Свидетель Канона

На этом фоне визит мой в одна тысяча девятьсот восемнадцатый год, обошедшийся мне так дорого, в копилку бросил до обидного мало: с немцами в той ветке не воевали, танки сразу делали правильные, и тоже успели заключить союз с японцами. А на блок трех сильнейших континентальных держав заокеанцы не полезли. Но ветка оказалась чересчур самобытная: как это коммунисты с немцами в союзе? Неканон! А как же товарищ Сталин и командирская башенка? И ветка скоро вильнула в темноту, на глухие окольные тропы.

В копилке задержалось еще стихотворение Маяковского про военно-морскую любовь. Там, где: "Плач и вой морями носится: овдовела миноносица". Настоящему поэту не нужно секретных архивов; уверен я, что Владим Владимыч тоже в свой срок пропускал через пальцы эти вот сияющие нити, ступал под сводами лично своего пламенного леса; обошелся без неуклюжих моих намеков, хватило вежливого умолчания.

Вспыхнуло надо мной багровым, заколотило невидимое громадное сердце часто и резко, барабаном, но запахов никаких не появилось, и потому я знал, что все еще не в реальности, а то ли сбоку, то ли между, вне шестеренок мироздания.

Шестеренки подавали в станок следующую нить: год сорок первый. Без уточнений, и так понятно. Здесь все почему-то сохранилось в точности как я помнил. Мерцала единственная погрешность в состряпанной мной "расстрельной телеграмме Жукова" — я там слово "офицер" влепил, а оно тогда не применялось вовсе, правильно говорилось: "красный командир", "краском". Но как-то со временем спорное слово стерлось. Наверное, историки сочли, что кто-то из них уже потом, после войны, неправильно скопировал исходник телеграммы; оригинал же, понятное дело, пропал, об этом я в первую очередь позаботился.

Так вот, после красного знамени над Рейхстагом, державы шестой ветки бросили все силы в космос, а не на ядерную физику. Страшные Бомбы появились поздно, зато сразу на орбите. Так что холодная война затянулась до двухтысячных.

А тогда СССР сравнительно мирно рассыпался на республики, но и Америка тоже расселась оплывшим снеговиком: на Восток, Запад, Библейский пояс (по английски "The Belt of The Bible"), конечно же гордый одинокий Техас, ну и Озера; куда девались Бомбы с орбиты, я, признаться, побоялся досматривать.

От самого первого моего визита, от года тысяча девятьсот восемьдесят второго, осталась готовность Союза и Штатов к термоядерной войне с эскадрами Алых Линкоров. По этой-то причине что Ангелов, что Туманный Флот люди встретили изо всех калибров, и загнать хомо сапиенсов под лавку не вышло.

С этой ветки знакомая мне история пошла кувырком, и больше я уже ничего не узнавал, и только глазами хлопал, когда нити прошлого переплетались с нитями будущего, и в такт мыслям заполошно гремела вокруг вселенная, когда готовое плетение раскаленным змеем билось изнутри в невидимые границы, каждым толчком расширяя их на неизмеримое, лишь ощутимое чуть-чуть.

Из веток четвертого тысячелетия, из мира Эффекта Массы, пришла квантовая теория струн. Она-то и позволила мне влиять на гравитацию, а через массу уже на время. Отрицательная масса допускает сверхсвет, а сверхсвет по Специальной Теории Относительности и есть готовая машина времени.

Вот оно, шило мое каленое, вот ниточка, швырявшая меня по временам и событиям, вот что нашла и бережно расправила серьезная малышка-Дзуйкаку, аватара самого могущественного корабля Тумана.

Из веток девятого тысячелетия, из мира затопленной Земли, из мира Потопа и ковчегов, прорвалось, выгребло против течения времени жуткое, отчаянное желание выправить историю. Вот почему в Evangelion'e библейский фон, вот почему ядро Ангела похоже на мозг человека, вот откуда точность Свитков Мертвого Моря. Стало мне интересно: почему спасателей сразу не послали в две тысячи пятнадцатый год? И сразу же я понял, что сработало то самое правило качелей, по которому я шел в будущее крюком через прошлое. Только, в силу большей дистанции, Ангелы отрикошетили на одиннадцать тысяч лет назад от нужного момента, когда и возникли сразу по всей планете Геофронты, здоровенные подземные капсулы для путешествий сквозь время.

