— Хватит жрать... — Жанна Владимировна, после двух месяцев совместного полета, изучила своего любовника как облупленного и его теперешнее поведение ее не на шутку беспокоило: любовник стал бесконечно пропадать на обзорной палубе, пожирая сладкое и мрачно любуясь летящими прочь, звездами.
— Если я Тебе надоела — так и скажи! — Выпалила она и замерла от захолонувшего от боли, сердца. — Мишт?
— Вечером скажу. — Герцог отставил стакан и направился в сторону входа из ангара, оставив женщину в немом изумлении и ступоре.
"Господи, какие вы тупые, мужики"! — Жанне очень хотелось запустить в спину удаляющемуся мужчине, его собственную кружку. Предварительно наполнив ее кипятком, чтобы было вдвойне больно!
Привыкнув прятать свои мысли и эмоции, Жанна Владимировна просто подошла вплотную к заборчику, ограждающему защитное поле и уставилась в летящие звезды — очередную ошибку, которую люди увидели лишь с началом перелетов в "над" или "под" пространстве.
Звезды не размывались. Не превращались в туманные полосы, оставаясь звездами.
Ученые так и не смогли объяснить сей парадокс.
И теперь, "Ария" им наслаждалась!
— Жанна Владимировна, есть разговор. — Чуть растянутые гласные и правильные окончания — отличительная черта имперского представителя. — Если Вы не возражаете, к нам желает присоединиться коллега, из Союзников...
Война закончилась, а деление на "Имперцев" и "Союзников" так и осталось.
— Прямо здесь? — Жанна развернулась и замерла, оказавшись в кольце из разумных, к русским не относящихся.
— Здесь. — Подошедший нашанн, переглянулся со своим коллегой и протянул Жанне обычную папку-скоросшиватель. — А здесь, список вопросов, ответы на которые мы бы хотели получить...
— И, если Вас не затруднит — то откровенные и прямо сейчас! — Имперец-кольвег тяжело вздохнул. — Понимаю, что это против всех правил...
— Но оставлять все на самотек — звериная привычка, а мы существа разумные и умеем рассчитывать наперед!
— Долго готовились? — Жанна не скрывала улыбку: два дипломата, с этой папкой, со своими торжественно-вытянутыми лицами и разговором, разыгранным, как по нотам, казались ей похожими на двух нашкодивших котов, прижавших уши и ждущих кары от хозяйки с веником.
Вопросов, на которые требовалось ответить, было меньше десятка.
Только ответить на них, Жанна не смогла бы даже под страхом смертной казни!
Хотя...
На один вопрос она могла ответить сразу, без "предварительных ласк" и "консультаций".
— Да. Мои решения окончательные и являются главенствующими, при любом развитии событий. — Жанна закрыла папку, давая понять, что на остальные вопросы отвечать и не собирается, но ответы — знает!
— Даже, если наши... рекомендации будут противоположны? — Союзник замер, ожидая ответа от этой странной женщины, уже не раз и не два, поражавшей их своими суждениями и выводами.
— Да. Мой народ слишком долго и терпеливо искал варианты "адекватных ответов", устраивающие все стороны. Пришло время дать ответ, устраивающий только нас. Пусть и не адекватный, зато вполне понятный. — Жанна Владимировна Дрозд вернула папку нашанну и с улыбкой Джоконды на устах, вышла вон из кольца окруживших ее разумных, не заметив, как оба дипломата, за ее спиной, обменялись весьма многозначительными взглядами.
Первое, что озаботило землян, обчитавшихся "попаданцев", это нейросети.
Второе — закон "десяти".
Третье — скорость кораблей.
И лишь четвертой проблемой стала та, что сейчас уже считается давным-давно решенной — связь!
На "Арии", с ее количеством свободного места, по приказу Мила смонтировали полноценную станцию подпространственной связи, дававшей возможность общаться в режиме реального времени, не прерывая прыжка.
