— Да в чем дело-то, — встревожился Фермер, — ты толком скажи!
— Зачем "скажи", когда можно-таки просто показать?
И отвез. Показывает, значит, всю здешнюю вакханалию.
— Ну, — говорит, — полюбовался, как выглядит твое "в семь раз" в натуре? Причем тут не Земля, тут ни тигров, ни мух, ни малярийных плазмодиев...
— Да-а, — говорит Фермер, — "идиот" — еще очень, надо сказать, деликатно сказано... Это же надо быть таким старым ослом! Хорошо, хоть до практики дело не дошло. Хотя... Знаешь, что?
— Знаю, — кивнул Некто В Сером, — раз уж так оно вышло, так пусть уж оно будет. Тем более, что энергия есть энергия, и уже поэтому никуда ее не денешь.
— Дома нам за такой ландшафт впору было бы оторвать голову, а здесь — пусть будет. Пусть будет хотя бы потому что хуже того, что было все равно ничего быть не может. Вообще интересное положение, когда экологию ухудшить невозможно просто-напросто за отсутствием таковой. Кроме того — у нас просто нет выхода.
— Вполне достаточно было, — буркнул Некто В Сером, — этого самого "кроме"...
Так и договорились, и с тех пор стало так, и никто с тех пор не посягает на страшные, жестокие, смертоносные корни всей здешней жизни, памятуя о том, что однажды появившееся достойно существовать, имеющее заслуги имеет право жить по-своему, умножающее многообразие — бывает жестоким, но никогда не бывает Злом в конечном счете.
— Слушай, ты как-то очень уж странно говоришь!
-А это, можно сказать, и вовсе не я. Есть такое произведение, называется "Истинно Бывшее" — совершенно поразительная вещь. Оно сложилось в период между Эпохой Вит и возвращением Вениамина, и никогда, нигде, ни при каких условиях больше появиться не могло. По самой идее, по условию там должно было содержаться только то, что имело место, без добавлений, искажений, выдумок или купюр, но зачастую речь шла о вещах, для потомков незнакомых или непонятных, и потому местами это самое "Истинно Бывшее" так звучит, таким эпическим языком описывает всякие эпизоды, включая самые идиотские и незначительные. Почитай, оч-чень забавно местами.
— Была охота!
— Ну не читай, — миролюбиво проговорил он, — эта штука и в самом деле предназначалась не для всех, а для всякого рода предводителей, чтобы все прочие обходились мифами.
А поскольку она вдруг замолчала с видом невнятного озлобления, он сделал вывод, что зацепил ее, и теперь она из кожи вылезет, чтобы помимо его достать эту своеобразную хронику ранних эпох бурной истории Сообщества.
НЕКОТОРЫЕ УЦЕЛЕВШИЕ ФРАГМЕНТЫ ПИСЬМА "ОБЕРОНА"
НЕУСТАНОВЛЕННОМУ КОРРЕСПОНДЕНТУ.
