— Малограмотный, точнее, — начальник бережно перелистал и убрал в нагрудный карман книжку с большими, “детскими" буквами. — Да знаю я, что не ученый, а дрессированный. Как медведь.
На медведя начальник и правда, походил сильно. Высокий, широкоплечий, с густыми соломенными волосами и такой же здоровенной бородой — не то казак Стеньки Разина, не то сам Ермак Тимофеевич, покоритель хана Кучума, а с ним и всея Сибири. В серой незастегнутой шинели, без привычного яркого жилета, без белого защитного шлема — говорили, что в Москве такие шлемы уже на всех стройках заставляют носить под угрозой увольнения — начальник мехколонны выглядел обычным забайкальцем, из тех, с кем Венька царскую семью спасал.
— И что же, надеетесь выучиться?
Степан Абросимович махнул рукой:
— Я уже и не надеюсь. А вот мои дети — выучатся. Нынче отменен “Закон о кухаркиных детях", и сын кочегара может в доктора выйти. Не то вон, в землемеры. Землемер на селе человек сильно уважаемый, всегда с хлебом будет.
Выпили по маленькой рюмочке и закусили куском жареного поросенка.
— Вы же хотите до берега моря дойти, а там сбежать? — подмигнул Степан. — С этим штабс-капитаном, что у него звезды на плечах вырезаны?
Венька вздрогнул и закрутил головой.
— Да ты не дергайся, студент. Я, хоть и полуграмотный, а письмо сопроводительное читал на вас. Дурака на мехколонну не поставили бы... Я, коли хочешь знать, самому Корабельщику экзамен сдавал.
Степан порылся в нагрудном кармане добела застиранного френча и вытащил металлический футляр, а из него удивительной работы счетную линейку: без единого пятнышка ржавчины на холодных боках, с изумительно тонкими, четкими рисками, светящимися в полумраке зеленью. На линейке оказались привычные студенту Смоленцеву логарифмические шкалы; как сказал бы штабс — “ничего необычного".
— Вот, — Степан гордо пошевелил движком линейки, — сдал с отличием.
— Вы же полуграмотный?
Степан вздохнул и захрустел кислой капустой:
— Прочие-то еще хуже. Велика Россия, пока всех повыучишь, и солнце за горку закатится. Был я в Москве, и понял, что без выучки нам никак. Возьми хоть самого-рассамого революционера и посади его управлять, например, железной дорогой. Так ему же стол с телефонами надо — знать, что где на дистанции происходит. И шкаф с бумагами, чтобы сегодняшние приказы не противоречили тем, что неделю назад отданы. И бумаги надо разложить по порядку, по неделям и суткам, а то снова ничего не найдешь. И заместитель — а то когда же спать? И все это под крышу, а то в ливень или пургу из палатки много не накомандуешь... Что ни возьмись, так и получается, что хотел бы сплеча рубануть, ан приходится сперва сто тысяч школ построить...
Закусили мочеными яблоками. Толстый мужик в начищенных сапогах кричал, размахивая опустевшей вилкой:
— Осенью на ярмарку поедем! Теперь же мост есть! Можно кавуны продать!
Вениамин покосился по сторонам, не увидел ничего плохого и повернулся к собеседнику:
— Степан Абросимович, разрешите вопрос?
— Так разрешил уже, вали.
— Почему китайцы из “Тридцать девятого" вам при каждой встрече кланяются?
Начальник мехколонны похлопал глазами, поперхнулся и живо запил удивление кружкой морса.
— Я думал... А ты вон про что... Ну так, я им как-то сказал, что у меня в Москве жена — воспитательница в детском саду. Знаешь, как подменили косоглазых. Это представь, я начальник мехколонны, за мной уже мостов одних с полсотни, не считая просто дорог. Им это тьфу, на понюшку табаку. А вот “вашей уважаемой супруге государство доверило воспитание детей" — это о! Сразу поклоны бить, никак не отучу. И лес тут же к нам пошел ровный да подсушенный, ни разу откровенного брака не привозили с тех пор.