Вопросы, заданные "коллегами", Жанна сперва обсудила с Кахонкой, но так и не придя к единому мнению, решила вызвать президента, а еще лучше — собрать сразу "педсовет"...
И, вот теперь, напротив "прекраснейшей части человечества", сидела "лучшая часть человечества" и сурово хмурила лбы, чесала затылки и корчила уморительные рожи, демонстрируя работу мысли.
Судя по всему, работа зашла в такие дебри, что обещала вернуться совсем не скоро.
Кахонка, склонившись к Жанне тут же прокомментировала действия мужчин, вызвав у подруги приступ почти истерического смеха.
— Между прочим, совершенно не смешно. — Мил тоскливо уставился в невидимое женщинам окно, любуясь бутонами цветов на дереве, напротив. — Откуда мы можем знать, с чем придется столкнуться?! Но, без плана, согласен, совсем нельзя.
— Война план покажет. — Разведчик рубанул рукой воздух. — В случае чего... не жалейте их, девочки. Валите всех, а их божок сам отсортирует, кого и куда, послать...
— Там будут дети... — Вздохнул Юрьев, взваливший на свои плечи роль адвоката дьвола. — Старики, ущербные, калеки, голубые...
Взрыв хохота, показал ему, что в качестве примера он выбрал вовсе не тех...
Когда прибывшие по приглашению, психологи услышали о "голубых и розовых", их изумлению не было конца.
Многие культуры, прошедшие путь от дикарей и до полета в космос, до встречи с иными разумными, страдали извращениями, отступлениями от общепринятого и просто — пытались выделиться, любыми средствами.
В истории некоторых, даже встречались упоминания, о целых народах, практиковавших подобные "методики физической близости".
Жаль только, что все эти народы вымерли, страдая от странных болезней и вырождаясь за пару поколений. Даже воруя детей из других народов, подобные всего лишь продлевали свое существование до тех пор, пока соседям не надоедало, так и оставаясь лишь в исторических хрониках.
А тут, такое поле для деятельности...
К сожалению для психологов, на ТОК-ах, ЛГБТ отсутствовали, как вид, оставшись на европейских харчах.
Но, сам факт!
Многие из наших, узнав о таком раскладе вещей, принялся было бодро отращивать бороды и сурово таращить и пучить глаза, демонстрируя национальную идею.
Появились и местечковые "святые", загундосившие о свято-русской уникальности и божественном предназначении народа рассейскаго, нести веру христову язычникам и дикарям.
И ничего, что дикари эти и язычники, старше вида человеческого, на пару тысячелетий.
Ну и себя, "озаренные" не забыли...
Вот тут коса на камень и нашла!
Мил, видевший, как Кат расправился с первым, "христопросителем", проникся.
Закон "Шага веры", быстро сократил поголовье козлов-провокаторов, а психологи, изучив и разложив все по полочкам, вернули пастве утерянные мозги, заодно дав твердо понять — избранность одного народа, перед другими, состоит лишь в том, чтобы быть примером, а не мечом!
Были, разумеется, попытки собраться в общины и уйти в леса, в раскольничьи скиты, пещеры и прочие потайные места.
Были.
Только, не то время и место, выбрали.
И, с правителем, ошиблись.
Как говорится: "демократия — под землей, а на небе — Царствие!"
Павел, быстро и незатейливо "отозвал" всех "потеряшек" обратно на борт одного из ТОК-ов, а затем, малыми партиями, вернул в общество, где за них с улыбками взялись не только психологи, но и их собственные, подросшие дети.
За двадцать лет, общество русских, вывезенных за пределы привычной планеты, оторванных от привычных условий жизни и религиозных устоев, превратилось в тот самый монолит, которого раньше не было.
Вечно нам что-то навязывали, доказывали, что мы плохие, что мы хитрые, пьющие, ворующие и грязные.
Теперь, самая главная нить, что связала всех нас воедино, стала не красивой доской, в золоте или серебре. Не красным партбилетом.
