Имея недостаточно опыта навигации в тех морях, Колумб, вместо того, чтобы повернуть сразу на север, где можно поймать западные ветры, стал огибать остров с юга. В результате на протяжении всего путешествия ему пришлось бороться с ветрами, устойчиво дующими к экватору, и со штилями, обычными в тропиках. Шестого апреля выяснилось, что они достигли только Карибских островов, но команда к этому времени была уже измотана, многие заболели, провизии оставалось совсем немного. Колумб решил пополнить запасы и направился к островам с северной, внутренней стороны.
В субботу, 9 числа, он бросил якорь у острова Мари-Галант, а оттуда на следующий день направился к острову Гваделупа. Поднимать якорь и выходить из гавани в воскресный день было не в обычаях Колумба, но команда роптала, и Адмирал сказал, что он допускает это послабление, поскольку речь идет о хлебе насущном. Бросив якорь у Гваделупы, он отправил к берегу шлюпку с хорошо вооруженными матросами. Однако не успели те высадиться, как из леса появилось большое количество женщин с луками и стрелами в руках, в головных уборах из птичьих перьев; они явно собирались воспрепятствовать испанцам сойти на берег. Поскольку море было неспокойное и на берег накатывали большие волны, шлюпка держалась на расстоянии, а к берегу поплыли два индейца с Эспаньолы. Они объяснили этим амазонкам, что испанцы хотят только запастись провизией, за которую дадут им очень ценные вещи, женщины же стали отсылать их к своим мужьям, находившимся в это время в северной части острова. Шлюпка между тем подплыла ближе, женщины, заметив это, пришли в ярость, подняли страшный крик и стали стрелять из луков, но стрелы падали в воду, не долетая до шлюпки. Видя, что испанцы приблизились к самому берегу, женщины укрылись в ближайшем лесу и продолжали оттуда угрожать им. Залп из мушкетов обратил их в бегство, и испанцы больше не встречали сопротивления. Войдя в брошенную деревню, они, вопреки строжайшим приказам Адмирала, стали грабить и разрушать брошенные дома. В этих домах среди прочих вещей они нашли мед и воск, которые, по мнению Эрреры, были доставлены с материка. Фернандо Колумб упоминает также о железных топорах, якобы найденных в домах индейцев, но скорее всего это были топоры из особого, очень твердого и тяжелого камня, похожего на металл, о котором мы уже упоминали; а если они действительно были железными, то их, конечно, привезли из мест, уже посещавшихся испанцами, так как теперь доподлинно известно, что железо не использовалось туземцами вплоть до открытия Америки. Моряки сообщили также, что в одном из домов они обнаружили человеческую руку на вертеле над огнем; однако столь отвратительный факт не может быть принят на веру, необходимы более надежные, более авторитетные свидетельства; ведь матросы, подвергшие жилища индейцев бессмысленному разорению, могли быть заинтересованы в том, чтобы найти какое-нибудь оправдание своему бесчинству.
Пока матросы заготавливали дрова, пресную воду и маниоковый хлеб, вооруженный отряд в сорок человек, посланный Колумбом на разведку, ушел в глубь острова. Они вернулись на следующий день, приведя с собой десять женщин и троих детей. Все женщины были высокие, хорошо сложенные, очень ловкие. Все ходили обнаженными, длинные волосы свободно падали на плечи, головы некоторых из них украшали разноцветные перья. Среди них была и жена касика, очень сильная и гордая женщина. Когда испанцы заметили ее, она легко убежала от них, и лишь один уроженец— Канарских островов, известный своей быстротой, смог догнать ее. Она могла бы убежать и от него, но, заметив, что он преследует ее в одиночку, оторвавшись от остальных, она вдруг бросилась ему навстречу, схватила со страшной силой и стала душить; она, безусловно, задушила бы его, но тут подоспели испанцы и опутали ее веревкой, поймав, как ястреба с добычей в когтях. Воинственный дух карибских женщин, а также то обстоятельство, что они одни, без мужчин, с оружием в руках защищали свое побережье — все это в очередной раз привело Колумба к ошибочному заключению, что острова заселены исключительно женщинами; этой ошибке, как уже отмечалось, способствовал и рассказ Марко Поло об острове амазонок у берегов Азии.
Проведя несколько дней на острове и приняв на борт трехнедельный запас хлеба, Колумб приготовился поднять паруса. Поскольку Гваделупа — важнейший из Карибских островов и своего рода ворота ко всем остальным, он хотел установить дружеские отношения с его обитательницами. С этой целью он отпустил всех своих пленниц, щедро наградив их подарками, чтобы как-то компенсировать причиненный ущерб и нанесенные обиды. Однако жена касика отказалась вернуться на берег, она предпочла остаться на корабле в компании туземцев с Эспанъолы, в ней вспыхнула страсть к Каонабо, который, как известно, тоже был уроженцем Карибских островов. Его характер и история его жизни, рассказанная ей другими индейцами, привели в восхищение эту отважную женщину.