"Надо сказать, нас удивило ваше неожиданное письмо со столь откровенно поставленным вопросом, но, впрочем, это только лишний раз доказывает, что мы не ошиблись в выборе. Вот вы спрашиваете, — кто мы? Проще всего было бы ответить, что мы — люди, разными путями и по одному находившие друг друга. Только потом, когда нас собралось восемь человек, появилось некое подобие процедуры, да и в той, как правило, нужды не возникает. Так, собственно, произошло и в вашем случае. По нашей сети наблюдения, — а она организована довольно остроумно, вам бы понравилось, — мы узнаем о статье, монографии или выступлении интересующего нас рода. При этом важно не только содержание, но и тон, настрой, с которым оно подано. После этого мы начинаем по возможности осторожно наблюдать за деятельностью автора, одновременно собирая все возможные сведения о его частной и профессиональной жизни. Ярких работ интересующего нас плана встречается не так уж и много, гораздо чаще индивидуум излагает зачастую интереснейшие факты, кажется, даже не отдавая себе отчета, что из его результатов следует. Особенно интересно наблюдать подобное у нашего брата — логиков и математиков. Порою кажется, что они не только не представляют себе, какое отношение к реальности имеют иные из их построений, но и считают, что никакой такой связи нет, что все это просто так... навроде поэтических строк, плоды ихней вольной фантазии и ничего больше. Они воспринимают открывшееся им не как обращенную к ним речь Бога, а как результат собственного баловства, которое к тому же еще и оплачивается. Но это я на почве разлития желчи несколько отвлекся; дело же состоит в том, что из ста обративших на себя наше пристальное внимание тут же, при первом прикосновении к их облику и жизненным обстоятельствам отсеваются девяносто, а еще девять отбраковывается несколько позже. Но, предположим, находится где-то исключительно устойчивый соискатель, которому никто о том, что он соискатель, не сообщал, мы собираемся так или иначе и вместе обсуждаем, как нам поступить в сложившемся положении... И тут, как правило, мы с неизбывным детским изумлением получаем письмо, подобное вашему, или же иную какую-нибудь весточку, где нас с непозволительной промежду джентльменов прямотой спрашивают, какого нам черта, собственно, нужно, или же просто и даже сравнительно вежливо выражают интерес и желание сотрудничества. Мы конспирируемся! Мы тщательно конспирируем нашу деятельность, причем все лучше после каждой очередной неудачи! И все-таки это происходит с наводящей на размышления закономерностью. После получения такого рода весточки решать нам, по сути дела, остается нечего: и так видно, что человек подходящий. Заметьте! Ни разу к нам не обратился ни один из девяносто девяти ранее отсеянных по тем или иным причинам, только Сотые! Они или ощущают наш интерес к собственной персоне, или же проявляют непреодолимый интерес к каким-либо работам одного из нас (а мы, в том числе с целью дальнейшего рекрутирования, продолжаем строго дозированную "внешнюю" деятельность) и желают обмена мнениями или же прозревают саму суть согнавшего нас воедино течения. Следует сказать, что были и такие, с которыми Сообщество устанавливало связь активно, но в этих случаях, как правило, все тоже оказывалось в порядке..."
"... случай с Вами вообще следует считать особым, потому что Вы не только сами по себе подходите нам по всем параметрам, но и работы ваши из числа уже опубликованных просто-напросто необходимы нам уже на самых ранних этапах осуществления проекта. Помимо всего прочего должен выразить Вам еще и личное восхищение Вашей концепцией "третьего радикала" любых логических выражений в связи с Вашим же дерзновенным утверждением о реальности, — и природе этой реальности! — любых абстрактных объектов. Это что же получается, — переворот в теории познания? Создание некой металогики, вполне пригодной для решения, в конечном итоге, любых реальных задач? Ай-яй-яй! Я прямо-таки все локти себе до костей изгрыз от зависти, что такие простые, очевидные, ПРОЗРАЧНЫЕ вещи пришли в голову не ко мне... Но это, как Вы сами понимаете, шутка: хоть мы с Вами, в какой-то мере, и коллеги, но работаем все-таки в существенно-разных областях. Впрочем, судя по письму, Вы основательно знакомы с некоторыми моими опусами, особливо касающимися сингулярных точек "сложных" множеств типа особых классов многомерных пространств, — и так далее, а потому мой псевдоним в этом письме является, скорее, данью обычаю, потому что свои официальные статьи я чистосердечно подписываю своими истинными именем и фамилией..."
"... к черту! И хотя я, разумеется, не плаваю, как Вы, в альпинизме, охоте и вольной борьбе мы с Вами, думаю, во мнениях сойдемся. И, — умоляю, — не фыркайте, что все, мол, решили за Вас; ничего подобного: никто и ничего за Вас не решал во-первых, а во-вторых — Вы же сами, независимо ни от чего отыскали нас, и нет нужды, что мы нашли Вас еще раньше. А в-третьих, — и это самое главное для разумного человека, — у Вас нет ни малейших причин, чтобы с нами не идти... Вдумайтесь в это, остудите на время упрямство (а мы тут все такие!) и сознайтесь, что это — правда. Чем бы ни закончилось наше почти безнадежное предприятие, даже одно само участие в нем, на мой взгляд, есть наивысший удел, какой только может быть уготован смертному. Вы увидите, как заработает ваш "третий радикал", РЕАЛЬНО воплощенный в РЕАЛЬНОСТЬ в своем предельном выражении, сделав ранее невозможное — возможным, и сами будете в этом участвовать. Кроме того, что, по Вашему мнению, приносит нормальным людям наивысшую радость? Так и вижу на Вашем лице ядовитейшую из ухмылок, сам такой, но мы же с вами все-таки вышли из благословенного возраста безумных влюбленностей! Не знаю, как Вам, а для меня это, — после любви, — возможность общаться с умными, интересными и приятными мне людьми, и делать общее с ними дело, когда никто никого не использует "в темную" и не сваливает на другого неприятную работу. Индусы вообще считали, что само по себе общение с родственными тебе душами уже есть награда за добродетели, которые были проявлены в минувших воплощениях."
