Гусев снова попробовал пошевелиться, и снова ничего не вышло. Зато над головой, очень близко раздался знакомый перестук косточек, а пару секунд спустя с другой стороны — со стороны ног — кто-то испуганно ойкнул. Звонко так ойкнул. Девичьим голоском. Как серебряный колокольчик прозвенел. И что удивительно — это девичье ойканье сработало не хуже команды "Подъём!"... Ну... Частично. Да. То есть глаза открылись, а тело осталось неподвижным. Даже голову не получилось поднять. А жаль! Хозяйка такого звонкого голоска уж точно заслуживает, чтобы на неё посмотрели!

А потом ещё раз. Посмотрели.

А потом — познакомились.

А потом... над майором возникло юное личико с курносым носиком и не слишком полными, но и не слишком тонкими — в самый раз — губками. А ещё — тоже не слишком большие, но и не слишком маленькие карие глаза, часто хлопающие (это Серёга отметил особо) длинными пушистыми ресницами, и выбивающаяся из-под белой косынки медно-рыжая прядка. И эта прядка, повисев секунду над Гусевым, спросила удивлённо-испуганным полушёпотом:

— Ой, товарищ командир, а вы очнулись?!

— Очнулся? — непонимающе переспросил Сергей, с трудом фокусируя взгляд на этой рыжей прядке, которая, оказывается, не только мило выглядит, но ещё и разговаривает тем самым звенящим голоском.

— Очнулись! Очнулись! — теперь уже радостно-восторженно подтвердила прядка и затараторила, стараясь вывалить на майора все те сведения, которые, по её мнению, тому ну просто необходимо было знать: — А вы у нас в медсанбате! Вы у нас три дня назад были! Вы и товарищ Кощей! А вчера товарищ Кощей вас принёс! И они с Розалией Альбертовной поругались! Потому что товарищ Кощей хотел вас по-своему лечить, а Розалия Альбертовна...

Почувствовав, что уплывает, Гусев прикрыл глаза и закачался на ласковых волнах Темноты, почему-то тихо звенящих серебряным колокольчиком девичьего голоска...

Когда он открыл глаза в следующий раз, над головой снова коротко протрещали косточки и снова им ответил голос. Только уже не девичий, а старушечий, ворчливый:

— Ну чего тебе, сила нечистая? Чего растрещался-то? — и над майором возникло другое лицо — немолодое, морщинистое. Заметив, что Сергей не спит, оно всполошилось: — Ох ты ж, батюшки-светы! Опамятовался страдалец-то наш! Глазоньки свои раскрыл ясные!...

И вот так, причитая и приговаривая, новая сиделка ловко напоила Гусева каким-то питьём, которое, оказывается, оставил "товарищ Кощей" с наказом давать каждый раз, как "болящий" проснётся, но "Ксанка, тарахтелка пустоголовая", заболталась и забыла. Ещё ему сообщили, что пока он спал, приходили врачи и снова "товарищ Кощей". Точнее, сначала пришёл "товарищ", и пока он осматривал "страдальца", пришла главный врач, та самая Розалия-как-её-там. И они опять то ли поругались, то ли поспорили, потом вместе ушли, а потом "товарищ" вернулся уже один, повторил своё распоряжение про "поить, как проснётся", и сказал, что через два дня, если считать и этот, его заберёт.

Потом санитарка пристроила Сергею под одеяло утку и, сказав, что отойдёт ненадолго, вышла. Вернулась минут через пять. Вытащила утку и, судя по скрипу петель, снова вышла, а вместо неё, ступая почти бесшумно, в палату вошёл...

Вошла. Гусев понял это, когда над ним появилась голова немолодой — лет сорок пять на вид — женщины в белой шапочке, которую обрамляли довольно короткие завивающиеся крупными кольцами тёмные локоны. Сергей мысленно хмыкнул: по одной этой голове можно было определить местное большое начальство — санитарки, вон, в косынках да с убранными волосами, а тут...

