Хроники Обетованного. Тени и зеркала

Собственный замысел, ему самому сначала казавшийся безумным — полубредом отчаявшегося сознания, — в итоге стал видеться как вполне осуществимый. То ли Ривэн так привык к переменам за последние несколько месяцев, то ли у него отключился какой-нибудь орган, отвечающий за страх (Вилтор аи Мейго, например, всерьёз считал, что он рождается в пустом желудке), — так или иначе, через пару недель в Хаэдране он чувствовал себя там как рыба в воде. Даже гнилостный запах этой пресловутой рыбы перестал раздражать.

Это был, конечно, не Энтор, но в каких-то планах и местечко получше. Например, в планах порта, толп торговцев и моряков из разных стран — и их товара, от которого город буквально распирало изнутри. Как только королева Хелт открыла гавань, они хлынули сюда снова. Ривэн не вдавался в подробности, но, судя по слухам, большинство торговых договоров она возобновила — в том числе с Минши, хоть его власти и вели переговоры с Дорелией. Ну и правильно: какое дело до политики и сменившихся на шпилях знамён людям, которые делают деньги?

Ривэн с жадностью слушал разноязыкую речь, не в первый раз жалея о своём невежестве, бесшумно скользил по улицам — раздражающе прямым — и смотрел, как Хаэдран зализывает раны. Альсунгцы и нанятые ими горожане вместе отстраивали стену и повреждённые здания. Многие закрывшиеся лавочки распахнулись снова, причём их владельцам даже возместили часть убытков — небывалая милость для северян. Храмы, городской суд, лечебницы, школа для бедноты — все шестерёнки городского механизма завертелись опять, словно ничего и не произошло; разве что население поредело... О сложившемся положении не говорили вообще, будто стесняясь. Может, только дома и шёпотом, за закрытыми дверями.

Сначала Ривэна это даже удивляло: как же нужно было запугать этих людей, чтобы среди них не отыскалось ни одного недовольного в открытую? Наверное, с Энтором такая штука не прошла бы даром...

Но воспоминания об Энторе Ривэн в себе тщательно душил. Как и о Заэру. Особенно о Заэру. Включая чьи-то там рыжие волосы и вкрадчивый смех, похожий на свежий ветерок в духоту...

В бездну.

На оставшиеся деньги лорда Дагала Ривэн снял комнатку в гостинице — довольно дорогой, недалеко от центральной площади — и стал примериваться, целыми днями слоняясь в порту. Вскоре он завёл дружбу чуть ли не со всеми дорелийскими торговцами, оказавшимися в Хаэдране. А заодно — с парочкой хмурых миншийских купцов и щуплым студентом ти'аргской Академии, которому тётушка из Меертона так и не выслала денег на обратную дорогу. Всех этих людей объединяло главное — они говорили по-дорелийски.

Ривэн, улыбаясь до боли в скулах, расспрашивал их, хвалил то товар, то плащ или новые сапоги, показывал интересные места города. Травил, конечно, байки о знаменитом морском чудовище королевы Хелт, которого на самом деле в глаза не видел. Здесь такие байки, кажется, уже стали особым способом заработка... Студенту Ривэн ещё и платил за выпивку в тавернах, и делал скорбное лицо, когда тот сетовал на погром в местной библиотеке, учинённый альсунгцами. Всё это, в сущности, было нетрудно.

Конечно, он приворовывал: просто не мог себе в этом отказать, да уже и не хотел. В этом пока не было острой необходимости, но в Хаэдране Ривэн чувствовал себя, как голодный, дорвавшийся до пира. К тому же он не откопал никаких сведений об организованной гильдии воров вроде энторской — а значит, был совершенно свободен в действиях. Скорее всего, местные воры сбежали отсюда ещё до штурма, ощутив запах жареного. Они всегда поступают так.

Мы, с нажимом поправлял себя Ривэн. Мы всегда поступаем так.

Однако главное, что он делал, — ждал. Лисье чутьё, никогда не подводившее Ривэна, подсказывало ему, что все эти возможности добраться до вожделенной диадемы, которая даже сниться ему начала, — далеко не всё. И он был прав.

