А внизу страсти разгорались. Дело двигалось к драке. Ребята из пятерки, да и многие воины из гарнизона, не прочь были поучить местных задир уму-разуму. Но неожиданно Честер нашел в себе силы ответить сомневающимся в нем как в мужчине цельном, сильном и умном.
— Во где она у меня будет, — прорычал он, показывая всем сжатый кулак, — видели?
— Как же, так мы и поверили, — еще больше раззадоривали подстрекатели.
— А мне плевать, веришь или нет, — качаясь, ответил старшина.
Элья дернула огневика за рукав и, бросая на него гневные взгляды, потянула к выходу, но маг замешкался, и пришлось услышать новые откровения жениха.
— Ты, мразь, будешь мне кланяться, когда я буду графом. И ты, — Честер беспорядочно тыкал пальцем, — и ты! Все будете мне кланяться. И жена будет у ног моих сидеть, ждать моих указаний. Что скажу, то и будет делать.
Обведя пьяным взглядом окружающих и уткнувшись в рядом стоящую пышку, он с силой сжал ей грудь и, развернув спиной к себе, наклонил, оголяя ее зад. Мужики заулюлюкали. Подбежал хозяин и попытался воззвать к порядку, но его оттеснили, а бравого воина начали подбадривать. Старшина, стянув с себя штаны, явил на всеобщее обозрение свою мужескую боевую готовность и атаковал прогнувшуюся 'булочку'.
— Как же графиня? — не успокаивался кто-то.
— И графине вставлю, не волнуйся, — чуть пыхтя, ответил активно раскачивающийся Честер.
Элья внутри закаменела еще при словах, что она будет сидеть у ног будущего мужа, а дальнейшие действия своей неприкрытой порочностью обездвижили ее, и она, раскрыв глаза, смотрела то на девицу с вывалившейся из платья грудью, колыхающейся при каждом толчке сзади, то на напряженное лицо жениха.
— Графиня! — воскликнул один из ребят пятерки, заметивший стоящую наверху бледную девушку, подошедшую к краю балюстрады.
— Сморчок, меня и на миледи хватит, не дергайся, — не поняв выкрика, снисходительно рыкнул старшина.
— Да, не мешай, а то после женка от него всех баб отвадит!
— Дурак, — нанося последние 'удары' пышке, пропыхтел Честер, — одно другому не мешает.
Обтерев свое обмякшее достоинство подолом девахи, старшина натянул штаны и звонко шлепнул по ее заду, отталкивая в сторону.
— Много вы понимаете, — нравоучительно произнес он, отмахиваясь от 'сморчка', — любая баба должна знать свое место, а то и поучить можно.
На удивление слова прозвучали совсем не пьяно, и оттого было еще больнее их слышать. Самый молодой парень из бывшей Эльиной пятерки больше не пытался привлечь внимание старшины, он безотрывно смотрел на миледи и видел ее неестественно белое лицо с текущими по щекам слезами. Для него все сегодняшние откровения его кумира были так же внове, как для девушки, и в его сердце сейчас тоже умирало светлое, прекрасное, похожее на сказку чувство.
— Пойдемте, миледи, не стоит здесь больше находиться, — напомнил о себе огневик.
Элья медленно, через силу повернула голову и горько улыбнулась, подмечая неловкий вид мага.
— Вы ведь все подстроили? Специально раздразнили его.
— Да, поддразнили его специально, а отвечал он сам, что думал, то и сказал.
Девушка кивнула и, не желая общаться, двинулась к выходу, едва шевеля каменными ногами. Наверное, именно в этот момент сыграла роль разница в воспитании землянки и старшины. Конечно, ей приходилось видеть пьяненького отца, да и дедушка мог пропустить стопочку-другую, но они всегда отвечали за свои слова. Была бы она попроще, взяла бы скалку в руку и поучила бы будущего мужа, не вникая в пьяный бред, но чертова разница в воспитании сыграла свою роль. Ни скотского поведения, ни полных унижения слов забыть она не могла.