В целевую эпоху попал один лишь приводной маяк. Его и нарыли в Антарктиде сперва немцы из "Аненербе", а потом американский адмирал Берд. Наконец, отыскала экспедиция профессора Кацураги.

И включила — как сумела.

Первый Ангел проснулся, потянулся, за неимением дверного звонка вострубил, и протянул мне товарно-транспортную накладную: флагманское оборудование выведено на орбиту, комплект ядер получите, распишитесь за доставку. В полном ошеломлении что-то там нацарапал я в клеточке, и сделал вид, что мне каждый день Ангелы привозят весь Туманный Флот комплектом для самостоятельной сборки, и тогда только поинтересовался с нарочитой небрежностью: "А что за шум?"

Помялся Ангел, почесал титанический затылок с хрустом на всю Вселенную: "Местные наш маяк из Антарктиды вынесли, в Токио-три запрятали. Пока это еще шеф перезвонил, пока еще уточнил ваши новые координаты... Мы так бы и стучались в Токио-три до Рагнарека. Короче, распишитесь в получении."

Из этой ветки вынырнул я со счастливым выдохом. Понятно теперь, почему шаманы не всегда возвращаются из Верхней Тундры, и откуда берется творчество душевнобольных.

Прибавились в копилке — эти самые Ангелы, Евангелионы, сам квантовый сумбур; ну и то маленькое обстоятельство, что Туман, по канону две тысячи пятьдесят шестого года, появился вдруг раньше даже две тысячи пятнадцатого и принял участие в Войне Ангелов...

Нет, не могу больше.

Сейчас голова к черту взорвется!

— Точно взорвется, — усмехнулась Киришима неожиданно близко и внезапно тепло, — резонанс же.

— А ты откуда здесь?

— Ты мне сам разрешил экраном управлять. Помнишь, на Сиину? А потом канал не закрыл. Типичная, кстати, ошибка новичка. Ну, а мне любопытно. Как можно удержаться!

— Сейчас я тебе объясню, как, — прошелестел сердитый голосок маленькой аватары, и все исчезло: переплетенные мировые нити, голоса и шутки, тьма и свет, сам я исчез...

У корабля, как у комплексного числа, две части. Действительная: сам корабль. Мнимая: берег, на котором его ждут, на котором тот корабль хоть кому-нибудь нужен.

У человека, как у комплексного числа, две части. Действительная: сам человек. И мнимая: отражение в глазах окружающих. Ведь ради этого представления, ради того, чтобы хорошо выглядеть в глазах знакомых и близких, человек совершает многое, без чего сам бы прекрасно обошелся.

Сейчас все четыре части сошлись.

Грохот исполинского сердца оборвался.

Точка сборки.

Фуга!

* * *

— Фуга!

Виктор Павлович наливается молодой силой, живот его перетекает в плечи; Витька Корнеев шмыгает носом уважительно и восхищенно:

— Точно, фуга. Впервые вижу!

Хлоп — и первый ноутбук вырубается с легким дымком. Как раз на такой случай пишутся два потока, два дисковых массива, ну и опрос регистраторов тоже сдвоен.

Что там регистраторы, когда вокруг двоится мир!

Дрожит, расплывается, рвется строчкой контур малого храма Ясукуни, за ним проступают зеленые свечи камфарных деревьев, а потом тают и они, и видно вокруг бескрайнее, удивительное для Японии, поле. Период Асука, когда нынешняя столица еще только плыла сквозь поля маленькой рыбацкой деревушкой, когда не привезли еще из Китая ни новой религии, ни законов.

Звезды в небе — настоящие, привычные — на миг заменяются то рисунком чужого неба, то вовсе искуственными звездами-символами чужих судеб.

Сейчас можно.