Двадцатого апреля, подняв якоря и взяв курс примерно по двадцать второму градусу северной широты, каравеллы снова отправились в путь, с трудом преодолевая дующие к экватору ветры, настолько сильные, что 20 мая, после месяца тяжелейшего плавания, им все еще оставалось пройти большую часть пути. К этому времени запасы провизии так истощились, что Колумб распорядился выдавать ежедневно не больше шести унций хлеба и полутора пинт воды; но и эта голодная норма в дальнейшем все сокращалась и сокращалась, положение усугублялось и воцарившимся на борту унынием, вызванным тем, что было совершенно неясно, где находятся корабли; на каравеллах было несколько лоцманов, но их навигационный опыт сложился в плаваниях по Средиземному морю или вдоль атлантического побережья европейских стран, и теперь, на безбрежных просторах океана, они запутались в расчетах и потеряли ориентировку. У каждого из них было свое собственное представление о том, куда надо плыть, и никто не принимал во внимание мнение Адмирала.
В начале июня на кораблях воцарился настоящий голод. Когда страдания испанцев достигли предела и смерть уже смотрела им в глаза, кто-то предложил убить и съесть индейских пленников; другие же советовали выкинуть их за борт, чтобы избавиться от лишних ртов. И только непререкаемый авторитет Колумба не позволил привести этот замысел в исполнение. Он напомнил испанцам, что индейцы — существа, подобные им самим, а многие из них к тому же христиане. Он призвал их проявить терпение и уверил, что скоро они достигнут земли, ибо, по его расчетам, они находятся вблизи мыса Сан-Висенте. Последнее заявление было поднято всеми на смех, поскольку все считали, что они далеко от своей родной гавани; некоторые утверждали, что они подплывают к Английскому каналу, другие говорили, что корабли приближаются к Галисии; когда же Колумб, уверенный в правильности своих расчетов, приказал убирать на ночь паруса, чтобы корабли в темноте не наскочили на берег, поднялся общий ропот; матросы кричали, что лучше разбиться о берег, чем умереть с голоду в открытом море. Однако на другое утро, к их величайшему изумлению, они увидели тот самый мыс, о котором накануне говорил Адмирал. С этого дня Колумб был признан моряками великим знатоком тайн океана и почти оракулом во всем, что касается мореплавания.
Одиннадцатого июня, после тяжелого, почти трехмесячного плавания, корабли бросили якоря в бухте Кадиса. Во время этого путешествия скончался несчастный Каонабо. И лишь из совершенно случайных упоминаний его современников мы знаем об этом событии, о котором не распространялись, очевидно, потому, что не считали его заслуживающим внимания. Каонабо до последнего мгновения сохранял свое высокомерие, и смерть его приписывают прежде всего болезненной меланхолии этого гордого, но надломленного человека. Он был необыкновенной личностью в своем диком мире. Из простого карибского воина он, благодаря своей храбрости и предприимчивости, стал самым могущественным касиком густонаселенного острова Гаити. Пожалуй, это был единственный вождь, у которого достало прозорливости, чтобы увидеть фатальные последствия установления господства испанцев, и военного таланта, чтобы сопротивляться их вторжению. Если бы его воины были так же бесстрашны, как он сам, начатая им война могла бы разгореться со страшной силой. Его судьба в какой-то степени преподносит урок величия человеческого духа. Когда испанцы впервые высадились на побережье Гаити, их воображение поразили слухи о великолепном суверене в глубине острова, хозяине Золотого Дома, владельце золотых копей в Сибао, правителе прекрасной горной страны; но вот прошло немного времени, и тот, кого они считали властителем Востока, лишенный ореола могущества и славы, стоял нагой и угрюмый на палубе их каравеллы, и его несчастья вызвали сочувствие лишь у одной из его диких соплеменниц. Все его могущество исчезло вместе со свободой; имя его лишь изредка упоминается после пленения, и при всех врожденных качествах высокой и героической натуры он умер в безвестности, как какой-нибудь простолюдин.
Глава 2
Закат популярности Колумба. Прием Колумба монархами в Бургосе. Он предлагает третье путешествие
(1496)
Одной только зависти и злобы врагов было бы недостаточно, чтобы подорвать популярность Колумба. Восторженное состояние вообще не может сохраняться долго, даже если оно вызвано чудом. Люди поначалу бывают слишком импульсивными и щедрыми в своем обожании, но так же быстро охладевают, а затянувшийся энтузиазм вызывает подозрение, им начинает казаться, что их умышленно ввели в заблуждение и обманом подтолкнули к щедрой расточительности. И вот тогда становятся слышны голоса, ранее заглушаемые всеобщими аплодисментами, теперь звучат речи, порочащие заслуги недавнего любимца, мало-помалу превращающие его в сомнительную, неприятную, а то и вовсе отвратительную личность. Давно ли публика восхищалась новым, только что открытым миром, но вот прошло три года, и она уже была готова к любой инсинуации, бросающей тень на славу первооткрывателя и величие всего его дела.