— Миледи, хотел вас еще предупредить, — отчего-то замялся еще более огневик, — та девица... ну, которую он... в общем, ее многие тут, и она больна... так что вы воздержитесь от первой брачной ночи, пока ваш муж к лекарю не сходит.
Потрясение за потрясением. Изменившийся Честер, храбрый, умный, отважный и сраженный 'медными трубами'.*
Почему-то еще одной раной стали глаза 'сморчка', может, они были ее отражением? Она смотрела на него и видела, как в нем ломается что-то, как и в ней, но она сильная, а он...
Последним неприятным открытием стали слова огневика о болезни. Элья могла понять желание рыцаря показать жениха в неприглядном виде, спровоцировав его, но последнее было откровенно гадко. Гадко и мерзко. Тот, кто это подстроил, грязен и низок. Смотреть на коллегу стало противно.
Совершенно дезориентированная в чувствах, она побежала, не желая более находиться рядом с огневиком, и словно смерч домчалась до гостевого дома. Ей было плохо, она сходила с ума от разочарования, обмана, боли, и только оклик вырвал ее из готовящихся навалиться на нее страданий.
— Миледи, подождите!
Это было так неожиданно! Где-то там, среди шума и множества свидетелей, с ней случилось горе, а здесь, в тишине, граф Риисо, слегка просительно, немного волнуясь, но все же требовал остановиться. Он вглядывался в ее лицо своими удивительными глазами и словно пытался разгадать, что за беда случилась с нею. Красив, благороден, таинственен, застенчив. Он уделял ей знаки внимания, но казалось, что он делал это от скуки, не желая ничего взамен.
'Господи, что он тут делает?!'
— Миледи, я хотел поговорить с вами. — Впервые он смотрел на нее не спокойно, умеренно благосклонно, а выражая множество чувств. У нее мелькнула мысль, что, возможно, что-то случилось. Но она сейчас не в себе... Вряд ли вопрос жизни и смерти.
— Завтра, давайте все завтра, — нашла она в себе силы улыбнуться ему и вежливо ответить.
Но граф, не слушая ее, стремительно приблизился, не отрывая от нее взгляда. Он смотрел на нее так, как будто все в его судьбе зависело от нее. Скажет она 'умри' — и он умрет! Велит жить — и он облегченно сделает вдох.
Она опешила и попятилась назад. Элья ничего не понимала и чувствовала себя неловко. Ей вдруг стало стыдно, что она нелепо выглядит перед этим красавцем. Пока бежала, она раскраснелась, растрепалась, и глаза у нее наверняка шальные. Она его почти не знает, но он ей рисуется таким лордом, перед которым стыдно даже чихнуть, настолько он великолепен! Перед Риисо всегда хочется выглядеть лучше, умнее, достойнее, а тут...
И все же его взгляд странно обжигал, от него делалось неловко и горячо. Элья сделала еще шаг назад, намереваясь развернуться и сбежать. Все равно завтра она станет посмешищем в гарнизоне, и он узнает о ее глупости, позоре.
'Зачем он так смотрит?' — напоследок подумала она и уже приготовилась бежать, как он ее остановил.
— Миледи, если бы вы знали, как я желаю вас! — Он хотел обнять ее за плечи, но она непроизвольно сжалась, и он не посмел. — Сколько раз вы мне снились, то трогательно невинной, то очаровательно развратной, то игривой, то жестокой. Вы сводите меня с ума.
Элья в изумлении замерла, мысли покинули ее, происходило что-то невероятное. Он был так откровенен, что у нее сбилось дыхание. Ее всегда воспринимали ребенком, а он обрушивает на нее чувственные эмоции, говорит о запретном, как будто они любовники.
Она так ждала, что дверь в мир плотской любви для нее откроет Эрик, потом надеялась на Честера, а сейчас шокированно смотрела на самого недоступного мужчину крепости, который горел на ее глазах от страсти к ней. И жаль, что его признание ей было ни к чему, вот только он не замолкал, смотрел в упор, и она не знала, что делать. А он нисколько не смущался ее растерянностью, лишь усиливал напор.