"... Исхода вообще не подлежит сомнению. Иное дело — вопрос места. Подход, в основном сложившийся к настоящему времени, не ставит каких-то особых ограничений на место, желательно только избегать мест с бурной тектонической деятельностью, но хотелось бы, все-таки, приобрести участок, содержащий полиметаллические руды в непромышленных масштабах. Так что, по предварительной прикидке, это Анды или же Горный Алтай. Впрочем, — дело наше таково, что (только не говорите никому!) может потребоваться несколько попыток."
"В заключение хочу сказать, что в Вашей скромности уверен совершенно, как и в том, что вы вполне понимаете ее сугубую необходимость. И вообще примите мои извинения, потому что у нас не принято объяснять сами собой разумеющиеся вещи — своим. Объяснения — только когда их просят. Наш адрес вы вычислили совершенно правильно, и потому — пишите, а еще лучше — улаживайте дела и давайте-ка побыстрее к нам. Уверен, что вам будет оч-чень интересно и здесь, и ПОТОМ."
"Оберон."
XXI
Мы не зря прошли наш путь на Юг, не зря отказались от перелистывания после Чертовых Ворот, и зря я переживал по поводу охлаждения между нами из-за изоляции от посторонних людей и замкнутости друг на друга. Для меня аккурат на протяжении всего времени путешествия все посторонние были бы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО посторонними и ненужными, а для Мушки... Комбинация из геминера и Мушки получилась еще та: поначалу она еще отмалчивалась, а потом все-таки рассказала, что вместе с машиной уходила с Земли Лагеря в какие-то иные места:
— А судя по тому, что ты мне рассказывал, была и на Земле Марка. Ог-громаднейшие такие перекрученные полотенца с неба до земли, вроде как из волокон радужного света, купола, а того больше — конуса такие же, люди одеты в такой же мохнатый свет, и что-то вроде самолетов тоже сделано из таких же полотнищ, только погуще и рисунок куда сложнее. Между прочим, — три с половиной тыщи только так, сама по спидометру замеряла, и никакого при этом шума. Похоже?
— Похоже.
— Ну, ин и ладно, коли так. Но та-ам ни-и ра-ай... Нравы крутые и решительные, три раза сбивать пробовали...
— Что?!!
— Да спокойно ты... Не сбили же... Там такая штука вытягивается, из тех же волокон, только гораздо ярче и вроде языка, прилипнет — и хана! Не избавишься, пока не изъест до тла или пока не погасят, так и будет тянуться. Они его вроде как "вермис" называют или что-то вроде... Может такое быть?
— Вполне. Только ты-то как узнала?
— Так видно же! У них радио нет, через какое-то Объединение болтают, а его видно, а ты сам говорил, что информация...
Я кивнул:
— Есть информация, и если она есть, то она есть. Ты лучше скажи, как уцелела, анчутка? ТБ -"липучка" — очень опасная вещь...
— А! Зато протягивается долго. С "Гешей" три раз можно успеть в тысяче километров оказаться, и с другой стороны.
