Хейдин и Ратислав вышли из своего укрытия. Ветер дул им в лицо и нес удушливый запах горелого мяса с равнины, такой белой и безмятежной утром, а сейчас превратившейся в поле смерти, безжизненное и опаленное. Между жирными черными пятнами трясины торчали обгоревшие деревья, и кругом во множестве лежали изувеченные огнем человеческие и лошадиные трупы. Вот такой пейзаж оставил после себя Зарята.
— Ай да Зарята! — воскликнул Ратислав, разглядывая поле битвы. — Вот тебе и монголы! Нет больше монголов, вышли все. Почитай, до самого Владимира теперь пятки смазали.
— Невероятно! — произнес Хейдин, который от увиденного до сих пор не мог прийти в себя. — Целое войско! А ведь и получаса не прошло.
— Эх, будет теперь что рассказать! Подумать только это ведь работа Заряты. Моего Заряты!
— Не надо ничего рассказывать, — внезапно сказал Хейдин.
— Почему?
* Калам — тростниковое перо для письма.
— Твоим землякам довольно того, что их дома и имущество чудесным образом спасены. Монголы ведь не дошли до села, так? Если они узнают о Заряте, это может повредить ему. Боюсь, он сочтет себя всемогущим. А ему еще предстоят большие испытания.
— В твоем мире?
— Именно. Зарята помог спасти это село, но он — часть другого мира. Нельзя, чтобы о нем узнали здесь. Тем более, что очень скоро он должен будет вернуться в свой мир, где его ждут, где его появление — вопрос жизни и смерти. Поэтому не говори никому, хорошо?
— А как тогда объяснить, откуда все это? — Ратислав показал на поле битвы.
— Если хорошенько подумать, можно придумать что-нибудь правдоподобное.
Удар колокола прервал Хейдина. Звон колокола на чудовоборской колокольне он слышал и утром, но теперь это был совсем другой звон. Ратислав снял шапку и перекрестился.
— А ты что, некрещеный, дядя Хейдин? — спросил он, заметив, что ортландец не последовал его примеру.
— У меня своя вера, парень. Хотя в моем мире меня тоже считают язычником.
— Наверное, ты веришь в драконов, так?
— У меня много богов. И все они мне помогали. Я благодарен им, хотя часто забываю о том, что их нужно хотя бы время от времени почитать.
— Я знаю, что сказать! — Ратислав просиял. — Скажу, что видел, как на монгольское войско с неба слетел ангел и пожег его небесным огнем. Хорошо я придумал?
— Замечательно. Самое главное — что в этот твой рассказ твои земляки обязательно поверят, клянусь Тарнаном.
— Тогда идем, дядя Хейдин. Только ты меня поддержишь, когда я буду рассказывать, хорошо?
Хейдин кивнул. Они шли к селу, над которым весело и победно бил колокол, призывая людей освободиться от тревоги и страха и наполнить свои сердца радостью. А где-то в небе, так высоко, что с земли его невозможно было увидеть, парил Зарята — Дана — Гаэрен. Дракон был в отличном расположении духа. Он был уверен, что сегодня ничье сердце не положат в кожаный мешок со льдом. Что охотники за чужими жизнями больше никогда не отважатся вернуться в эти места. Что его друзья гордятся им, победителем целого войска. Он увидит эту гордость в их глазах, когда вернется к ним. Гордость и восхищение его мощью. Ну, а пока Зарята поднимался к солнцу, чтобы насладиться его теплом и ощутить радость жизни каждой клеточкой своего возрожденного из пепла тела, чтобы впитать в себя Магию Изначального Пламени. Уже сейчас он набирался сил для новых сражений. В отличие от своих друзей, которые ждали его внизу, на земле, Зарята мог предвидеть будущее. А там было слишком много тьмы и слишком мало света. Что ж, для того он и вернулся, чтобы света стало хоть немного больше. Но сейчас, в свой день рождения, Зарята не думал о будущем. Он просто радовался солнцу и купался в его лучах. Так делали драконы прежних времен — они взлетали к самому солнцу, и солнечное пламя отражалось в каждой чешуйке на их телах. Он делает так же. Он родился. Он вернулся. И с его возвращением мир станет другим. Так предопределено, и так будет, даже если ради этого придется упасть из солнечной выси в самое чрево Тьмы.