Обстоятельства, вынудившие Колумба вернуться, оказались недостаточно весомыми для того, чтобы приостановить растущее в толпе предубеждение. Когда в Кадисском порту моряки и искатели приключений сошли на долгожданную землю, то вместо радостно возбужденной команды, упоенной успехами и отягощенной дарами золотых Индий, взорам встречающих предстала ковыляющая вереница жалких оборванцев, истощенных колониальными болезнями и тяготами долгого плавания, на желтых лицах которых, как описывает старый автор, как бы играл отблеск золота — объекта их постоянных поисков. Им нечего было рассказать о Новом Свете, кроме историй о болезнях, нищете и разочарованиях.
Колумб попытался, насколько это было возможно, сгладить неблагоприятное впечатление и оживить ослабевающий энтузиазм публики. Он подчеркнул важность своих последних открытий на побережье Кубы, где, как он полагал, удалось приблизиться к Золотому Херсонесу древних, граничившему с богатейшими провинциями Азии. Но особенно он гордился открытием богатых копей на юге Эспаньолы, которые, по его мнению, были копями древней страны Офир. Его речи выслушивались с недоверчивыми усмешками; иногда ему все же удавалось вызвать некоторый интерес, но он тут же угасал под влиянием мрачных картин неудач и провалов.
В Кадисской гавани Колумб обнаружил три груженные припасами каравеллы, готовые к отплытию под командованием Педро Алонсо Ниньо. Почти год прошел с тех пор, как колонии получили такую помощь; четыре каравеллы, отправленные за океан в прошлом январе, разбились во время урагана. Прочитав королевские письма и распоряжения, которые вез с собой Ниньо, и получив таким образом представление о пожеланиях монархов и о состоянии общественного мнения, Колумб воспользовался оказией и написал письмо аделантадо, требуя, чтобы тот приложил все усилия к превращению острова в мирное и экономически рентабельное государство: успокоил недовольных, отправил в Испанию всех касиков и их подданных, замешанных в убийстве любого колониста. Он рекомендовал также безотлагательно обследовать недавно найденные золотые копи у реки Гайны и приступить к их интенсивной разработке, а также выбрать неподалеку место для устройства морского порта. Семнадцатого июня три каравеллы Педро Алонсо подняли паруса и отправились в путь.
Известие о прибытии Колумба достигло монархов, и вскоре он получил от них милостивое письмо из Альмасана, датированное 12 июля 1496 года, в котором они поздравляли его с благополучным возвращением и приглашали ко двору, как только он отдохнет от тяжелого путешествия. Теплый тон письма должен был ободрить Колумба, считавшего, что он утратил доверие монархов и впал в немилость после приезда на Эспаньолу Агуадо. Об угнетенном состоянии его духа говорила и скромная одежда, напоминавшая опоясанные веревкой одеяния францисканских монахов, и такая же, как у них, борода. Возможно, так он исполнял обет, данный в момент опасности или уныния, — в те дни весьма распространенный обычай, к которому, как нам известно, часто прибегал и Колумб. Так или иначе, это свидетельствовало о глубокой душевной депрессии и составляло разительный контраст с его предыдущими триумфальными возвращениями. Вообще же говоря, ему было суждено вновь и вновь испытывать тяжкие удары, неизбежно выпадающие на долю тех, кто отчаливает от безопасных берегов безвестности и пускается в плавание по бурным волнам шумной славы.
Надо сказать, что Колумб мог не придавать значения своему виду, однако он чрезвычайно ревностно следил за тем, чтобы ничто не ослабило интереса к его открытиям, его постоянно мучил страх, что равнодушие может послужить препятствием к осуществлению его дальнейших планов. Вот почему на всем пути в Бургос, где его ожидали монархи, он демонстрировал тщательно подготовленную выставку диковинок и сокровищ, вывезенных из Нового Света. Здесь были золотые ожерелья, ручные и ножные браслеты, диадемы, подарки касиков, а также трофеи, которые, как считалось, были захвачены у варварских правителей богатых побережий Азии или островов Индийских морей. Это, кстати, свидетельствует о том, как низко в то время ценилось великое открытие Колумба: ведь для того, чтобы удовлетворить жадное любопытство толпы, достаточно было ослепить ее блеском золота.
Он вез с собой нескольких индейцев, украшенных, согласно их примитивной моде, побрякушками; среди них находились брат и племянник Каонабо, первому было тогда около тринадцати лет, а племяннику — десять. Колумб взял их с собой только для того, чтобы они увидели короля и королеву, что, по его мысли, должно было убедить их в величии и мощи испанской короны; после этого визита их обоих следовало в целости и сохранности вернуть на родину. Когда они проходили через какой-либо город покрупнее, Колумб неизменно возлагал массивную золотую цепь на брата Каонабо как на касика золотой страны Сибао. Викарий Паласиос, в доме которого в течение нескольких дней гостили первооткрыватель и его индейские пленники, говорит, что держал эту цепь в руках и что она весила никак не менее шестиста кастелльяио (276 г). Достопочтенный викарий упоминает также о многочисленных масках и фигурках из дерева и тканей, покрытых изображениями фантастических животных, по его мнению, это были образы дьявола, из чего он заключил, что островитяне поклонялись дьяволу.