Были и прочие эпизоды того же плана. И все-таки мы обрадовались, когда увидели людей, и она обрадовалась, как будто в других мирах люди были понарошку, вроде бы как в кино, и потому в счет не шли. Я не стал задерживаться в Загорье и отправился прямо на Киалесстадир, где: "Край его и мира край — на мысе Хай". Я много чего люблю, люблю и не хочу ни с чем сравнивать, но все-таки мыс Хай — особенное место среди особенных мест. От его аскетической, строгой красоты кружится голова, он красив, как темный ангел, как Лермонтовский Демон, но только типом своей красоты, потому что нет в нем никакого концентрированного зла. Гора — та еще ничего, она хоть и выше всего здесь, все-таки выглядит от мира сего, лежит, как трехкилометровой высоты кит, уперший в океан окатистый череп, там и прозрачные рощицы черноиглых сосен встречаются кое-где, и крохотные по масштабам Горы, яркие мазки альпийских лугов — это по сторонам. Но, вместо того, чтобы так и опуститься по параболе в океан, Гора становится все более пологой, переходя в Желоб: там, собственно, и располагается Киалесстадир, Желоб переходит в Вал, и это-то как раз и есть самое интересное во всем этом с виду неброском пейзаже. Вал — это монолитный, круто падающий к порту, абсолютно гладкий спуск километровой высоты, идеальная, как по лекалу выточенная криволинейная поверхность. Зеленовато-черный, несокрушимый, вылощенный, выглаженный камень, жирно блестящий под низким светилом. Внизу вода серо-зеленая, тяжелая, как позеленевшая жидкая бронза, чуть сморщенная слабым ветерком, и на ней неподвижно замерли тяжелые, крепкие корабли. Все, весь пейзаж кругом выдержан в серо-зеленой, сине-зеленой, серо-стальной, сине-фиолетовой гамме, так что при одном взгляде бросает в дрожь. Тихо-о... Все твердое и монолитное, с малым числом деталей, неподвижное, приглушенное. У самого спуска и вдоль всего желоба располагается Длинный Торг, и он разительно отличается от любого рынка более теплых и ласковых мест. Массивные, как маленькие крепости и просторные каменные лавки и павильоны расположены поодаль друг от друга, на неком пристойном расстоянии, чтобы не тесниться в недостойной сутолоке. Люди под неярким небом в одеждах, напрочь лишенных пестроты, говорят негромко, приглушенными голосами, и передвигаются неспешно. Это место явственно дает понять каждому, пониманием обладающему: некуда торопиться. Каждый, кто попал сюда, непременно успеет. Торг есть торг, и бывает много народу, но и толпа ведет себя приглушенно и как-то размеренно, без малейшей аффектации, а несокрушимая каменная грудь мыса Хай гасит звук шагов. Нет, без разговору — это зутлингское место, они здесь бесспорные хозяева, но это и Птичье место тоже, на Юге полным-полно Гнезд, полных народа или временно пустующих. И полным-полно Птиц из Зутлингов, два этих рода на редкость успешно ладят и сотрудничают. Само собой, — нам не понадобилось ни гостиницы, ни странноприимного дома, ни чьего-нибудь частного гостеприимства: мы гордо и непреклонно остановились на горе, где от веку, с самого укоренения в здешних местах Подворья Киале располагалась стоянка Крылатых, сейчас, понятное дело, это были исключительно только геминеры, и какие! Куда там нашему "Северному Стандарту" под номером "69"...