.
Глава десятая
Окончание любого пути — всегда начало нового
Хильдгор. Притчи.
С
отник Матвей Каша гостей на свою заставу не ждал. В такую пору года никто по дорогам не шастает, да и застава Конятино расположена больно укромно. Десяток курных избушек затерялся в лесу в трех поприщах* от озера Селигер. Место пустынное, тихое, даром что шлях** на Новгород неподалеку. Никто и не подумает, что в таком глухом месте стоит новгородская стража.
У Каши под рукой было двадцать воинов, новгородцев и чуди, десяток баб, мужних и вдовых, восемь мужиков да семнадцать душ подростков обоего пола. Сторожевая служба — занятие скучное. Воины Каши все больше занимались хозяйственными заботами; о том же, что могут прийти монголы, заботились мало — а что им в такой глуши делать? Вот только если степняки на Новгород попрут, тогда дело другое — тогда готовь секиры да рогатины.
Вестей о монголах не было с зимы. В начале месяца просинец
* * *
в Конятино приезжали новгородские гости, они-то и рассказали о монголах. Весть о войне встревожила всех. Прошло несколько дней, и мимо Конятино по шляху проехал новгородский отряд, следующий в Торжок. Каша хорошо знал командира этого отряда, воеводу Радима Резановича. Гостей из Новгорода встретили с почетом, снабдили всем необходимым в пути и проводили в Торжок, как полагается.
Весь сечень отряд Каши провел в напряжении. Вестей из мира не было никаких, редкие путники на шляхе ничего путного сказать не могли, только стращали жуткими рассказами. Монголы наступали так стремительно, что вестей о них почти не было, или же вести опаздывали. Однако сбеги все-таки рассказали Каше, что пал стольный Владимир, что дикари разорили всю Северо-Восточную Русь, и что Новгороду грозит та же участь.
Каша внимательно слушал сбегов, не перебивал, не спорил. Когда беженцы уходили из Конятино своей дорогой, сотник только читал молитвы, которых знал множество. Матвей Каша был из чуди, крестился в двадцать три года и, как и все новообращенные, был истово религиозен. У него была мечта поставить в Конятино церковь, да только кому нужен храм Божий в такой глухомани? Вот и читал Каша за священника своим ратникам и "Отче наш", и "О тебе радуется", и "Да воскреснет Бог" по воскресеньям — служба службой, а о душе тоже надо думать.
Весной стало совсем скучно. В середине березозола, когда начал таять снег, воины почти перестали выходить из домов. Чистили поржавевшее за зиму оружие, помогали бабам приготовить к пахоте и севу сохи и бороны, плели лапти, да и просто базлали
* * *
о разной небывальщине. А потом, в предпоследний день березозола, в Конятино неожиданно пожаловали гости из Новгорода.
Каша и его ратники как раз сели обедать. Бабы внесли в трапезную в доме Каши два здоровенных чугуна с грибницей, и ратники, помолившись принялись хлебать душистый
* Поприще — мера длины, около 1,3 км.
** Шлях — путь
* * *
Просинец — январь
* * *
Базлать — болтать
грибной суп, но успели проглотить всего по три-четыре ложки — караульный у въезда на заставу ударил в било. Сполох быстро улегся, когда выяснилось, что в Конятино приехали новгородцы — пятьдесят вооруженных вершников во главе с молодым воеводой Збыславом Якуновичем.
Дружинники разошлись по домам отдыхать, сам воевода остановился у Каши. Сотник немного знал воеводу — Збыслав Якунович в свои неполные двадцать пять лет уже прославился своими победами над беспокойными соседями Новгорода — ливонцами и датчанами. Пока Збыслав Якунович стяжал себе славу только в мелких стычках с вторгавшимися в новгородские земли разноплеменными шайками, но судя по тому, что услышал от воеводы Матвей Каша, дело шло к большой войне.