Поздоровавшись, женщина представилась и оказалась той самой Розалией Альбертовной, с которой, если верить Ксанке, ругался князь. Очень ответственной Розалией Альбертовной — Гусев понял это по тому, что сначала она спросила его о самочувствии, потом поводила перед глазами оттопыренным указательным пальцем и только после всего этого принялась мягко объяснять, что народные средства — они, конечно, дело хорошее, но достижения современной медицины...

Слушая её голос, такой негромкий и мягкий, Сергей прикрыл глаза и даже не заметил как снова оказался в ласковых объятиях Темноты...

В третий раз Гусева разбудило ощущение чужого присутствия. В палате был кто-то ещё, и этот кто-то очень походил на...

— Да я это, я, — проскрежетало в ту же секунду, как майор узнал посетителя. — С этой... как её... — ничем не примечательный сгусток Силы, который Гусев поначалу принял за сиделку, при этих словах стал наливаться багровой яростью. — А! Вспомнил! С дамой!

К ярости добавилось возмущение, и эта смесь стала очень быстро раскаляться, выбрасывая в направлении тёмного пятна (ну, точнее, пустого — так виделся князь в Силе. Не зная, что искать, хрен найдёшь. Да и если знаешь...) языки "пламени". И эти языки тянулись-тянулись и вдруг застыли. И сгусток... застыл. Застыл и стал похожим на удивительный и прекрасный цветок... Любоваться которым почему-то не было ни малейшего желания. Так что Сергей ещё раз прошёлся Силой вокруг себя и, не обнаружив больше ничего интересного, открыл глаза.

Никто над головой костями не стучал, как в прошлые разы, зато раздалось знакомое хмыканье и язвительный вопрос, не собирается ли "Старший Гусев" всю оставшуюся жизнь так валяться. Проглотив просившийся на язык ответ, Сергей для начала попробовал повернуть голову. Получилось. Однако шея отозвалась болью и наружу запросилось очередное ругательство. Пришлось срочно превращать его в шипение. После чего объяснять возникшему из воздуха и озабоченно глядящему то ли напарнику, то ли учителю, то ли всё сразу, что на самом деле не так уж и больно. Просто неожиданно.

Потом осторожно пошевелил сначала правой рукой, затем левой, затем снова покрутил головой и, наконец, сообщил не отводящему взгляда Кощею, что, в общем, всё, как и в тот раз. Ну и получил в награду свёрток, в котором оказались кальсоны и нательная рубаха. Новые. Явно князь старшину тряханул...

Потом Гусев опять шевелил по очереди руками, ногами и головой, но теперь уже не заботясь о том, чтобы не свалилось одеяло. Потом он попробовал сесть, потом встать... В общем, как сказал один умный человек, всё повторяется...

Наконец, когда Сергей, сделав два круга по палате, снова опустился на койку, князь, отступив на шаг и внимательно его оглядев, спросил, что майор предпочитает: отправиться домой или пролежать тут ещё сутки? Или, может, в госпиталь?..

Гусев, которому в кои-то веки предложили выбор аж из трёх возможностей, насторожился. Жизнь приучила, что если вдруг становится слишком хорошо, значит, где-то не доглядел. Другое дело, что сейчас можно было не пытаться выяснить что-то окольными путями, а спросить прямо.

Князь, перед тем как ответить, обернулся и несколько секунд смотрел на стоящую почти в середине палаты и хлопающую глазами "статую" Розалии Альбертовны. Потом снова повернулся к Сергею:

— А скажи-ка, Гусев, нет ли у тебя желания тут ещё полечиться?

Майор отрицательно качнул головой и тут же поморщился из-за боли в шее. Напарник, внимательно за ним наблюдавший, хмыкнул и продолжил допрос. Теперь его интересовало, не было ли у Сергея желания отправиться в госпиталь, скажем, в Москву или ещё куда, где его будут лечить не дедовскими способами, а достижениями современной медицинской науки.