Главное из новых знакомств состоялось совершенно случайно. Ривэн потягивал эль в общем зале своей гостиницы после "трудового" дня, когда туда ввалился отряд альсунгцев — по их меркам, даже не пьяных, а лишь слегка навеселе. Хозяин, протиравший стаканы за стойкой, ощутимо напрягся, но они только мирно поскидывали оружие на скамью у входа и расселись за самым большим столом, требуя еды и выпивки. Болтали на своём жутком языке, часто смеялись, а когда появилась дочка хозяина — симпатичная девчонка, у которой Ривэн успел урвать пару поцелуев, — даже не проявили никакого интереса.

— Что это с ними? — шепнул Ривэн хозяину, кивая на верзил, спокойно уплетающих щуку и морковный пирог. Хозяин пожал плечами, и его толстые красные щёки дрогнули от ухмылки; с Ривэном они общались на какой-то несуразной смеси дорелийского и ти'аргского — второго Ривэн кусками нахватался за время странствий.

— Говорят, у них сегодня какой-то свой праздник... В честь бога зимы, что ли. Все какие-то подозрительно тихие.

И правда: Ривэн вспомнил, что днём видел альсунгцев прямо на улицах с бутылками медовухи и сушёными фруктами — всем, что они обычно демонстративно презирали, считая лакомствами южан. Южанами для них были, похоже, все южнее Северного моря, и это слово служило почти ругательством. Чуть позже альсунгцы в зале даже затянули, обнявшись, какую-то унылую песню — и, покачиваясь, дёргали друг друга за косы. Косы у них носили все воины, так что это тоже, видимо, носило какой-то ритуальный смысл.

Но Ривэна заинтересовало совсем не это.

На груди одного из альсунгцев — молодого курносого здоровяка с очень светлыми глазами — он заметил нашивку: белая чайка на синем поле. Ривэн уже знал, что это — личный знак королевы Хелт. Значит, воин из её охраны.

Сердце у него забилось чаще. Вот оно.

И, почти сразу не выдержав, Ривэн сделал то, чего в других обстоятельствах не сделал бы никогда. Подсел к альсунгцу с нашивкой и заговорил с ним. По-дорелийски. Это был порыв вдохновения — будто невидимая сила тащила за руку. Но Ривэн понимал: одно неверное движение, неосторожное слово — и он бесславно закончит свои дни прямо под этим столом. Гул разговоров в зале как-то незаметно затих: постояльцы таращились на Ривэна со смесью любопытства и ужаса. Дочка хозяина, подливая кому-то эля, тихо ахнула.

Ощущая себя под этими взглядами кем-то вроде рыцаря на турнире, Ривэн поздоровался и положил перед альсунгцем здоровенное зелёное яблоко, которое сам планировал сгрызть на сон грядущий. Стащил у зеленщицы, естественно: уж денег на яблоки он никогда не тратил. Здоровяк недоумённо смотрел то на яблоко, то на Ривэна. Его товарищи хмурились.

— Подношение вашему богу, — пояснил Ривэн, не прекращая улыбаться. — В честь праздника... — всё то же угрожающее молчание. — Ну... Если он вдруг любит кисленькое.

И тогда здоровяк с чайкой фыркнул от смеха, а потом, не удержавшись, расхохотался. Ривэн с облегчением выдохнул.

— Бог зимы питается только кровью, смёрзшейся в жилах от холода, — выдавил он сквозь смех на чистом дорелийском. — Но спасибо, он ценит любые дары, — другой альсунгец, постарше, тоже расплылся в улыбке (хотя явно ни слова не понял) и сказал что-то здоровяку с чайкой, пихнув его локтем. — Как твоё имя, мальчик? — спросил тот. Ривэн оскорбился.

"Мальчик — потому что брею бороду? Да ты меня года на три старше, шкаф!" — презрительно подумал он, но представился крайне льстивым тоном и добавил:

— Я всегда мечтал познакомиться с воином из личной охраны её величества. Слава о вашей доблести уже докатилась до моей страны.