Нитью стали мы сами.
Мил любовался цветущим деревом, радуясь новой весне.
В его книгах, простых и понятных, пока его не закружила ненависть, таких весен и лет было множество.
Потом — не стало вовсе.
На Матушке — было не до того — война, развитие, куча вопросов и проблем, что легли на его плечи неподъемной ношей.
До сих пор Мил не мог понять, правильно ли он поступил, построив общество на фундаменте высшего образования, насильственно насаждаемого и столь же насильственного, прохождения армейской службы, устанавливая свое государство на две рельсы: глобальное образование и глобальную милитаризацию.
Вернув привычным словам их первоначальный смысл, стало легче жить — вранье лишь порождает вранье, затягивая в красивый омут, выбраться из которого очень и очень сложно.
Привыкнув, в первой сотне, отвечать за свои слова и поступки, Мил требовал того же и от остальных.
"Бил по морде, а не по паспорту", отправляя проштрафившихся пахать физически в дальние уголки планеты, еще не тронутые цивилизацией.
Вместе с семьями, которыми эти паразиты обрастали стремительнее, чем собака — блохами.
Некоторые дохли.
Некоторые, затаивали злобу и вновь рвались к власти, только, единожды соврав, оказывались в черном списке.
Общество Матушки, зная, за какие деньги их дети получают образование, за чью кровь, над головой у них кружатся защитные станции, воров и казнокрадов, частенько, давило в уголке, невзирая на мандаты и красивые слова.
Самосуд?
Да!
Зато и чиновник стал понимать, что его ждет.
Сразу после закона "Шага веры", был принят еще один закон.
Народ, помнящий времена демократов, думы и прочей нечисти, быстро и метко окрестил его "отмандаченным законом". Согласно его, любое лицо, входящее в состав правительства, не имело права на любой иммунитет от закона.
Народ потер ручки и закатал рукава.
Первому, кому набили морду, в самом прямом смысле этого слова, оказался Юрьев.
Хорошо, что народ у нас добрый и отходчивый.
Да и времени прошло... Порядочно...
А так, вполне и убить могли, за старые просчеты!
Сам Юрьев, впрочем, к разбитой морде отнесся несколько философски, втайне радуясь тому факту, что его до сих пор не забыли.
Последний президент РФ, как ни как!
Хоть и страшный титул, тем не менее — известность и в Африке — известность!
Даже такая кривая...
Кахонка, прикладывая компрессы на заплывшие глаза мужа, украшенные разноцветными тенями, только качала головой и ругала Мила, за "отмандаченный закон".
Через месяц, она пела совершенно другую песню, с радостью свидетельствуя против одного из чиновников.
Которого вздернули тут же, едва признали виновным.
Возможно, чинуша бы еще и пожил, не начни понтами кидаться...
На его невезение, и судья, и присутствующие, оказались из той самой когорты людей, что оттарабанили десять лет по контракту, оплачивая обучение детей.
Не просчитался Мил, делая ставку на людей, собранных Катом.
Словно чувствовал этот "первый убийца", у кого в душе есть совесть и кому слово "Честь" не пустой звук.
Всего, сотня.
За каждым из них — тоже сотня, если не больше.
Мелькнул Кат на горизонте и снова исчез, словно в истории этой, он совершенно не важный "человечишко", только пустой похвалы и достойный.
А из памяти — первый убийца.
— Мил. Чего молчишь? — Юрьев, подтолкнул своего коллегу, по нелегкой ноше на плечах. — Как считаешь?
— Никак не считаю. — Мил, вынырнув из своих воспоминаний, тяжело вздохнул. — Где считают, там и обсчитываются... А вопросы нам задали хитрые, сразу так и не ответишь...
— Если нет ответа — многозначительно молчи. Ответ заинтересуется твоим молчанием и придет сам. — Юрьев, припомнил свое юношеское увлечение восточными мудростями и коротко хохотнул.