На этот раз Гусев просто сказал "нет" и нахмурился: выражение про достижения-и-так-далее показалось знакомым. Очень знакомым. И почему-то... очень важным? Нахмурившись ещё сильнее и наплевав на боль, Сергей закрутил головой по сторонам и остановился, только когда наткнулся взглядом на Розалию Альбертовну. В памяти всплыло предыдущее пробуждение и голос, мягко объясняющий, что...

Почувствовав, как на него медленно накатывает волна бешенства ("Во-во! Нечего тут кому попало в нашей черепушке лазать!"), Гусев поспешно перевёл взгляд на лежащие на коленях руки, сами собой сжавшиеся в кулаки.

— Зацепило всё ж, — хмыкнул князь и вздохнул: — Ох, люды! И откуда ж у вас дурости столько? — он снова вздохнул и положил на койку рядом с майором ещё один свёрток. С формой. Сапоги, начищенные так, что глядя в них можно было бы бриться, встали рядом с ногами Сергея. На пол.

Форма оказалась своей — в смысле, Гусева — парадной, со всеми наградами, вычищенной, выглаженной и не помявшейся (!) при переноске. И если последнее обстоятельство было заслугой только и исключительно напарника, то вот чистка, глажка, награды — это явно бойцы постарались. И когда майор об этом подумал, на сердце потеплело, и Серёга даже простил всех — и Абаева за его стрельбу не ко времени (однако объяснить ошибки надо будет, чтобы впредь не повторялись), и эту дуру, стоящую столбом и, похоже, не понимающую, как сильно она вляпалась.

Хотя-а...

— Княже, — надевая фуражку и привычно проверяя, как она сидит, Гусев повернулся к напарнику: — А что с такими, ну, в эти, в старые времена делали?

— Топили, — отстранённо хмыкнул Кощей, разглядывая что-то внутри Серёгиной груди. — В болоте.

— А... — майор хотел спросить: "А почему?" — однако вовремя догадался, что никто не станет держать рядом человека с такими способностями, если не уверен в его полной преданности, и спросил другое: — Над чем задумался?

— Да вот гляжу на тебя, — всё так же отстранённо проговорил князь, не прерывая своего занятия, — и думаю: негоже такого героя, как бревно, тащить. Неможно то. Невместно, да...

— И чего? — не выдержал Гусев, не дождавшись продолжения.

— Ножками пойдёшь! — лязгнул напарник, притворно хмурясь. Покрутил головой, разминая шею, и скомандовал: — Потопали!

И они пошли — медленно. Сергей — осторожно переставляя ноги, а князь — аккуратно придерживая товарища за локоть. Розалию Альбертовну оставили в палате — хлопать глазами и думать над своим поведением. Только сказали случайно проходившей мимо медсестре, забывшей при виде наград Гусева, куда она шла, что их начальница "к заходу отомрёт. Солнца". А до тех пор её можно и в угол какой переставить. Чтобы не мешалась...

В начале февраля 1943 года Харьковский, а за ним и Барвенковский "котлы" приказали долго жить. Почти одновременно. При этом если "харьковцев" сначала раздробили несколькими мощными ударами на мелкие "котелки", то "барвенковцы" не стали ждать, когда после "соседей" примутся и за них тоже, и сдались без боя. Правда, не сразу, а на следующий день после того, как узнали о попадании в плен командования 6-й армии. Хотя им — "барвенковцам" — в этом отношении было проще, поскольку их командующий, Клейст, с самого начала в окружение не попал.

Но если Барвенковский "котёл" был где-то там, то Харьковский — вот он, можно сказать, под носом, и Гусев с князем, бывало, целыми днями бегали от одного штаба или особого отдела к другому, выясняя, опрашивая и допрашивая. А в конце дня вываливая собранное перед Командиром, который точно так же мотался в поисках необходимых там сведений, но только на таратайке и в сопровождении двоих молодых, оставляя третьего дежурить в штабе группы. И уже ночью "полковник" Колычев сверял, сравнивал, обдумывал и делал выводы.

