Мысли о Легионе Хастов (который, вполне возможно, вскоре пополнится новобранцами) тревожили ее. На любой призыв к миру отвечают лязгом молотов, придающих железу форму клинков. Никто не поверит, будто они готовят оружие лишь для себя. Гражданская война близка. Хунн Раал намеревается сделать ее короткой — кровавой, разумеется, но короткой.
Урусандер направляется в Харкенас в сопровождении торжествующего Легиона, все враги государства рассеяны и удобряют землю; конец разделению и всяким частным армиям; великий брак связывает военную касту с верующими. Вот ожидающий их правильный путь. Хастова Кузница попадет под власть Легиона Урусандера, а проклятый легион Хастов исчезнет, распущенный; зловещие мечи расплавят и сольют в единую крицу. Домовые клинки уменьшатся, став скромной охраной имений, им запретят излишек оружия. Пограничные Мечи и Хранители Внешнего Предела войдут в Легион, под начало Оссерка. Таким путем будет получен мир.
Лучшие решения — самые простые. К тому же ей нравится внешний вид хранителей, она иногда мечтает командовать ими. Первым приказом она велит сжечь Манящую Судьбу, затем перебить голых волков и прочих жутких тварей, что обитают в черной траве. Потом они столкнутся с самим Витром, встречая угрозу с позиции силы. Если готовится вторжение из моря, она должна быть наготове на самом берегу.
Урусандер высоко ценит заслуги; ему не важно, насколько знатны офицеры. Вот за что благородные так его ненавидят. Калат Хастейн высокого рода, уже это одно гарантирует ему привилегии и власть — и Рисп отлично видит результат. Хранители стали всего лишь сбродом, лишенным дисциплины, слишком уважающим эксцентричность своих соратников. Она это изменит.
Если кто-то выживет после чистки.
Они вышли из узкий, почти непроходимый прохода меж утесов на расчищенную поляну в окружении каменных хижин. Старое кострище, центр селения, окружали плоские глыбы сланца. Сбоку виднелась груда костей, мусор. Рисп натянула поводья около костровой ямы. Никогда ей не нравились покинутые места — тут словно смердит неудачей. Народ обыкновенно не склонен к переселению; с насиженных мест его могут изгнать лишь нужда — более сильные соседи или нехватка свежей воды, дичи для охоты. Здешние пастухи — и, без сомнения, бандиты — услышали зов наживы. Все рано или поздно выбирают путь богатства, выпучивают мрачные голодные глаза... Она окинула взором кучу костей и подавила содрогание.
Сержант остановился рядом. — Не так далеко, смею полагать, — тихо пробурчал он.
Она косо глянула на него. Один из сторонников Раала. Потерял пальцы на ногах морозной зимой на войне с Джелеками, в сапогах у него теперь деревянные подпорки. Ходит плохо, зато ездит отлично. — Когда подъедем, — сказала она, — нужно подождать зари.
Он кивнул и потянул завязки шлема. — Холмы не такие пустые, лейтенант, какими выглядят. Просто предчувствие. Но я привык доверять своему нутру.
— Хорошо.
— Советую выслать двоих вперед по пути, в разведку, сир.
— Давай, — сказала Рисп. Сержант короткими жестами передал приказ; две женщины выехали вперед, туда, где тропа снова сужалась.
Сержант кивнул Рисп.
Они снова поехали. Небо бледнело от ложной зари, воздух был весьма холодным. Дыхание вырывалось плюмажами. Вившаяся меж валунов тропа начала постепенно опускаться; командир догадалась, что дорога близко. Кони спотыкались, звеня копытами по непрочно лежащим камням; всадники согнулись в седлах, выискивая следы на тропе, хотя было слишком темно, чтобы что-то рассмотреть. Впрочем, они производили достаточно шума, чтобы предупредить о своем появлении всех на расстоянии тысячи шагов.
Вскоре они достигли тракта и поскакали быстрее. Вонь кислого дыма висела в воздухе. Два фургона выгорели полностью, хотя огоньки еще мерцали среди груды пепла и обугленных досок. Тягловый скот куда-то делся. Тела убитых разложили в ряд вдоль дороги; два почернели от близости к подожженным фургонам, одежда выгорела, являя скорченные члены и раны на туловищах, кожа разошлась, обнажая потемневшие черепа.