— Ну, не стоит трепать имя Двуры Хелт по кабакам, — серьёзно заметил здоровяк, но тут же снова улыбнулся и подвинулся, давая Ривэну место. — Но я бывал в Дорелии, и мне понравилось там. Были бы все там так же разумны, как ты... Меня зовут Уддин, сын Бьольда. А в охране Двуры я потому, — тут он с гордостью выпятил грудь, и Ривэн облизал губы, предвкушая приступ пьяного альсунгского хвастовства, — что был другом самого короля Конгвара и его товарищем в боях... Он и погиб на моих глазах, представляешь?

Уддин тоскливо вздохнул, а его светлые глаза даже подёрнулись влагой.

"Спасибо, небо, — до странности невозмутимо подумал Ривэн. — О, спасибо большое, это же просто чудо..."

— Пить с нами! — прорычал по-ти'аргски ещё один альсунгец, кровожадно насаживая на нож злополучное яблоко. А потом кто-то водрузил перед Ривэном прямо-таки гигантскую кружку. Настолько гигантскую, что он понял: ночь предстоит долгая.

* * *

— Но это будет, клянусь морем, единственный раз, — повторил Уддин, взбегая по ступеням к высоким дверям ратуши. Его кольчуга сурово позвякивала при каждом шаге, а начищенные поножи, отражая блеск робко выпавшего снега, слепили глаза. — Понял меня?

— Конечно-конечно, — с жаром подтвердил Ривэн, труся следом. Как только они приблизились к стражникам, он наклонился, якобы чтобы почесать нос, и предусмотрительно прикрыл лицо. Уддин прошептал что-то на ухо каждому из стражников — видимо, пароль, — а потом кивнул на Ривэна и коротко сказал что-то по-альсунгски. "Он со мной" или нечто похожее.

Ривэн покрепче прижал к груди мешок с ворованными мехами. Если всё пройдёт, как надо, он будет счастливейшим из смертных. А если нет — умрёт.

Ну ничего, утешил себя Ривэн, сверля взглядом широкую спину своего проводника. По крайней мере, у него теперь есть здесь приятель — авось заступится и попросит для него казни побыстрее... Что там самое гуманное у альсунгцев — кол, сожжение заживо?

Шутка, даже в мыслях, получилась неудачной. Ривэн поёжился, как от сквозняка.

Уддин вёл его совсем недолго, и Ривэн тщательно запомнил дорогу: поворот направо, потом — до конца узкого коридора, и два лестничных пролёта наверх. Всего-навсего.

Внутри ратуша не представляла собой ничего интересного — особенно после энторского дворца. Низкие потолки и простые масляные лампы. Выцветшая ковровая дорожка с морскими узорами. На голых каменных стенах — ничего, кроме парадного оружия да старых грамот, кусков пергамента в рамах. Все грамоты завершались мощной печатью Хаэдрана или — поскромнее — какой-нибудь из торговых гильдий. За единственной попавшейся дверью скрипело перьями несколько угрюмых писцов. В большом ящике со специальной табличкой, под стеклом, хранились обломки знаменитой статуи корабля с центральной площади. Ривэн сам видел, как альсунгцы перетаскивали их сюда по приказу королевы. Больше напоминает глумление, чем дань уважения побеждённым.

Ривэн так внимательно изучал все эти подробности, чтобы хоть как-то отвлечься от слабости в коленях и противно ноющего живота. Несколько встретившихся альсунгцев казались ему войском, готовым к бою.

Не так уж много времени потребовалось, чтобы подружиться с Уддином и втереться к нему в доверие. Простодушный, как все альсунгцы, он к тому же был расположен к Дорелии и смотрел на всё однозначно и ясно, глазами большого (на взгляд Ривэна — очень большого) ребёнка. Не сторонник излишней жестокости, Уддин всё-таки искренне готов был убивать и умереть за Ледяной Чертог и свою Великую Двуру, Белую Госпожу. Он боготворил Хелт и, когда Ривэн отважился высказать свою просьбу, сначала посмотрел на него, как на безумца.

— Нет, — отрезал он таким тоном, что Ривэна пробрала оторопь. — Это невозможно.

— Всего на несколько минут, — Ривэн тогда, помнится, даже руки сложил в умоляющем жесте. — Я всего лишь хочу взглянуть на её величество, поклониться ей и предложить мой товар.