Во всей этой суете как-то незаметно прошёл приказ о переаттестации. Проще говоря, никто её в группе не проводил, просто поменяли одни звания на другие в соответствии с распоряжением. С одним отличием: молодым всё же вместо младших, дали просто лейтенантов. По представлению Командира. В качестве поощрения за уничтожение превосходящих сил противника. Потому что втроём ухайдакать почти три десятка (двадцать девять, из них двое — тяжелораненые, а ещё двое сбежали и попались выставленным по совету Гусева заслонам) разведчиков и диверсантов, причём матёрых, — это на самом деле... достаточно необычно. Достаточно для того, чтобы заметить и отметить.

Хотя, конечно, Иван Петрович поначалу чуть ли не паром пыхал, как перегретый чайник. Даже князю... сказал несколько слов — Гусев, которому ввиду болезненного состояния разрешили сидеть, чуть с ящика не свалился. Однако Кощей не обиделся. Подождал, когда Колычев перестанет "дымом пыхтеть да огнём плеваться", и спокойно заявил, что вой должен знать свою силу. Помолчал чуть и добавил: "А воевода — силу воя!"

Позже, когда уже немного остыл, Командир спросил Кощея, правильно ли он понял, что это был не разовый успех, а умение, и когда напарник ответил, что да, почти совсем успокоился. Во всяком случае, достаточно, чтобы без излишних дёрганий выслушать историю пребывания Сергея в медсанбате. Правда, язвительно поинтересовался у князя, как Гусев вообще там оказался.

Гусев, которого это тоже очень интересовало, навострил уши, ожидая услышать очередную увлекательную историю в лицах, однако был жестоко разочарован. Кощей просто обвёл рукой блиндаж и спросил, а где его было тут положить. Другой вопрос — кто б за ним, неходячим, присматривал — остался невысказанным.

Само собой, не забыли обрадовать Командира и сообщением о попытке начальницы медсанбата влезть полковнику в мозги, а также о предпринятых в связи с этим действиях. Выразившихся во временной "заморозке" виновной. И только.

Это известие Иван Петрович, переваривал минут пять. Потом потребовал уточнений, снова о чём-то думал, но в конце концов признал, что уж здесь-то всё было сделано правильно. И даже наведённый на гипнотизёршу "столбняк" пришёлся к месту — она наверняка решила, что столкнулась с кем-то себе подобным, но намного сильнее. Что же касается дальнейшей судьбы врачихи — её будут решать в другом месте.

В начале марта, когда с последствиями ликвидации "котлов" было почти закончено, Колычева и всех оперативников группы вызвали в Москву. Высокое начальство желало посмотреть на тех, кто способен одолеть десятикратно превосходящего противника и не понести потерь. А кроме того, у этого начальства наверняка возникли вопросы к князю, однако напрямую это Гусева не касалось, да и тема была не из тех, что обсуждают с кем-нибудь. Во всяком случае, не на их уровне. Так что быстро собрались, быстро загрузились в самолёт и полетели.

В Столице их первым делом привезли в Управление, где Нарком, задав несколько вопросов о службе, предупредил, что через двое суток ожидается визит в Кремль и что к этому времени им необходимо привести форму в порядок. То есть в соответствие с новыми требованиями. Затем поглядел на погрустневшие лица оперативников (награды-то взяли, а где прикажете те же погоны искать?) и приказал адъютанту выписать всем шестерым направления в то самое спецателье, в котором Гусев с Пучковым и Кощеем уже однажды были. Посмотрел на князя и поправился: пятерым.

Лейтенантов трясло. У не боящихся ни пулемётной очереди, ни миномётной мины парней дрожали коленки. Причём чем дальше, тем сильнее. Пока что это видели только Командир с Гусевым, но ещё немного, и позора не оберёшься. А напарник... Кощей смотрел на Ивана Петровича, ожидая, что тот скажет. Попросит помочь — князь поможет, нет... Ну, в конце концов, комиссар государственной безопасности — это, по понятиям напарника, уже воевода. Вот и пусть решает...