— Ладная фигурка, мягкие изгибы тела, изящные кисти и тоненькие щиколотки, шикарные волосы, — шептал он, склоняясь к ее уху, удерживая одной рукой за запястье, поглаживая его, другой касаясь затылка и слегка массируя. — Я мечтал, жаждал прикоснуться к вашим губам, миледи, но вы всегда были так далеки. — Рука на затылке девушки вдруг перестала быть мягкой, стала направляющей и не терпящей своеволия.
Граф Риисо наклонился и с такой страстью поцеловал Элью, что ее сопротивление было подавлено в зачатке.
Получила ли она удовольствие? О нет, она обалдела от напора, от слов, которые он с легкостью говорил ей. У нее перехватило дыхание еще тогда, когда он рассказывал ей, какая она необыкновенная. Она впитывала признание о том, что может быть настолько желанна для мужчины, и тот подтверждал это действием.
Неужели она может сводить с ума? Это не та любовь, которая ей грезилась, но это страсть! Быть может, не стоит больше искать доверия и счастья, возможно, достаточно стать полноценной женщиной? Узнать, чего она была лишена многие годы по разным причинам?
Она посмотрела на него, ища в нем вместе с желанием заботу, нежность, подтверждение того, что он не обидит, не разочарует. Он, всегда такой сдержанный, неприступный, вдруг застонал, проводя губами по ее щеке, чем поразил Элью, а в следующий миг Риисо, более не теряя времени, ловко подхватил ее на руки и отнес в комнату.
Нескольких секунд хватило ей, чтобы прийти в себя, засомневаться в своем безумном порыве, начать отталкивать графа. Голова шла кругом, она ничего не соображала, слишком много за последний час на нее вывалилось, но Риисо крепче прижал ее к себе, чтобы она чувствовала его возбуждение, не переставая, шептал откровенности, из-за которых она бы покраснела, если бы уже не была пунцовой, догадавшись, чем он трется об нее. А он беспрестанно гладил леди по спинке, по плечам, вернул свою руку на ее затылок и, не давая ей уворачиваться от жалящих поцелуев, открывал для нее новый, неизведанный мир.
— Такая чувственная, сладкая, бархатистая, вожделею с первого взгляда.
Элью трясло — то ли от недавно пережитого, то ли тело среагировало на жадные, наглые прикосновения. Сколько она мечтала, ждала, когда ее будут так обнимать, что ее присвоят, закроют от невзгод и подарят мир чувств, наслаждений, бесстыдства. Как много она читала когда-то о счастливых женщинах, умеющих наслаждаться близостью, завидовала им и верила, что сможет так же раскрыться, загореться, пылать.
Хотелось плакать оттого, что ее тело проснулось, вспыхнуло и жаждало продолжения, и в то же время граф был чужим. Она не могла вот так вдруг открыться ему даже ненадолго, надо было останавливаться, запретить себе, уйти. Все у нее еще будет, и не так спонтанно! Хватит глупостей!
Как будто почувствовав ее сомнения, Риисо перешел к совсем постыдным действиям, и Элья рухнула, не сумев совладать с накатившей истомой и слабостью в ногах.
— Стихии, какая аккуратная и сладкая у тебя грудь, от вишенок невозможно оторваться, — продолжал наступление мужчина, откровенно восхищаясь, наслаждаясь открывшимся ему видом обнаженной девушки.
Он то целовал ей лицо, то вторгался в рот, то возвращался губами к груди. Его руки без конца оглаживали тело, надавливая, прижимая сильнее к себе и отпуская на секунды, чтобы снова смять. От напора и новых сильных реакций тела Элья совсем потерялась. В голове царил кавардак! Его вид, страсть, желание все же разбудили в ней женщину, и она решилась идти за ним, познавая и учась любви.
Казалось, что еще немного — и накал чего-то нового достигнет пика, а напрягающееся от мучительной сладости тело получит свободу, но тут граф оторвался от нее и, раздвинув ее ноги, слегка согнув их в коленях, уверенно вошел в нее, застонал, довольно прошептав насчет узости и крепости объятий сладенькой малышки, и заработал с деловитостью пчелы, опыляющей цветок.
