Моя Святая Земля

Алвин отпер лабораторию Марбелла.

В ней был тот беспорядок, какой всегда бывает, когда вещи собирают в спешке, не трудясь поднять то, что обронили. В монументальном шкафу осталось довольно много книг; некоторые валялись рядом, на полу, среди рассыпанных сушёных семян и осколков битого стекла. Стеллаж напротив книжного шкафа был пуст; Эральд подумал, что часть лабораторной посуды Марбелл расколотил специально — в бурой луже под стеллажом, превратившейся в липкое желе, застыло слишком много осколков и обломков. Однако Сэдрик, войдя в лабораторию, тронув стену, заглянув в зеркало и проведя пальцем по столу, вроде операционного — мраморному, с жёлобом для стока жидкостей, сказал с уважением и неприязнью одновременно:

— Аккуратник. Чистюля. Знал, что его в любую минуту могут хватиться — но вылизал всё, до блеска. Неужели для меня постарался? Лестно.

— Чистюля? — удивился Эральд.

— Сэдрик, тебе это зачем-нибудь надо? — спросил Алвин. — Вот, барахло осталось, книжки, зеркало...

— Хорошее зеркало, — кивнул Сэдрик. — Пригодится. Я тут ещё... это... приберусь.

Он остановился напротив зеркала, упершись ладонью в раму, и некоторое время задумчиво смотрел на собственное отражение. Эральду показалось, что его товарищ-некромант снова впал в транс — он сам не посмел мешать и Алвину не дал — и, видимо, это оказалось правильным. Сэдрик, не спуская глаз с собственного лица в зеркальной глубине, вынул нож, сделал медленный надрез на своей несчастной увечной руке, смочил в крови пальцы здоровой и вывел на стекле, чуть касаясь, какой-то сложный символ.

И из тёмной глуби на несколько секунд выступили, вспыхнули, словно неоновые, и медленно растаяли слова, написанные небрежной скорописью: "Мой бедный государь, дурачок, разве можно менять власть на душу? Бедное дитя, потерявшее всё, я больше не смогу вас защищать. Прощайте".

Алвин рядом с Эральдом порывисто вздохнул — и Сэдрик стремительно обернулся, успев перехватить здоровой рукой медную ступку в десяти, самое большее, сантиметрах от стекла:

— Эй, одержимый, — сказал он неодобрительно, — ты же мне тут всё отдал, нет? Так и не порти. Держи себя в руках, без шикарных жестов.

— Не мог уйти, не плюнув в лицо, — сказал Алвин с омерзением. — Предатель.

— Ага, — отозвался Сэдрик. — Он должен был вызвать меня на поединок? Знаешь, после того обряда с твоей душой, у меня прибавилось силёнок... я бы мог его убить, наверное. Ему это надо?

— Он — лекарь, — сказал Алвин.

— Я тоже, в какой-то степени, — улыбнулся Эральд. — Может, королевский дар компенсирует, а?

Алвин вздохнул.

— Может быть. Иди в королевскую опочивальню, Эр. И некроманта возьми... выгнали из собственной спальни, как пса... куда бы мне-то податься?

Эральд огорчился.

— А почему? Что, во дворце мало места? Оставайся в своих покоях, а я...

— А ты — король! Не спорь! — вскинулся Алвин, и Сэдрик кивнул.

В круглой комнате, через которую нужно было пройти в королевскую опочивальню, торчали лакеи и отирался толстячок Кайл, нервно крутя в руках резную палочку, украшенную неизменными розами. При виде Эральда и Алвина он засуетился, не зная, куда деть эту вещичку и руки, взглянул перепуганными глазами:

— Госу... мессир Алвин, а жезл-то куда? Как же?

— Отдай некроманту, — кратко приказал Алвин.

— А... разве... почему... разве так можно? — Кайл посмотрел на Сэдрика с ужасом.

— А мне-то это зачем? — удивился Сэдрик. Кайл воздел глаза горе.

— А что это? — спросил Эральд.

Алвин резко выдохнул.

— Деревенщина... Сэдрик, это жезл королевского камергера. У тебя должен быть, ясно, дубина?

Сэдрик тут же парировал:

— Слушай, одержимый, я не обязан разбираться в этой дворцовой суете, у меня другие дела. Будешь меня цеплять — я ж придумаю, что делать с этой палкой!