Вениамин тоже захлопал ушами и тоже глотнул морса. Вокруг шумела натуральная сельская свадьба, сколько Венька их дома видел! Девки, озверевшие без разошедшихся по фронтам парней, щипали за бока гармониста, чтобы не напился и не испортил вечер. Пахло жареным поросенком — наскучавшиеся на капусте и картошке подотчетные громко урчали животами. Солнце давно село, перед зданием сельсовета — оно же и школа — прямо на утоптанной глине горел большой костер. Председатель, оравший на митинге добрых полтора часа, счастливо храпел, прислонившись к толстой сливе, обняв уже пустую зеленую бутыль. Пацаны-комсомольцы ревниво смотрели на героев-мостовиков, но девок в селе хватало, и до драки тут дошло бы навряд — Венька кожей чувствовал, что все сложится хорошо.
Не придумав, что сказать, он тоже намотал на вилку капусты из горшка.
Степан, оперев голову на сложенные под подбородок ладони, сказал неожиданно трезво и зло:
— Слушай, студент. Отговаривать я тебя не стану. Но в Москве, в наркомате, меня — хоть и полуграмотного — научили прежде всего задавать один важный вопрос. Чего мы этим добьемся?
— То есть? — Венька замер, не донеся до рта стопку с душистым самогоном.
Степан убрал счетную линейку в коробочку, а коробочку в нагрудный карман.
— Представь, студент, что вы победили и вернули себе Россию. Вот что вы станете делать? Что сделает капитан твой, бог весть: наверное, так и пойдет горничных зажимать и пить шампань во всяких там “Данонах" и “Манонах". Но ты же все равно будешь мосты строить, разве нет?
Венька кивнул.
— Так чего вы добьетесь войной да победой?
* * *
— Чего мы добьемся? — штабс-капитан убирал в ножны тщательно вытертый кинжал. — Мы вернем наше государство. Сильное государство, Вениамин Павлович. Вы посмотрите, вокруг эта... Махновия! Мужицкий рай. Зерно-ситцы-керосин, тупое вошкание в грязи... Ни армии, ни полиции — у гетмана хотя бы войско имелось. А тут... Ненавижу!
Обернувшись, капитан прибавил:
— К тому же, это и глупо вдобавок. Игрушки детские. Какая может быть страна без правительства, без министерств, на самый худой конец — без парламента, раз уже кухаркам возжелалось править?
Серый туман полз по долине от недалекой балки, от неглубокой речки, от нового моста — на Венькином счету, девятого.
— Посмотрите, — желчно кривил губы штабс, — как новый мост кончили, так сейчас же все перепились и спят, что налопавшиеся свиньи. Я часового срезал — никто не пикнул.
— Договаривались же, чтобы без крови!
— А мне надо, чтобы с кровью. Чтобы у вас, поручик, обратного хода не было. Берите, поручик, — штабс бросил Веньке снятую с убитого кобуру. — Вот ваш подвиг, вот ваш момент истины. Вся гражданская война сейчас через нас проходит. Или вы со мной, в старый порядок, в ту страну, царь которой мог удить рыбу, а просвещенная Европка послушно ждала! Или вам угодно спать в дырявом балагане-шапито, питаться подачками сиволапых и в нужник ходить по взмаху черного веера! Нам сейчас нужно перебить всех оранжевых, вагончик этот спалить к черту, а шаблоны драгоценные утопить в ближайшем болоте.
— Слева от нас “двадцать восьмые", а справа “сорок девятые" — немного красные потеряют с одной-то нашей колонной.
— К черту потери красных! Мне нужно, чтобы вы делом доказали, что вы на моей стороне. На стороне всех благородных людей, спасающих Россию от гнилой язвы большевицкого безумия... Смотрите, они уже просыпаться начали!
Из тумана показались две фигуры: высокий начальник мехколонны и чуть пониже, машинист локомобиля — тот самый, которого Степан Абросимович ругал при первом знакомстве. Прежде, чем Венька шевельнулся, капитан точным выстрелом в голову свалил начальника.