— Вот уж точно предки подметили — иногда лучше жевать... — Мил внезапно для самого себя шмыгнул носом, расчувствовавшись. — Жанна, пожалуйста, донеси всем своим коллегам по цеху, простую мысль... Ответов не будет! И, впредь, я очень надеюсь на твою рассудительность.
"Лучшая половина человечества" растаяла в мешанине помех, отключившись от разговора.
Обе женщины, понимая, что теперь на их хрупкие плечи взвалили несусветную ответственность, только переглянулись, да и пожали своими плечиками, скидывая не нужный груз.
— Интересно... — Жанна рассматривала пустой экран, словно в надежде увидеть откровение. — На Земле сейчас какой месяц? Хорошо бы, к нашему прилету был сентябрь! Яблоки, виноград, арбузы...
— Жанка... — Тамара Вадимовна кинула в подругу носовой платок. — Ты еще о селедке вспомни! Беременная, что-ли?!
Дружно посмеявшись и погрустив, обе покинули комнату связи и разошлись по каютам.
Дикий визг, раздавшийся из апартаментов Жанны Дрозд, всполошил всех, кто еще не спал или только-только придремал.
Первой у двери оказалась Тамара и затарабанила в дверь.
За дверью послышался знакомый голос Мишта, что-то говорящий и визг повторился.
Будь это обычная дверь в квартиру, даже металлическая, Кахонка знала бы как поступить, но тут... Целых семь сантиметров корабельной брони!
Будь Кахонка не так озабочена происходящим, именно этот момент и стал бы объектом пристального изучения, но — увы!
— Жанна, открывай! Иначе слесаря вызову! — Пригрозила Тамара, пиная дверь ногой и не думая, что тут надо не слесаря вызывать, а — взрывника! Или, спецназ, в зависимости от происходящего за дверью.
— Нет! — Жанна всхлипнула из-за двери, когда та стала приоткрываться. — Мишка, закрой двери!
"Ага. Раз, Мишка — значит все нормально..." — Тамара Вадимовна, с сожалением, отметила тот факт, что уже начавшая было открываться, дверь, снова закрылась и чавкнула пневматиком, герметизируя помещение.
— Сон, дурной, приснился! — Успокоила она стоящих рядом любопытных, словно те не имели ни глаз, ни ушей. — Утром расскажет, если захочет...
Народ, пожимая плечами и позевывая, разошелся по своим каютам, оставляя верную Кахонку в одиночестве, как стойкого оловянного солдатика, на страже покоя подруги.
— Жанка. Все ушли. Открывай! — Тамара поцарапалась в дверь, не хуже кошки. — Открывай, тебе говорю!
Дверь отворилась на два пальца, на 30 сантиметров, на 50 и Тамара ракетой влетела в комнату подруги, притянутая за руку.
Дверь с чавканьем, встала на место.
— А твой... Где? — Кахонка с удивлением рассматривала изысканно сервированный столик, с цветами, свечами, сладостями и без единой бутылки вина!
— Где-где... В... На верхней полке, ищет иголки! В Караганде! — Жанна шмыгала носом, глубоко дышала и шмыгала носом, одновременно. — Хочешь, тебе отдам?! Или, лучше, на ферму...
— На мясо? — Ужаснулась Тамара, рассматривая находящуюся в состоянии смятения, подругу.
— На молоко... — Огрызнулась Жанна, успокаиваясь и опуская свою очаровательную пятую точку на кушетку. — На колбасу, с приправами!
Женский переход от смятения к слезам и обратно, равен одному взмаху ресниц.
Мгновение и слезы полились рекой.
Тамара, честно продержалась пару минут, утешая и успокаивая подругу, пытаясь выведать под шумок, что же произошло.
Жанна держалась, как скала!
— Он тебе, что, предложение, сделал? — Кахонка, вспоминая своего недогадливого возлюбленного, уже мысленно готовилась приступить к расчленению Мишта. — Или наоборот, сказал, "прости"?