— У камергера другого государя должен быть другой жезл, — очень тихо возразил Кайл, бледнея.

Лицо Алвина мгновенно превратилось в дёргающуюся маску:

— А, слизняк, сломать его хочешь? Так придётся подождать, пока меня не будут закапывать — если тебя не закопают раньше!

— Так, — не выдержал Эральд. — Кайл, объясните, пожалуйста, что это за обычай. Жезл ломают, когда короля хоронят, я верно понял?

Кайл кивнул — и поклонился.

— Алвин, не кипятись, — продолжал Эральд. — Пойми: он вправду не знает. Не было прецедентов. Скажи, кто-нибудь из королей Святой Земли когда-нибудь кому-нибудь уступал трон по доброй воле?

Алвин усмехнулся.

— Интересно, — сказал Сэдрик, — а не на Святой Земле? А в других местах? Ты, государь, прав, как всегда: прецедентов не было. Другой бы братца казнил тут же... ну, благой сослал бы или заточил в монастырь. Королевская власть не делится пополам.

— Так мы и не собирались её делить, — сказал Эральд. — Власть так и останется у Алвина. У меня — дар. Каждый занят своим делом. Кайл, я думаю, жезл камергера Алвина вы должны оставить себе. Не думаю, что Сэдрик будет заниматься организационными дворцовыми делами, вроде отопления, чернильниц и посуды — я бы попросил вас остаться на этой должности и впредь. Верно, Алвин?

Алвин улыбнулся неожиданно весело.

— А что, — сказал он, — забавно. Ты с фантазией, братишка. Король жив ещё, да здравствует второй? У соседей глаза повыскакивают, а вся Святая Земля будет обсуждать столетиями.

— Договорились, — подвёл итог Эральд. — Теперь Кайл решит, куда тебе податься, чтобы не чувствовать себя неуютно. А насколько жезл нужен Сэдрику — даже не знаю. По-моему, нам надо придумать новую должность, а не изменять старую.

Кайл слушал, приоткрыв рот.

— У тебя будет два жезла, представляешь? — расхохотался Алвин. — И ты войдёшь в историю, кто бы мог подумать! Правда, как курьёз... Ладно, вали уже, мне тоже надо где-то приткнуться...

Кайл, еле справившись с оторопью, сделал церемониальный приглашающий жест — и Алвин удалился, кивнув друзьям на прощанье. Эральд вошёл в королевскую опочивальню.

Ложе государей, вероятно, должно было вызвать у него какие-то возвышенные чувства — аэродром, метров в пять шириной, застеленная подбитыми мехом златоткаными одеялами пустыня, под алым в золотых розах балдахином, с золотыми статуями Божьих вестников по углам — но не вызвало. Не человеческая постель, а музейный экспонат. Вдобавок, нельзя сказать, чтобы особенно мягкое ложе. Льняные простыни — не то, что привычное бельё: шершавые. А меху место на шубе, а не на одеяле.

И кресло, которое притащили для Сэдрика, предполагало, что, охраняя государя, тот будет сидеть всю ночь — Эральд возмутился.

— Знаешь, — сказал он, — это, очевидно, против дворцовых правил, но если тебе положено спать тут, можешь спать на этой же кровати. Мы друг другу не помешаем: на ней два грузовика могут разъехаться.

— Ага, — тут же ядовито заметил Сэдрик, — а скажут...

Эральд рассмеялся:

— Дружище, после всего, что мы наворотили, тебя ещё волнует, что они скажут?! — и Сэдрик ухмыльнулся в ответ.

Потом Эральд перевязывал Сэдрика — и порадовался состоянию раны. Она выглядела просто замечательно, словно не сутки прошли с момента выстрела, а неделя минимум.

— Дар, — сказал Сэдрик убеждённо. — Даже если один раз дотронешься — и то... Видал дракона? А я тебя поминутно дёргал. Дело идёт быстро, уже и рукой двигать могу, — и повёл плечом, но Эральд заметил, что безразличное выражение лица далось его другу непросто.

— Не надо пока двигать рукой, — сказал он. — Успеешь, дай дырке зарасти как следует.