— Что же вы! — крикнул штабс-капитан Веньке. — Черт бы побрал ваши интеллигентские сопли! Стреляйте!
Тогда Венька вынул из полученной кобуры ствол и выстрелил.
9.Татьянин день
в начало
Выстрел гулко прокатился по залам Воронцовского дворца; резко, уколом в голову, зазвенела о мраморную каминную доску выброшенная браунингом гильза.
Совет собрался в кабинете графа Воронцова. Для заседаний государственных мужей, отцов народа, кабинет подходил отлично. Интерьер тут сдержанный, без лишних завитушек, без ненужной сентиментальности, под вкус хозяина, увлекавшегося Англией. Обстановка создана лучшими мастерами наполеоновских времен, когда парижские мебельщики задавали тон всей планете. Камин строгий, простой, солидный.
От камина к двери простерся длинный стол под зеленым сукном, без новомодной полировки, для важных бумаг и ударов сургучных печатей. За столом сидели... Какие-то люди, Татьяна их не хотела различать по именам. Примчавшийся из Парижа Струве, просквозивший в министры иностранных дел. Государственный контролер Савич, на перекошенное в недоумении лицо которого падает свет из эркера, из просторного трехчастного окна. За окном воля, за окном радостно зеленеющий верхний парк и обрывы Ай-Петри...
Перед окном Кривошеин, застывший посреди фразы с разведенными руками. Когда пришли большевики к нему с обыском, увлеклись поисками золота в редакционных сейфах, Александр Васильевич спокойно надел плащ. Не торопясь, поправил галстук. Уверенным жестом отстранил часового у дверей и спокойно вышел на улицу, чем и спасся.
А все же в старинном кабинете даже безукоризненно одетый премьер-министр — словно карикатура на портрет хозяина, преклонных лет князя Воронцова, отягощенного фельдмаршальскими эполетами, изображенного на фоне так и не усмиренного им Кавказа.
Министр торговли и промышленности Налбандов, на широком полном лице коего написан вечный стон торгового человека: “Опять будут грабить!" Пышноусый землемер Глинка, казначей Бернацкий, законник Таманцев, начальник гражданского управления Тверской — тесно сдвинувшиеся друг к дружке, отшатнувшиеся от последнего за столом, занявшего погибельное крайнее кресло — генерала Никольского.
Генерал Никольский сидит смирно, возведя взор к скромно расписанному флагами и оружиями потолку. После отъезда Деникина в Лондон, после бесследной пропажи Врангеля, военное министерство пришлось отдавать кому поближе. “Не везет Крыму на военное командование", — подумала Татьяна отстраненно, будто и не она только что вогнала генералу пулю промеж бровей.
И генералы Отечественной Войны, провожавшие Наполеона штыками, Уваров и Нарышкин, посмотрели с портретов угрюмо-согласно. А бронзовые бюсты союзников по той стародавней войне — англичанина Веллингтона и немца Блюхера — скорбно промолчали.
Зато бронзовые же каминные часы радостно прозвонили полдень; Кузьма Минин и князь Пожарский подмигнули с барельефа на часах: верно, девка! Кабы мы менжевалися да собиралися, то и вам, потомкам, России бы клочка не осталось.
Первым опамятовался Великий Князь Александр Михайлович. Все же он прошел последовательно все ступени службы на флоте, и контр-адмиральское звание носил не только за фамилию.
— Простите, Татьяна Николаевна, — начал он мягко, как говорят с буйнопомешанными, особенно с теми, у кого при себе отличный семизарядный “Браунинг", — но зачем же крайние меры? И, кстати, в качестве кого вы здесь выступаете?
Татьяна опустила тяжелый пистолет, уперла стволом в зеленое сукно стола; от горячего ствола сейчас же запахло горелой шерстью.
— Отвечая на оба вопроса, дражайший дядя, скажу, что я здесь в качестве наследницы дома Романовых по прямой старшей линии. И наш с вами предок, Петр Алексеевич, таких... Прохиндеев... Изволил вешать на воротах. И, дражайший дядя, вовсе необязательно за шею!