Спешившись около обгоревших трупов, Рисп ощутила жар от углей — но удовольствие от возможности вдохнуть теплый воздух быстро прошло. От Силанна одни проблемы, и вот множество доказательств. Грип мог быть шпионом Аномандера, но новость о группе отставных легионеров на западной дороге вряд ли могла поразить хозяина Грипа как удар грома. Он мог бы задать вопросы, вряд ли получив удовлетворительные ответы. К тому же если Аномандер еще не рыскает, подняв шерсть на загривке — он слепой идиот. А это вряд ли.
Кровопролитие — вот, по ее мнению, настоящая беда. Особенно если Грип выжил после побоища.
— Здесь, сир, — сказал сержант с двенадцати шагов.
Рисп подошла туда. Сержант указал на расселину около изгиба дороги. — Угодил туда и, спорить могу, он катился.
— А не падал? Почему?
— Там выступ, куча грязи и мусора с утеса.
— Ладно, старик. Фонари, веревку. Посмотрим, что там внизу.
— Да, сир. Хотите, чтобы я слазил?
— Нет. Это буду я.
— Лейтенант...
— Говорю, я сама. Привяжи конец веревки в ручке фонаря — поглядим, можно ли спуститься прямо или он ударится о края? Свет все покажет.
— Да, сир.
— И позаботьтесь о похоронах бедных охранников. Хоть такую малость мы можем для них сделать.
Когда Ребрышко наконец вернулся, то замахал усеянным репьями хвостом. Рансепт тихо крякнул. — Уловил эхо, — сказал он вполголоса.
— Что? — не поняла Сакуль.
— Всадники спустились с севера. Направляются к дороге. И они не бандиты.
— Вы узнали это по мотанию хвоста?
— Да, и по тому, как задрано левое ухо.
Нельзя было понять, шутит ли он. Впрочем, она уже наелась им и всем этим "приключением". — Сколько всадников?
Он смотрел куда-то в темноту и молчал.
Через миг она пожала плечами. — Не пора ли идти? Мне холодно.
Едва они встали, Ребрышко снова пропал. Вскоре они оказались на ровном открытом месте. Она заметила пса у выхода тропы, что был справа, около груды овечьих и козьих костей. Низкие каменные домики выстроились неровным кругом, открытые двери словно разинутые пустые рты; она почти ожидала услышать исходящие из них стоны и жалобы.
— Вот так живут разбойники?
Рансепт оглянулся. — Они ими пользовались, верно. Но эти хижины стоят тут не менее пяти тысяч лет.
Она глядела на старика с вновь проснувшимся интересом. — Откуда знаете?
— Они старые, миледи. Просто примите мое слово. Примерно двенадцать лошадей пересекали прогалину. Скакали туда, куда ушел Ребрышко. Мы сейчас в двух тысячах шагов от дороги. Они пойдут вниз от места засады, но мы спускались шумно — есть шанс, что нас услышали. К востоку дорога изгибается. Можно пройти по другой тропе и оказаться напротив.
Рансепт свернул налево и пошел к одному из домов. Ребрышко скакал около кастеляна, но у порога остановился.
Сакуль увидела, что зверь сел, мотая хвостом.
— Внутри хижины, — сказал Рансепт, когда она подошла. — В полу плита с выступами, упирающимися в раму.
— Тоннель?
— Проход. Он ведет через скалы, по которым нам не вскарабкаться. Пришлось поработать, но теперь он достаточно чистый и подходящий для нас.
— Зачем вы это сделали?
Не отвечая, он пригнулся и пропал внутри хижины. Ребрышко опасливо вошел следом.
Войдя, она поняла, что каменные плиты пола глубоко просели в землю, но потолок достаточно высокий, чтобы стоять не наклоняясь. Впрочем, она довольно низкого роста для своего возраста... Рансепт сгибался, словно пьяница, вознамерившийся рассмотреть свои ноги. Пробравшись в дальний угол, он начал высвобождать каменный люк. Она встала рядом. — Такие есть во всех лачугах?