Они уже собирались лечь спать, когда в королевскую опочивальню без стука заскочила пышная белокурая дамочка лет двадцати пяти с ворохом простыней. Её разрумянившееся лицо в первый момент просто сияло — но это сияние вмиг погасло, превратившись в ужас, когда дамочка увидела Сэдрика.

— Ах, ва... государь... — пробормотала она. — Я... может...

— Вы заведуете постельным бельём, сударыня? — обречённо, но вежливо спросил Эральд. — Да? Спасибо, бельё, кажется, в порядке. Я буду спать, если ничего больше не нужно, ладно?

— Лиабель, бельевщица... — пробормотала дамочка, не сводя взгляда с Сэдрика.

— Сэдрик, мой телохранитель, — сказал Эральд. — Всё хорошо, Лиабель.

Лиабель сделала реверанс и задом вышла из опочивальни. Эральд вздохнул: эту ситуацию он отлично понял и сам, без всяких объяснений. Он даже не предположил, что Лиабель пытается сделать карьеру: ещё в Петербурге не только ровесницы, но и взрослые женщины иногда начинали вести себя в обществе Эральда похожим образом. Кроме дара целительства и доверия четвероногих и пернатых, в королевский дар входила и женская любовь — порой срывающая с петель совершенно неожиданные двери.

На Земле Эральд как-то сделал глупость: дочь маминой подруги была хоть и старше его лет на десять, но очень хороша собой. Глупость стоила такого нестерпимого стыда на следующий день и таких невыносимых разговоров, что Эральд зарёкся навсегда.

— Ну вот, — сообщил Сэдрик, глядя в потолок. — Теперь растреплет всему свету, что ты спишь со мной. Некроманты — твари противоестественные, как известно, а тётки обидчивы.

Эральд попытался сдержать смешок — но прыснул:

— Зато цепляться не будут.

Но тут дверь опочивальни скрипнула снова.

— Однако... — удивился Эральд, но ошибся — это не Лиабель вернулась.

На пороге стоял мрачный Алвин.

— Ничего себе, — ещё больше удивился Эральд. — Что-то случилось?

— Я отвратительно сплю, — выдал Алвин жалобно и зло. — А там — вообще не могу. Мне нездоровится, ясно? Болит голова и вообще... я боюсь там спать, — закончил он неожиданно. — У меня врагов — полкоролевства, дворец ими полон доверху.

— Хорошо, — Эральд пожал плечами. — Оставайся тут. Тут не боишься?

— Нет. Я верю в некромантов... — Алвин сел на край громадного ложа, помолчал с минуту и вдруг обратился к Сэдрику. — А ты что-нибудь смыслишь в алхимии?

— Нет, — кажется, Сэдрик тоже удивился. — А надо?

— Надо, — Алвин взглянул на него почти умоляюще. — Послушай... ты умеешь делать микстуру для сна? А?

В этот момент Эральду показалось, что его брат сам на себя не похож — но такое он тоже где-то уже видел. Много, много раньше...

— Нет, прости, — сказал Сэдрик. — В алхимии я не разбираюсь вообще. Даже не касался никогда.

— А, святое дерьмо! — Алвин в отчаянии врезал кулаком в живот золотому ангелу, содрав костяшки пальцев. — Мне плохо! Теперь я буду мучиться всю ночь, а завтра что?! Cрань Господня, будь проклят Марбелл, предатель, трус, поганая сволочь!

— Алька, — тихо сказал Эральд, — успокойся на минуточку. Послушай.

— Вино не помогает! — рявкнул Алвин. — Засыпаю всё равно еле-еле, а на утро совсем худо, сука, сука! "Моё бедное дитя!" — проблеял он в ярости. — Гадина паршивая!

— Аль... сосредоточься, пожалуйста.

Алвин взглянул злыми и полными слёз глазами.

— Братишка, — сказал Эральд, — микстуру не надо. Человек привыкает, и не может заснуть без неё. Чем дольше пьёт эту дрянь, тем сильнее привыкает, тем тяжелее заснуть...

— А Марбелл-то — сука, точно, — сказал Сэдрик.

— Ребята, как вы думаете, а привычка к снотворному — это болезнь? Если болезнь, то, быть может, её можно вылечить наложением рук...

Алвин весь превратился в отчаянную надежду:

— Ты можешь...