— Твои меха? — Уддин поморщился. — Видел я эти кошачьи шкуры! Королева — дочь Севера. Она и в руки не возьмёт такую дрянь.

— Но это мечта всей моей жизни! Представляешь, я вернусь в Дьерн, — (Ривэн решил не распространяться о том, что жил в столице), — и всем там расскажу, что видел эту великую женщину! Откуда тебе знать — вдруг она будет благосклонна и примет мои дары?..

— Нет, — твёрдо повторил Уддин. — У неё нет времени на такую ерунду. Она принимает только послов, важнейших горожан и ти'аргских двуров... Я хотел сказать, лордов. Ну, ещё глав гильдий иногда. Ей не до простых торговцев, — и, подумав, добавил: — А я к тому же головой отвечаю за её безопасность.

— Но, Уддин, ты посмотри на меня. Ты ведь меня знаешь... Ну какая угроза её величеству может быть от такого, как я?

— Это ужасная дерзость, Ривэн, — Уддин тяжко вздохнул. — Ты просто не понимаешь, о чём просишь, ты же южанин...

После нескольких дней "обработки" и дозированного давления на мозги (а Ривэн знал в этом толк) Уддин согласился на компромисс. Компромисс Ривэн изобрёл сам, и на деле он был куда смелее, чем короткая аудиенция на глазах у всех. Но наивному Уддину это казалось более приемлемым — ещё бы, мальчишка даже не увидит Двуру, а значит, беспокоиться не о чем...

— Вот здесь, — сказал Уддин — почему-то шёпотом, — когда они подошли к скромной деревянной двери с позолоченной ручкой. Дверь находилась в отдельном маленьком коридорчике, довольно далеко от лестницы и высоко над всеми служебными помещениями. Намётанным глазом Ривэн сразу оценил это.

— А почему нет охраны? — так же шёпотом спросил он, всем своим видом изображая восхищение, пока Уддин открывал. — И вообще, почему так тихо?

— Сегодня же мой караул у её покоев, — в который раз вздохнув, Уддин толкнул тяжёлую дверь. — Она занята и не вернётся сюда до вечера. Все с ней, на совете... Ох, не нравится мне всё-таки...

Он говорил что-то ещё, озабоченно почёсывая светло-русую бороду, но Ривэн юркнул внутрь и уже не слушал. Подумать только — личные покои королевы Хелт, завоевательницы Ти'арга...

Но почти сразу его кольнуло разочарование: здесь не было совершенно ничего, говорящего о привычках и вкусах владелицы. Ривэн помнил комнаты королевы Элинор и придворных леди — те, где ему доводилось бывать: куча памятных безделушек, стены и пол в любимых тонах, какие-нибудь засушенные цветы, брошенный веер, накинутое на ширму смятое платье... И, разумеется, запах духов — у каждой своих. Даже покои леди Синны, которые Ривэн видел бегло и только раз — после её побега — могли рассказать о ней лучше любого биографа. Хотя бы стопка книг о путешествиях и маленькая лира, на которой она тайком училась играть.

Здесь же — чисто и пусто, будто в дорогой гостинице. Тёмное покрывало и никаких перин на кровати — аскетичное, почти солдатское ложе. Ни одна ти'аргская или, тем более, дорелийская леди не легла бы на такое. Давно не топленный камин, деревянный кувшин для умывания. Письменного стола нет — только ножницы и разноцветные клубки шерсти, разложенные на низкой скамеечке; Ривэн сначала принялся искать взглядом ткацкий станок или спицы, но потом сообразил, что альсунгцы пишут узелками. Даже шкафа нет — один расписной сундук, неожиданно маленький. И, собственно, всё — ни книг, ни картин, ни украшений, ни статуэток богов... Овальное зеркало на стене, а под ним — полочка, на которой нет ничего, кроме костяного гребня, куска хвойного мыла и...

Ривэн медленно сглотнул ставшую горькой слюну. Она.

Тонкая серебряная диадема с тем самым дивным камнем, сияющим, как упавшая звезда. Преспокойно лежала тут — будто его дожидалась. Голос Уддина окончательно перешёл в разряд надоедливых фоновых шумов. Ривэн утонул в мягком свечении граней, чувствуя, как тёплая, щекочущая истома наливает его.