— Нет, — пропыхтел он, открывая проход.
Корни проросли тоннель спутанной сетью и делали бы его непроходимым, если бы Рансепт не потрудился, прорубая путь. Сакуль нахмурилась. — Но там нет деревьев, — сказала она.
Он влез в дыру и помедлил, оглядываясь. — Корни принадлежат дереву, но не такому, о каком вы думаете.
— Как это?
— Увидите. — Слова вышли еле слышными, да и сам он исчез из виду.
Сакуль глянула на пса. Ребрышко дрожал. — Тебе тут не нравится, да?
Безумные глаза блестели, отражая некий невидимый источник света. Видя это, Сакуль хмурилась все сильнее. Да, она уже должна была ослепнуть в кромешной тьме, однако различала все детали: как тщательно совмещены угловатые плиты, без строительного раствора, как умело выложена камнем яма в середине хижины, некогда бывшая очагом. Но никакого источника света не было. Содрогнувшись, она полезла в дыру вслед за Рансептом.
Обрубки корней задевали за одежду и царапали тело. Мелкие корешки гладили волосы, сверху сыпалась земля. Воздух был спертым, но на удивление теплым. Пахло перегноем. Она не могла вообразить, как Рансепт протискивает свою тушу по тоннелю, но он уже стал едва заметным силуэтом впереди.
Какой бы нездешний свет не озарял оставшуюся сзади хижину, сюда он не проникал; вскоре она шла на ощупь, касаясь пальцами корней и чувствуя вокруг не камни, а сырую глину. Ничто не держит стены и потолок прохода — она ощутила судорогу страха. Спереди донеслось слабое дыхание более прохладного воздуха.
Сзади она слышала шаги и сопение Ребрышка.
Через миг выставленные пальцы не смогли нащупать ничего. Она замерла. — Рансепт?
— Приноровитесь, — сказал он откуда-то.
— К чему? Света нет!
— Так хватит смотреть глазами.
— Чем же еще смотреть? Пальцами на ногах?
Пес пролез мимо — грязная шерсть по высоким сапогам, тощие ребра под мягкой кожей. Зверя нарекли вполне удачно. Все еще выставляя руки и жадно вдыхая воздух, она поняла, что оказалась в пещере. Протянула руку вверх, не найдя потолка.
— Это магия Бегущих-за-Псами, — сказал Рансепт.
— Невозможно. Никаких Бегущих так далеко к востоку.
— Не всегда это были земли Тисте, миледи.
Еще одна нелепица. — Мы тут жили всегда. Никто с этим не спорит, кастелян. Вы слишком мало учились. Не по своей вине, просто так вышло с вашей семьей.
— Магия Бегущих-за-Псами касается огня и земли. Она страшится небес. Огонь и земля, деревья и корни. Они ушли, потому что исчезли леса.
— Деревенские сказки.
Однако он продолжал: — Есть кровь Бегущих-за-Псами в отрицателях, держащихся за остатки лесов королевства. Изгнать их оказалось просто — только вырубите леса. Никаких войн. Никаких гонений и прочего. Они попросту растворились. Называйте это сказками, миледи. Как хотите. Но мы в храме Бегущих-за-Псами, и если вы откроете чувства, он откроется вам.
Ребрышко так и сел у ее ноги, дрожа. — Почему ваш пес так испуган, Рансепт?
— Память ай, — сказал тот чуть слышно.
Она не поняла, что это значит. — Возьмите же меня за руку и ведите. У нас есть задача, и остановка в каком-то подземном храме нам не поможет.
— Простите, миледи. — Он тут же взял ее руку — пальцами грубыми и корявыми, как корни. — Просто шагните на пол.
Впрочем, повел он ее кружным путем. — Что мы обходим, Рансепт?
— Не важно, миледи.
— Скажите.
— Проще увидеть, чем описать. Ну ладно, пусть я неученый, но попробую. Это ведьма Бегущих на алтаре.
— Что?! Тут есть еще кто-то?
— Она вас не потревожит. Возможно, она мертва, но я так не думаю. Скорее она спит.
Сакуль дернула руку. — Ладно, вы выиграли. Скажите, как тут видеть.
— Закройте глаза...