Сделай шаг — и ты окажешься там.

Неважно, где именно. Важно, что уже не здесь.

Все, что происходит во Вселенной, происходит сейчас и здесь, под управлением руны Беркана. Миг замыкания путей, отраженный во все миры, все времена, повторяемый где-то новогодней звездой, Вифлеемской сверхновой на макушке елочки; а где-то мостом из птичьих крыльев на седьмой день седьмого месяца; а где-то попросту днем рождения; а где-то грохотом стальных колонн парада; а где-то, где-то, где-то... Меркурий, бог путешествий, высунул из-за грани пять пальцев. Мизинец сто лет назад, средний сейчас, большой на сто лет вперед, а безымянный и указательный пальцы где-то между. Но все — пальцы одной руки. Все это одно большое Событие, дробью прошивающее историю.

Так и межвременной объект сквозь реальность не движется, а протаивает. Сегодня он призрак, тень, туман, расхожая шутка, строка в летописи. Завтра уже контур, старая полуразвалившаяся башня, копия великой знаменитой постройки. А послезавтра уже сама эта постройка, во всей силе и славе своей.

Сделай шаг — и ты у подножия воплощенной своей мечты.

Но...

Мало кто носит с собой действительно все.

И уж точно никто не носит при себе вторую часть комплексного числа: свое отражение в душах близких людей. Потому что нужно тогда носить с собой и самих этих людей.

Пока ты ждешь и решаешься, контуры снова расплываются. И вот уже на месте сверкающего, новенького блестящего, скажем, Геофронта — его грубая копия из базальтовых блоков, правда, отесанных с точностью лазерного инструмента, и чем сложенных друг на друга — вовсе загадка археологам. А потом просто зыбкий контур, а потом только упоминания в книгах, а потом уже и самое слово пропало из языка, и все.

Дверь закрыта.

До следующего раза. До следующей вспышки Большой Октябрьской Звезды, до следующего Прокола, до следующей дробинки События, до нахально болтающегося среднего пальца бога путешествий, а еще воров, а еще обманщиков...

Над головой снова привычный земной Орион, вокруг Токио-три, двор малого храма Ясукуни, "Святилища Путей". Рядом сопит Виктор Павлович Корнеев, от Витьки Корнеева только и осталась в нем ковбойская клетка на брюхе.

Виктор Павлович уже в состоянии проверить регистраторы в вершинах звезды, а научный руководитель Александр Иванович Привалов глотнул желтый шарик сердечного и уже смотрит на небо через фоторегистратор, но наводку не трогает: если не понимаешь, что искать, лучше просто слушать и писать все подряд.

Вот уцелевший ноутбук и пишет, гонит собранные циферки в два потока на два массива. Магнитное поле прыгнуло, электрическое поленилось. Это как вообще? Они же по теории единое целое? Гравитационное завилось штопором; без детекторов совместной с Туманом разработки хрен бы заметили... Спектры излучений остались в норме, тоже загадка, не открываются порталы в смертельные для людей миры. Опять антропный принцип, или причиной тому пока непонятая, но реальная физика? Конечно, все оно связано — только что, с чем и как?

— Отбой, — Привалов опускает бинокль с наверченными здоровенными фильтрами. — Звездное небо успокоилось. Можно отойти от приборов.

Стажеры утирают лбы.

Возвращается звук: шелест храмовых деревьев, с истинно японской аккуратностью подстриженных зеленых стен.

А потом радостный гомон и слитное приветствие толпы из главного двора.

— Ну да, — Игорь жадно глотает воду из нагретой фляжки, проливая на куртку, плеская в лицо, — ритуал же. Призыв. Александр Иванович, а как в другие дни Призыв проходит? Не всегда же попадает именно на Танабату.

Александр Иванович вертит головой:

— Все не так. Никто ничего не подгадывает и ничего никуда не попадает. Событие прошивает всю историю разом. Если по причинно-следственной связи, то сначала квант События появляется у нас в реальности — и только вследствие прохода этого кванта, в его зоне действия, а это от суток до микросекунд, смотря по энергетике... Так вот, кто-то там, в кого сильнее попало, принимает решение: пора проводить очередной Призыв. Или там бозон Хиггса ловить. Или еще какую пассионарность проявить.