— Готовится воевать немчура, — сказал Каше Збыслав. — Говорили мне купцы, у них в Ригу войска нагнано — не перечтешь! И рыцари, и кнехты, и арбалетчики. А тут еще узнал я от нашего архиепископа владыки Иосифа, что римский папа, первый поп латынский, какую-то буллу написал, где всех русских хрестьян объявил язычниками и призвал ливонцев да свеев в крестовый поход на Русь, то бишь на Новгород.
— Вот ведь собаки! — Каша в сердцах плюнул себе под ноги. — А все туда же, хрестьянами себя зовут. Одно слово — нехристи, сучьи дети!
— Князь наш обеспокоен. Коли начнется большая война с орденом, Новгороду одному сил не хватит со всем западным рыцарством драться. Либо у Литвы надо помощи просить, либо у князей русских. А как тут попросишь помощи, если пол-Руси под монголами? Кстати, что у тебя тут о монголах слышно?
— Ничего не слышно, — сказал Каша. — Были сбеги, но то зимой. От них только страстей несусветных наслушался.
— Многое рекомое о монголах — правда, — Збыслав вздохнул тяжело, покачал головой.— Навалился народ сей немилосердный на нашу землю, полонит ее и жжет беспощадно! Может статься, что и на Новгород монголы пойдут.
В дверь вошла румяная улыбчивая молодуха — жена старосты, — поклонилась воеводе, поставила на стол братину с подогретым медом. Воевода зачерпнул ковшиком, отведал, почмокал губами.
— Хорош? — поинтересовался Каша.
— Зело хорош, аромат несказанный.... Говоришь, вестей о монголах у тебя нет?
— Нет, воевода. Оттого и неспокойно у меня на душе. Сидим тут, ничего не знаем. Одно успокаивает — пока вода не спадет, монголы на Новгород не пойдут.
— Почему так уверен?
— Дорога на Новгород здесь идет низинами да лесами. Болот много, рек и речушек мелких. Как снег начал таять, вода высоко поднялась. По такой дороге не то, что конный — пеший не пройдет. Разве только монголы в обход пойдут, но это такой крюк будет!
— Ну, так это на время. Придет настоящее тепло, монголы враз на Новгород ринутся. Они с юга, немчура да шведы с запада — не отобьемся.
— Больно мрачно глядишь на все, Збыслав Якунович.
— Жизнь заставит! Теперь времена такие, что добрые да хорошие мысли в голову не идут. Одна надежда на упорный дух новгородский.
— Пойдем-ка, отобедаешь со мной. Мы как раз полдничали, как вы приехали. А после баню истопим. С дороги помоешься.
— Некогда мне париться, Каша. В Торжок еду. С начала зимы в Новгороде оттуда вестей нет.
— Видел я Радима, он в Новгород ехал. А потом — твоя правда. Ничего не слышно о том, что на Тверце деется.
— Есть у нас известие, что Торжок монголы сожгли, — помолчав, сказал Збыслав Якунович.
— Верные ли вести?
— То и собираюсь проверять.
— Опасное дело затеял, Збыслав Якунович. С полсотней воев к волку в пасть лезешь.
— Мы на своей земле. К тому ж, я не сражаться с ними еду. Разведать только.
— Бог тебе в помощь. Когда собираешься ехать?
— Как стемнеет. Проводник мне нужен толковый, чтобы места здешние знал, как собственный огород. За тем к тебе и приехал. Есть у тебя такой?
— У меня таких много, — улыбнулся Каша, показав крупные неровные зубы. — Выбирай любого.
— И еще об одном попрошу. До Торжка четыре дня пути, а в такую погоду — все шесть. Помоги с едой и зерном для коней. В твоем хозяйстве, чаю, все есть.
— Мясо, мед и соль у меня свои, — сказал Каша, — а вот хлеб, крупа и овес у смердов только есть. Мы свою муку еще зимой подъели, теперь у конятинских вымениваем на соль, скору и дичь. Они народ не скаредный, много не просят, а то и так дают. Чем богаты, тем и с тобой поделимся.