При таком нелепом начале она фыркнула, хотя была испугана.
— Закройте глаза, — повторил он более настойчиво. — Нарисуйте пещеру в уме. Земляные стены, просевший купол потолка. Повсюду корни, даже под ногами, если вы еще не заметили. В стены повсюду вделаны волчьи черепа, но волки эти больше любых, вами виденных. Большие как кони. Это ай, что бегали с Бегущими, отсюда их прозвание. Тут их сотни. Корни держат их, словно руки самой земли.
Она дрожала не хуже Ребрышка. Во рту стало сухо, она ощутила потоки, гладящие лицо и спину. — Воздух движется, — шепнула девушка.
— Да. Здесь он никогда не прекращает движения. Не знаю почему, но думаю, миледи, это дело магии. Энергия не ведает покоя. Думаю, это могучая ведьма.
— Расскажи больше, — велела Сакуль. — Про ведьму.
— Алтарь, на котором она сидит, из плотной земли. Прежде всего глина — и прекрасные камни...
— Камни?
— Вдавленные. Гранаты, ониксы, небесные камни и разнообразные металлы. Золото и тому подобное. И когти зверей, и клыки. Кусочки обработанной кости. Немного перьев. Вытесанные из камня орудия. Так Бегущие-за-Псами одаряют любимых.
— Вижу, — сказала она вдруг, дыша все чаще.
— Она сидит, скрестив ноги, — говорил Рансепт. — Или так было раньше. Кости ее преобразились в дерево, в корни, остатки кожи кажутся корой. Она вырастает из алтаря подобно дереву, миледи, и все те корни — в проходе и вокруг нас — они растут из нее.
Сакуль задохнулась: — А вы их рубили!
— Я ранил ее, да, ранил тяжело. По незнанию.
Сакуль расслышала боль в тихом признании. — Простите, Рансепт. У нее остались глаза? Она сейчас смотрит на нас?
— Они заросли, так что не знаю. Я и сон ее нарушил. Я всё это сделал, знаю, и хотел бы исправить.
— Если она еще жива, Рансепт, то исцелится. Корни отрастут.
— Пока никаких признаков, миледи.
— Никогда не видела Бегущих-за-Псами. Опишите ее, прошу.
Казалось, он рад ее приказу. — Лицо — полированное дерево, темно-бурое и как будто с золотом в глубине. Деревом обросли кости ее лица. Когда-то оно было светлым, черты тяжелые, но умеющие отражать радости жизни — такими были Бегущие. Они смеялись легко и плакали еще более легко. Каждое слово было признанием, они не знали, что такое обман. Говорить с Бегущим, миледи, значило ощутить стыд и благословение. Многие среди Тисте чувствовали себя оскорбленными.
Вряд ли он мог разглядеть, но она кивнула в ответ, отлично понимая, о чем он. — Мы ничего не выдаем.
— Вы мудры, миледи, не по годам.
Однако в этот миг она не ощущала себя особенно мудрой. — Вы верите, что ведьма спит.
— Верю, что она та самая.
— Та самая?
Рука его сжалась чуть сильнее. — Бегущие-за-Псами с юго-запада говорят о Видящей Сны, величайшей ведьме рода — оставшейся, когда ушло ее племя. Она осталась, чтобы избавлять мир от пустоты.
Сакуль подумала о Матери Тьме и тот ужасном намеке на Бездну, что клубится вокруг нее в священной палате, где стоит Трон Ночи. — Она сопротивляется Матери?
Она поняла, что старик пожимает плечами. — Возможно. Это не моего ума дело.
— Рансепт, вы отрицатель?
— Я не стою против Матери Тьмы, миледи.
Это вряд ли было ответом; но она ощутила, что ничего иного от него не получит, и решила ценить хотя бы это. Вопрос ее был неподобающим во всех смыслах, в особенности тем, что исходил от ребенка. — Простите меня, — сказала она слабым голосом.
— Вы видите то, что я описал?
— Да. Вижу ясно. Вижу пещеру и все корни из стен — ползущие к ней. Она сидит с лицом из дерева и глазами заросшими и навеки, навеки закрытыми. Мы стоим в пещере, словно заблудившиеся в черепе мысли.