— Только не накручивай себя и не жди, что сразу сработает. Иди сюда, ляг. Помнишь Божьи звёздочки? Представь их себе, представь себе небо... нет, глаза закрой. И расслабься.

Эральд дождался, пока Алвин устроится на королевском ложе, и положил ладонь ему на лоб. Алвин мотнул головой — и Эральд убрал руку, дотронулся только кончиками пальцев:

— И не думай ни о чём, кроме неба...

Стояла удивительная ночная тишина мира без автомобилей, самолётов и звукопередающих устройств — только ветер выл и свистел, гуляя по дворцовой площади, и еле слышно потрескивал фитилёк одной из трёх длинных белых свечей в золотом канделябре. Сэдрик заснул почти тут же, как его голова коснулась подушки; минут через десять Эральд понял, что спит и Алвин. Его лицо разгладилось и оттаяло во сне, и Эральд подумал, что королевский дар — пока недоисследованный и недооцененный навык. Дикий талант, который хорошо бы проверить экспериментальным путём.

Что-то подсказывало ему, что материала для экспериментов Святая Земля может предоставить в неограниченном количестве.

XIII

Средневекового завтрака в спальне не вышло: его сервировали в Белой столовой, по этикету столичного дворца. И Эральд думал, что опоздал, потому что рассказывал Алвину о деревне, голоде, сожжённой мельнице и трупах около проезжей дороги, а Алвин слушал, не прерывал — для него это было основательно внове.

Уже потом Эральд узнал, что король опоздать не может. Но сперва сильно смущался.

Джинера пришла в столовую первая. Она выглядела чистенькой и свежей, на ней было новое платье, тёмно-вишнёвое, скрадывающее ослепительную принцессину рыжину.

Занималась принцесса мелким вандализмом: дожидаясь остальных, выцарапывала что-то на оконном стекле алмазом своего перстня.

— Рыжая, ты что? — удивился Алвин, а Эральд подошёл ближе.

Джинера нацарапала четыре имени в классическом-классическом контуре сердечка. "Эральд", "Алвин", "Сэдрик", "Джинера" — и схематично нарисованная Святая Роза. Не на любовный союз намёк. Конфиденты, сказал Алвин.

— Обычай Солнечного Дома, — объяснила Джинера, нимало не смущаясь. — На стёклах нашего дворца в Златолесье остались следы перстней ещё супруги Горарда Рыжего. У нас считается, что это — на счастье.

— Подвинься, — скомандовал Алвин, слегка подвинул принцессу, не дожидаясь, когда она сама отойдёт, и выцарапал рубином своего перстня, под сердечком: "Врата ада заперты. 10-й день св. Фелиона, год н. э. 856". — Если на счастье — пусть будет.

— Дай на минутку, — попросил Сэдрик. Алвин снял перстень, протянул:

— Хочешь — подарю.

— Не надо, смертная магия ни гранатов, ни рубинов не любит, — отмахнулся Сэдрик и нацарапал под надписью Алвина, неожиданно изящным почерком: "День Двух Королей, благослови Господь".

— Я тоже хочу, — сказал Эральд. Рубин передали ему. Он на секунду задумался, прикидывая, как бы написать не по-русски, а на языке Святой Земли: чтение не составляло никакого труда, шло автоматически, будто он умел читать эти странные знаки всегда, а вот письмо... В конце концов, Эральд решился и, тщательно продумывая и выцарапывая каждую букву, написал, куда более крупно и криво, чем любой из его друзей: "Святая Земля и Златолесье = союз и любовь".

Джинера улыбнулась нежно и светло:

— Тебя иногда страшно хочется обнять, Эральд. После свадьбы я буду обнимать тебя каждую свободную минуту.

Эральд смотрел на неё — и у него таяло сердце. Она была прекрасна, Рыжая. Вот кто тут Святая Роза, подумал Эральд. На счастье, конечно — только не царапины на стекле, а девочка, которая их сделала. Особая девочка.

— Влюблена в жениха, — констатировал Алвин якобы цинично, щурясь и морща нос.

— А ты — мой брат, — сказала Джинера. — И тебя тоже иногда хочется обнять. Только мне неловко — вдруг ты плохо подумаешь. С тобой же ад говорит, — добавила она лукаво.