— Спаси Христос. Теперь подождем малость, а как кони отдохнут, так и двинемся.
— Трудно тебе придется. До сих пор вы посуху шли, теперь через топи пойдете. Попробую я Савёла уговорить вас повести. Лучше него охотника тут нет, каждую тропку в лесу знает. И послушай моего совета — подожди до утра. Утро — оно вечера мудренее. А я тебе все-таки баню истоплю. Мы тут со товарищи приспособились баню по — белому топить — одно удовольствие. Тепло, и дым глаза не ест.
— Эх, душа чудская, бес с тобой! — махнул рукой воевода. — Твоя взяла. Мы ведь, почитай, пять суток в седле провели.
— Ну, так я пошел затапливать, — ответил Каша.
Савёл, страхолюдного вида мужик средних лет, весь обросший бородой, косоглазый и шепелявый, и в самом деле оказался бесценным проводником. Он наотрез отказался взять коня, хотя Збыслав предлагал ему любого жеребца из заводных. Более того, Савёл велел ратникам спешиться и идти, ведя за собой лошадей в поводу. Поначалу Збыслав не понял, для чего это нужно, но, едва отряд отошел от Конятино на два полета стрелы, как начались болота, и несколько коней было потеряно за какие-нибудь пять минут. Лошади утопли в трясине так быстро, что пораженный Збыслав только успел подумать — будь на них всадники, неминуемо утонули бы вместе с конями.
Весь день отряд шел на юг, обходя топкие места по узким тропкам, стараясь держаться возвышенных мест, поросших лесом. Каша сказал правду; низины были затоплены, земля раскисла. Под деревьями на высотках еще лежал грязный ноздреватый снег. Вода местами доходила лошадям до брюха — в таких местах Савел давал команду пробираться верхом. Охотник так уверенно командовал отрядом, что Збыслав почувствовал себя лишним.
Когда солнце зашло за верхушки сосен, проводник согласился сделать привал на отдых. Для ночевки нашли сухое место недалеко от затопленной дороги. Вокруг рос густой сосновый лес, и с заходом солнца стало очень холодно. Воевода спросил, можно ли разжечь костры.
— Коли найдешь сухую калину, так жги, — ответил проводник. — А коли нет, ночуй без огня.
Збыслав больше не сомневался, что монголы вряд ли рискнут в таких условиях идти на Новгород. А еще он пожалел, что не взял с собой шатры — все было бы удобнее ночевать. Но Савел все же умудрился разжечь костер из огромной лесины, у которого гридни Збыслава и просидели всю ночь.
Утром сгустился туман. Идти приходилось осторожно, и Савел для безопасности вывел отряд поближе к шляху. К полудню прошли верст восемь, и тут вернулись дозорные, посланные вперед воеводой.
— Впереди всадники! — сообщили они. — Вроде нашенские.
— Сколько их? — спросил Збыслав.
— Пятеро.
— Добро, — Воевода повернулся к Савелу. — Видишь, шлях-то проезжий стал. Теперь по шляху и конный пройдет.
— Стал-быть, я тебе больше не нужен, — сделал вывод Савел.
— Отчего же, нужен, — засмеялся Збыслав. — До Торжка путь неблизкий, не всегда сможем по шляху идти. Вдруг как понадобится в лес уходить!
— А я-то думал, что больше не нужен, — огорчился Савел.
— Едем! — скомандовал воевода.
Вода ушла со шляха, но от этого дорога ничего не выиграла — волокуша или телега в такой грязи неминуемо бы завязла, а уж тем более пешеход. Сильные кони дружинников шли с натугой, по самые бабки проваливаясь в тяжелое липкое месиво. По обочинам стлался белесый густой туман. Некоторые из ратников вполголоса бормотали наговоры — уж слишком неприветливыми были окрестности.
— Чего бормочешь? — спросил Збыслав одного из них.
— Так, молюсь я. Тутошние места нехорошие, тати много невинных людей побили. Может, бродят теперь упокойнички в энтом тумане? Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!