Когда Мушка увидала эту конюшню, глаза у нее лихорадочно вспыхнули, и я тут же понял, что останусь позабыт-позаброшен, пока из стоянки не будет высосана последняя капля костного мозга, — страсть, ничего не поделаешь. Она мгновенно отыскала единомышленников, и особенно один из них птенец чуть постарше меня так на нее глядел, что у меня, с одной стороны, чесались руки, а с другой — даже жалко было глядеть на него, онемевшего и ошеломленного. Забавно было видеть, что его папаша, похоже, вполне разделял сынковы чувства, но, однако же, прятал их куда более искусно. Так что большую часть своего времени она проводила в полетах, а я... я отчасти был даже доволен таким развитием событий, потому что сразу же, как только бросил с вершины Горы первый взгляд на панораму мыса Хай, понял, что тоже явился сюда за товаром, и нет нужды, что товар этот — особого свойства. В то время я даже не смог бы ответить, что именно ищу, но твердо знал, что нахожусь в поиске, поиск этот касается только меня, и не будет мне покою, пока не найду. Тут еще надо иметь в виду сугубую оригинальность ситуации: не кто-нибудь искал, а Я, я — с некоторых пор способный найти ЧТО УГОДНО в КАКОМ УГОДНО виде, и если мне попадалось таким образом что-то, соответствующее какому-нибудь незначительному и подсознательному желанию, я странным образом смущался самого себя и покидал такую находку. Это было похоже на старинный обычай некоторых народов дарить гостю все, что он похвалит или даже приглядит излишне пристально: лично я не знал бы, куда деваться, угодив в подобную ситуацию. Так вот я искал — и не находил, а потом все-таки дал себе труд задуматься: а не слишком ли быстро, в конце концов, я бегу? Не избаловался ли, находя все, что угодно — бездумно? И сразу же понял, что феномен ненаходимости чего угодно может быть объяснен только одним единственным способом: если искомое обладает волей к тому, чтобы не находиться, и силой, достаточной для того, чтобы не быть найденным. Из этого до меня, как до жирафа, дошло, что я ищу какую-то ЛИЧНОСТЬ, и эта личность — не вполне обычная, и не слишком-то стремится к контакту со мной. После этого я начал искать вполне осознанно, и, соответственно, осознал, что до сих пор обращался с открывшимся мне, как безмозглый потребитель, потому что как иначе назвать положение, когда возможностей становится в тысячу раз больше, а желания остаются в основном прежние, — и, надо сказать, достаточно незамысловатые желания. И не то, чтобы слишком уж возвышенные. А это вредно, — давать существам низшего порядка все то, чего они простодушно вожделеют, дать какому-нибудь питекантропу вволю корму, так он и не подумал бы превращаться в человека. А теперь я ВПЕРВЫЕ за все это время испытываю затруднение, и тут же впал в растерянность. Спартанцы меня не одобрили бы. А ведь затруднение — это же хорошо, это же позволяет узнать положенные мне на текущий момент границы, — или, по крайней мере, указать, где они хотя бы находятся. Поэтому, тщательно оценив ситуацию, я прекратил бессистемные поиски и взялся за дело со всей основательностью. Надо сказать, что Побуждение возникло у меня именно в этом месте отнюдь не случайно: чем проще, спокойней и монолитней природа места, тем проще и сильнее владеющие им закономерности; это аксиома, и для планетарных условий пределом такого рода является, само собой, какой-нибудь полярный континент, но там все становится уже СЛИШКОМ простым, не оставляя возможности для маневра. Стиль мыса Хай — недоступная простота, а если бы он был рыцарем, то девизом его непременно было бы что-то вроде: "Ничего лишнего". Так что, с этой точки зрения, место почти оптимальное, и ситуация как раз сложилась /Схематизированный графилон, достаточно условный. Прим. ред./... Вопреки уже начавшей складываться у меня привычки, я постарался остаться в прежнем трехмерном локусе, и никуда не пошел, последовательно моделируя параметры искомого; мозгов для этого у меня явно не хватало и я прибег к расширению /Малоусловный графилон. Прим. ред./ вида. Дошел до предела собственной устойчивости, чуть не расползся в рыхлое "веретено", но вовремя остановился: может, это и неизбежно, только кажется мне, что для меня покамест рано и никогда, ни для кого не поздно. Постепенно искомый объект начал моделироваться, обрастая все большим числом подробностей, несколько раз пробовал