальнем конце сада.
— Я этого не делал! — с достоинством заявил Джем, когда его приволокли в дом и предъявили улики. — А Мэнди слишком маленькая.
— Иськам маинькая, — согласилась Мэнди, так яростно кивая копной черных кудряшек, что они скрывали ее личико.
— Ну, не думаю, что это сделал папочка, — сказала Бри, сурово поднимая бровь. — И уверена, это не Энни Мак. Так что остается не так много подозреваемых, да?
— Падазиваимых, падазиваимых, — обрадованно повторила Мэнди, очарованная новым словом.
Глядя на разбросанные шестеренки и отломанные часовые стрелки, Джем смиренно покачал головой.
— Наверное, у нас завелись пискис, мама. (Пискис, Пикси — небольшие создания из английской мифологии, разновидность эльфов или фей. Их поведение — от безобидных шалостей до смертельных проказ. Впрочем, пикси довольно дружелюбны. Они ухаживают за заброшенными могилами, оставляют на них цветы, помогают по дому. Правда, работа им быстро надоедает, и они бросают ее при первом же удобном случае. — прим. пер.)