Люди в кабинете выдохнули, зашевелились. Не понимая, что говорит вслух, Налбандов прошептал:
— Какой гордый, слюшай. Вот и сиди теперь без шуба!
Контр-адмирал попытался смягчить выговор неумелой улыбкой:
— Видно, Татьяна Николаевна, что ваши знакомства изрядно прибавили вам решительности. К сожалению, их воспитание не вполне соотвествует вашему.
Татьяна Николаевна уперла руки в бока и чуть наклонилась вперед — точно как торговка рыбой с той самой набережной, где сама Татьяна каждый день продавала налепленные сестрами кривоватые баранки. Подсмотренная поза оказалась очень действенной, если какой нахал не желал платить; здесь же мужчины, против желания, заулыбались — хотя и несколько нервически.
— А, так вам знакомства мои не нравятся? Вот славно! Сейчас напишу Корабельщику, пожалуюсь. Пусть сам сюда явится — думаю, ему семи зарядов не хватит!
— Нам, собственно, не нравится, — уже ровным жестким тоном сказал Великий Князь Александр Михайлович, — ваш выстрел безо всякого суда и следствия. Мы, как дворяне и кавалеры, поверим вам на слово, что покойный был не вполне достойный человек. Пусть так. Но вы же не замените беднягу Никольского на посту военного министра?
— Не заменю. Мне до косточек надоела эта война. И уж армия — последнее место, куда мне охота.
— Но как же нам без армии и без военного министерства защитить Крым? — спросил Великий Князь очевидную вещь, потому как помнил, что в “Браунинге" осталось еще целых шесть патронов, и не собирался злить племянницу сложностями политики.
— Вовсе без армии невозможно, вы правы, дядя. Но и армия, поссорившая нас со всеми соседями, более вредит нам, чем защищает. В конце-то концов, распорядитесь взять всю взрывчатку Арсенала и перережьте Перекоп, Гнилое Море и Стрелку большим рвом. Держаться за укреплением не нужно много хороших войск. Но нет! Генерал Никольский и вы все даже не желаете обсуждать оборону. При моем приходе вы обсуждали новый Поход — а кому в него идти? Но главное... — Татьяна выпрямилась и со стуком положила пистолет на зеленое сукно:
— Чего мы этим добьемся? Зимний Поход снарядили куда лучше, и люди в нем были отборные добровольцы — и все же не прошли далее Киева. В новый поход идти попросту некому. Хорошо, допустим, что англичане и французы прислали нам зуавов, сипаев и гуркхов, самолеты, танки.. Что там еще бывает? Бронепоезда, патроны... Итак, фантазия сбылась, и наша стала Москва. Но чья вся прочая Россия? Нам придется не менее пяти лет усмирять крестьян, хлебнувших под большевиками воли. Они обратно в крепость не пойдут по доброй охоте, отнюдь нет!
Министры переглянулись и землемер Глинка хмуро подтвердил:
— Мы готовим указ о выкупе земли. Мы вынуждены де-юре признать совершенный крестьянами де-факто передел поместных имуществ. Разве что удастся получить за них что-то в казну. Не узаконив итоги революции, мы окажемся перед лицом неизбежного нового восстания, пусть и через пять, шесть, пятнадцать лет. Ибо налицо успешный пример.
Татьяна кивнула:
— И все это время нам придется опираться на заемные средства, ибо в стране у нас опоры никакой. Итого, Россия попадет в кабалу к союзничкам уже надолго, если не навек. Дражайший дядюшка, вы же лично говорили совсем недавно: англичане и другие члены Антанты предприняли в России такие авантюры, которые способствовали превращению большевиков из революционеров-бунтовщиков в защитников русской независимости!
Великий Князь кашлянул и подался назад, оперевшись на обтянутую алым сафьяном спинку. Слова подлинно были его: не далее, как вчера вечером, именно такую заковыристо-канцелярскую фразу он вписал в дневник. Но кто подсмотрел, кто донес, кто выставил против них эту вот пламенную... Чуть не сказал: революционерку! Да с пистолетом?