растекаться, но сила этого метода как раз в том и состоит, что удалиться для объекта — практически невозможно, как с грамотным исчислением. Я сидел, закрыв глаза, и занимался предельной деталировкой объекта, и прозевал момент, когда напряжение между моим собственным локусом и здешними сингулярными точками пришло к пределу пластичности; это больше всего напоминало монотонный звук, постепенно достигающий угрожающей силы, но по сути являлось /Схематизированный графилон. Прим. ред./... Когда я, наконец, обратил на него внимание, процесс замкнулся и стал самоподдерживающимся, потом действительно раздался звук, напоминающий приглушенный гром, и я сразу же обнаружил себя почти тремя километрами ниже, на Длинном Торгу в Желобе, рядом с ресторанчиком "Акрос", где мы с Мушкой давеча лакомились маринованным тунцом, а Мушка ввергла в шок всю почтеннейшую публику, лупанув (самый подходящий термин для этого явления!) грамм сто пятьдесят водорослевки, настоянной на бобах шкуродера, за единый дух... Я — огляделся и не увидел вокруг себя ничего, заслуживающего внимания, за исключением того, что на восточной скуле Горы, у самого верха, появилось небольшое, невинное с виду облачко, напоминающее плотный клок серой ваты, а с этой штучкой меня позаботились ознакомить сразу же по нашему прибытию в эти богоспасаемые места. Клок ваты на склоне Горы был абсолютным признаком того, что через час-полтора на сцене мыса Хай состоится бенефис местного демона, жестокого норд-оста, без изысков именуемого "даун". Его можно считать одним из последних осколков знаменитой Погоды эпохи Лагеря и Ранней Вит, появление его было непонятным, потому что не сезон, а самое главное, — совершенно неуместным, потому что во время выступления "дауна" находящихся на открытом воздухе следует считать самоубийцами, кем бы они ни были, и во всяком случае отказывать в погребении на освещенном кладбище по обряду матери нашей Святой Церкви. Но я рассчитывал успеть: интересное, вообще говоря, дело, — только что я во вред делу переосторожничал, отказавшись от собственного движения в ходе моделирования, и довел ситуацию до того, что она с хрустом выдернула меня с нагретой грядки и пересадила на новое место, и тут же, — с несказанной наглостью собираюсь по-быстренькому, за часок, догнать увиливающую от меня сущность... Зашел в ресторан, заказал уху "Комплетекос" из семи сортов рыбы, молок, икры и рыбьих печенок и тонко нарезанный вяленый ласт реплика с луком. Выпивать, понятное дело ничего не стал, ограничившись двойным кола-кофе с медом, но в башке процесс тоже вошел в самоподдерживающийся режим, и поэтому спустя пять минут я уже не чувствовал вкуса переводимых деликатесов и жевал все подряд чисто автоматически, а когда поднял голову, то обнаружил тяжелую черную дверь рядом со стойкой бара, а сама она имела не тот цвет, что я, по-моему, запомнил. Сам я был теперь, весьма благоразумно, затянут в серый комбинезон из бездефектного волокна, непромокаемый и с магнитадгезивными застежками. Пора было делать следующий шаг, и я, выбрав темпоритм, обеспечивающий мою незаметность, скользнул в эту черную дверь, и оказался в закутке Овощного Ряда, как раз между оптовым складом компании "Фрей" и псарней моего доброго приятеля Эрика, и увидал, что никто до сих пор так и не приобрел большого фраттида, неутомимо кружившего по просторной клетке. Мы частенько шутили по поводу этой серой, гладкошерстой твари с острой мордой и длинным телом на коротких сильных лапах, похожей не столько на собаку, сколько на помесь крысы с крокодилом и бывшей с хорошего леопарда размером: я говорил, что следует в качестве поговорки ввести выражение :"Когда купят фраттида", — а он собирался дать рекламу с обещанием бесплатного гроба покупателю этого экземпляра. Фраттид заметил меня, скосил для начала красные, неизреченно-подлые глаза, а потом остановился и хрипло завыл. Я не слыхал, чтобы он когда-нибудь лаял, но зато как он выл! Сейчас у меня только защемило почему-то сердце, когда я вспомнил всю эту веселую чушь и почувствовал острый запах псарни, и кошмарный вой этого адского создания не оказал на меня своего обычного воздействия. Я быстрыми шагами вернулся к входу в ресторан и оглянулся на Гору: тяжелый темно-серый облачный пояс тянулся уже вдоль всего ее склона, спустившись до половины ее высоты, и уже начинало темнеть, а все вместе