Чем усерднее двигался и стонал мужчина, тем гаже становилось Элье. Она только почувствовала доверие к нему, стала раскрываться, начала делать робкие попытки отвечать ему, как вся прелюдия, предназначенная для нее, завершилась. Сейчас он то умело приподнимал ее за попу, меняя угол проникновения, то пошире раздвигал ей ноги, чтобы входить сильнее и глубже, то пытался сложить ее в немыслимую фигуру, и все это с закрытыми глазами, сосредоточенно ловя собственные моменты наслаждения.
Томление в теле Эльи пропало сразу, как в нее вошел граф, и все последующие его вбивания доносили лишь неприятный запах, противные шлепки и создавали впечатление, что она разрабатываемая дырка.
Жажда страсти, горячее желание познать радости счастливого секса принесли ощущение грязи, но деваться было уже некуда. Как когда-то на Земле, она снова лежала и терпеливо ждала кульминации. Граф долго мучить партнершу не стал, излился, немного помял ее ягодицы и упал рядом.
Элья хотела уйти, но увидела, что находятся они как раз в ее комнате. Не зная, как поступить, испытывая стыд, она продолжила лежать, прикрыв себя одеялом, и подыскивала слова, чтобы распрощаться с мужчиной, не оставляя ему шансов на еще такой же эксперимент.
Он же, передохнув пару минут, не обращая внимания на то, что она отталкивает его, подтянул ее к себе и начал ласкать грудь руками, потом помог себе, видимо приводя свой инструмент в боевую готовность, и снова положил ладонь на ее грудь, но замер, увидев, что испачкал тело леди. Посмотрел на свою руку, на член и, заметив, что он в крови, отскочил от нее.
— Почему вы не сказали, что у вас не было мужчины? Как это может быть, вы же вдова! — как-то слишком зло произнес граф.
Элья подумала, что он сейчас принесет извинения за чересчур активный для первого раза и нацеленный только на себя секс, но вышло совсем по-другому.
— Миледи, — буквально выплюнул недавнишний страстный партнер, — вы напрасно пожертвовали своей невинностью, жениться я на вас не собираюсь, давно вышел из того возраста, чтобы проявлять подобного рода благородство. К тому же я женат, так что вам вдвойне нечего ловить. — Произнося несправедливые слова, граф одевался, выражая в каждом своем жесте недовольство, раня юную леди раздражением и презрением.
Еще он добавил, что не зря был удивлен, что она лежит как бревно, и он не нанимался... Впрочем, он уже привел себя в порядок и, напоследок окинув так и застывшую на кровати девушку оценивающим взглядом, досадливо поморщился и вышел.
Время для Эльи остановилось.
Разве такое может происходить? За что? Она ничего не понимала.
Как сомнамбула сползла с кровати, использовала кувшин с водой для обмывания, надела нижнее платье-рубаху и снова уселась на кровать. Спустя какое-то время она кивнула своим мыслям и зло произнесла:
— Так мне и надо! Если я дура, то всегда найдется тот, кто воспользуется и преподаст жестокий урок.
Собственный голос звучал глухо и ожесточенно. Слышать его не хотелось, но мысли не успокаивались.
'Вот она, цена словам, что я ждала всю жизнь! Как сладко было слушать и насколько же они пусты и никчемны! Спасибо, если с другими не станет обсуждать, что со мной надо понастойчивее... а то, может, и говорить не надо, вместе с Честером к лекарю ходить будем, срамные болезни лечить, это вообще как вывеска на двери о доступности'.
Быть может, если бы обида захлестнула Элью, выплескиваясь в рыданиях, то, погрустив со временем, она не воспринимала бы так остро произошедшее с нею, но она во всем обвинила себя и не проронила ни слезинки.
Она корила свое раздутое самомнение, ведь как же, она, в отличие от других, весьма образованна, от многих опасностей убереглась, столько пережила и вообще достаточно опытна в жизни, чтобы кого-то слушать.