Благодарно кивая, Привалов берет у Сергея пластмассовую бутылку холодного чая:

— Химия и есть, но хоть вкусная... В отеле настоящего заварим. Вот, коллеги, именно этот промежуток времени и есть фуга. Темпоральная фуга. Ни увертюры, ни коды, ни прочих частей симфонии мы, к сожалению, видеть покамест попросту не умеем.

— Передохнули? — Виктор Павлович уже деловит и спокоен. Сгоревший ноутбук он сложил в специальный кофр: вдруг получится снять хоть какие-нибудь следы?

— Давайте, парни, оборудование в машину. Пока там из храма толпа не ломанулась. Сначала по аллее не пройдем, потом отъехать не дадут, пока пол-города на нашей "буханке" не перефоткается. И наверняка уже брови пририсовали над фарами.

— Виктор Павлович, а давайте сами там брови нарисуем? Если нельзя предотвратить, возглавь.

— Игорь, Сергей, отличная идея. Завтра утром принимаю работу.

— А че так быстро?

Виктор Павлович на глазах оборачивается Витькой Корнеевым, без пижонских ударов оземь или попсовых кувырков через пень с дюжиной ножей. Витька хмурит низкий лоб и рычит:

— А че нет? Или вы еще и ночью спите?

Аспиранты переглядываются, хмыкают и принимаются складывать приборы в ящики, ящики в рюкзаки. Научный руководитель идет на поиски храмового смотрителя, с которым надо уважительно попрощаться и поблагодарить за помощь. Вальяжный Виктор Павлович (Куда девался рыкающий Витька Корнеев? Не знаем такого и не ведаем!) смотрит направо, сквозь арку ворот, словно кот в окно.

В окне видно: из большого храма высыпали свежепризванные канмусу и теперь церемонно кланяются родителям.

* * *

Родителям Тереза поклонилась как положено — ну, разве только самую чуточку нетерпеливо и потому совсем чуть-чуть быстро. Но чуть-чуть же, а чуть-чуть не считается.

Родители переглянулись. Папа выдохнул:

— Вот и хорошо, а то я ведь в самом деле боялся.

Мама разгладила на дочке юкату — синюю "счастливую", из очень давних времен. Отошла на полшага, осталась довольна дочкиной аккуратной внешностью.

И кинулась обнимать ее, напрочь смяв бережно уложенные складки:

— Зато я начинаю бояться!

— Да чего тут бояться! Сейчас войны нет. Патруль, мелкие стычки... Что там той Атлантики!

Полковник Сагара Сосуке нахмурился, поглядел на стремительно темнеющее небо, прищурился на полотнища света со всех сторон: освещенные окна, громадные рекламные щиты, просто фонари, где там те звезды? Притянул дочку к себе и взъерошил ее платиновые волосы — как маленькой! Как десять лет назад! Но курсант Сагара Тереза почему-то не обиделась на детские нежности.

Все-таки теперь она канмусу Токийской Школы. Завтра с вещами на Залив, а День Совершеннолетия Тереза встретит уже "на железе", как это называлось в фильмах. То есть, на плавучем носителе канмусу, корабле Тумана "Хосе". Из фанатских форумов Тереза знала, что правильно говорить "У Хосе-сама", потому что "в гостях"...

Вышли из храма и вместе со всеми побрели по аллее, под желтыми красивыми светильниками, под сине-алым небом Токио-три, вместо звезд залитым светом реклам и уличных мощных ламп. В прохладном вечернем воздухе тепло нагретых плиток ощущали сперва лодыжки, потом ноги под коленями, а потом уже и ладони.

Сегодня призвались ровно десять канмусу, и каждую ждали несколько человек. Родственники, друзья. Тереза видела, у кого-то даже парень пришел... Бедный, как он теперь? Только в кан-сенен, получается, а то же и не обнимешься толком...