это обозначало, что самое интересное начнется минут через двадцать, не больше. Я снова вошел в ресторан, и на этот раз потолки в зале были ниже, народу сидело больше, и народ был совсем другой: огромные, коренастые люди в высоких сапогах, с ладонями, как лопаты, одетые в тяжелые серые плащи и с взглядами тяжелыми, как серый свинец. Один из них, вдруг отвернувшись от стойки, полоснул меня таким взглядом, что я поневоле вспомнил Эрикова неликвиду, а зал между тем начал наполнять тревожный, призрачный синеватый свет, не то проникающий сквозь окна, не то зародившийся прямо здесь, в застойном воздухе кабака, вездесущий, как керосиновая вонь. Я прямиком направился к двери рядом со стойкой, и на этот раз попал в сводчатый коридор, в котором царил сумрак. Ненужные, чужие, посторонние двери виднелись по сторонам, и от некоторых из них исходили призывы фальшивые, как перстни на грязных лапах оборванцев, а в других ровно, мощно гудел огонь, звенело тяжелое железо и метались деловитые, смутные тени, и это вызывало ассоциации с кузницей, но я, обливаясь потом от предельной сосредоточенности, шел по возможности мимо, свернул по коридору налево и с чувством просто-таки невероятного облегчения снова вышел под открытое небо, туда, где тянулся бесконечный ряд мастерских и лавок Сплетенной Конгрегации Ювелиров. Убедился, что почти замкнул кольцо, по большинству признаков оказавшись на прежнем месте. Небо было черным-черно, как в одном из самых страшных моих снов, а склоны Горы, остающиеся ниже туч, светились тем самым голубым блеском, и было в этом свете, как и в страшной тишине вокруг, как в кромешном небе над головой разлито такое напряжение, что волосы вставали дыбом, и самое страшное было в том, что никак нельзя мне было смотаться или Перелистнуть, если уж я не хотел погубить все дело... На этот раз я дополнил последовательное уточнение модели собственным движением, и потому процесс пошел значительно быстрее: в дверь этой внешне-невзрачной лавки я вошел, будучи почти уверен в обретении искомого. За тройными дверями из бездефектного композита, построенного по псевдофрактальной схеме, за полутораметровыми, немудрящими стенами из плавленого базальта, в обширном, низком зале причудливой формы было светло, как днем. Я отлично знал эти светильники с Земли Харальда, они как раз и были приспособлены для того, чтобы обеспечивать стандартный, образцовый белый свет без теней, но почему-то не ожидал увидеть их в этом старом-старом здании. По светло-желтому с коричневым орнаментом каменному полу бесшумно кружилось совершенно непостижимое существо, со светящейся красным безволосой кожей и множеством круглых глаз на конической голове. Оно одновременно вращалось вокруг своей оси, даже как бы ВНУТРИ собственной кожи, и с неуловимой быстротой, хаотически металось по залу, бесшумным вихрем посещая все закоулки и умудряясь при этом ни с чем не сталкиваться. Помнится, на почве вдруг наступившей крайней усталости, меня при взгляде на это чучело посетила уж-жасно глубокая мысля: что оно пытается-де изобразить поведение элементарной частицы согласно модели Шредингера, и не без успеха. В следующую секунду мне стало ясно, что это что-то вроде стража или просто милая шутка, изображающая чисто для смеху этакое воплощение Абсолютного Стража, и ничего особенного, и интересующиеся могут проверить, шутка это или нет. Что же касается меня, то я глянул на него, и понял, что верю и так. Повсюду в зале, как и положено, высились наклонные витрины, в каждой из которых содержалась какая-нибудь целостная серия украшений, объединенных непременно стилем, школой, эпохой и, в меньшей мере, своим происхождением. В другое время я, хоть и нагляделся не менее полных коллекций в богатых Гнездах, все-таки поглазел бы на эти маленькие яркие штучки, переполненные подробностями, плод, зачастую, совершенно чуждой традиции: взгляд на них кое-когда порождает совершенно новые ассоциации, а важнее этого, пожалуй, ничего и нет. Витрины поменьше занимали почти все пространство стен, а народу, по погоде, было не так уж и много. Оценив эти и другие важные подробности, я направился прямиком в один из самых закоулистых закоулков, где были выставлены предметы из мира, населенного какой-то группой сарпризантов, и увидал там спину, явственно выражающую ожидание. Меня. Не поворачиваясь, человек вполголоса произнес:
