После того как загремела — только уверилась в своих мыслях. Если человек живет, по-настоящему живет, такие дурацкие болячки ему не грозят. В этом все дело. Я не жила. Мне перекрыли кислород, и пусть я честно сражалась, выбралась из предоставленной клетки, меня посадили на цепь. Длинную, но цепь, которая указывала на мое место. А мое место, оказывается, в ногах.
Я хотела жить. Я до безумия хотела жить. Но не в качестве домашнего питомца и любимицы. Была одна проблема. Уходить от Марата я не хотела. И существовать — тоже.
Я пришла в себя только через пару дней, в роскошной удобной палате частной больницы, опутанная проводочками и проткнутая какими-то иголками. Вроде бы стало лучше, но при малейшем движении, будь то обыкновенный поворот головы, виски взрывались такой болью, что приходилось стискивать зубы, чтобы не застонать. Веки, казалось, прижгли раскаленным железом, а губы едва ли не трескались до крови. Но по крайней мере, исчезла невыносимая усталость, преследовавшая меня на протяжении нескольких недель. Теперь я могла соображать, мыслить и воспринимать информацию, чего не получалось сделать раньше. Именно по этой причине я перестала посещать пары. Не было сил даже думать.
Когда очнулась, первым человеком, который попался мне на глаза, оказался Марат. Кто бы сомневался. Чечен расслабленно развалился в кресле, стоявшем напротив больничной койки, и читал какую-то папку. На журнальном столике рядом таких же было раскидано еще несколько, некоторые белые листы упали на пол, но мужчина не обращал на них никакого внимания. Стоило мне разлепить веки, как чечен стремительно повернул голову в мою сторону, изучающе прищурился и отложил документы в сторону.
Поднялся, медленно начал приближаться, и все оглядывал с ног до головы, слегка хмуря густые брови, как будто пытался увидеть что-то еще, кроме очевидного. А мне...мне все равно было. Ничего не чувствовала к мужчине, который осторожно, и в то же время с опасливым изучением на меня смотрел и подходил все ближе. Я не чувствовала ни злости, ни обиды, какие обуревали меня целый месяц одиночества в золотой конуре. Неподвижно лежала, изредка моргала и равнодушно ждала, когда он подойдет и...ну, сделает что-то. Без разницы что.
Марат, одетый весь в темное, возвышался надо мной, лишая тусклого света, проникающего сквозь жалюзи. Мужчина пару минут со странным выражением лица меня изучал, потом неожиданно быстро протянул руку к моему лицу, отчего в обычной ситуации я бы наверняка вздрогнула, прижал широкой ладонью к подушке темные волосы, обездвиживая, и заставил запрокинуть голову. Я перевела безразличный взгляд на капельницу.
— Что ты с собой сделала? — вкрадчиво прочеканил Марат и уселся на край кровати, соприкоснувшись со мной. — Ты в своем уме?
— Я ничего с собой не делала.
— Это глупо. Чего ты хотела этим добиться, Саш? — он откинул одеяло, открыв мое тело до бедер. Просторная больничная рубашка не скрывала болезненной, сильной худобы, выпирающих ребер и общего изнеможения. Ноги и руки казались даже не бледными — белыми, — а еще безумно тонкими и хрупкими. Он скривил губы, но не с отвращением, а, скорее, с досадой и отчаяньем. — Я считал тебя умнее.
— Умерь самолюбие, — равнодушным голосом отозвалась я, не сделав попытки убрать его крепко сжатую руку с моих волос, хотя и было неприятно. — Открою страшную тайну — весь мир не вращается вокруг тебя одного.
— Что с тобой происходит?
— Ничего.
— Это все...— многозначительным взглядом обвел меня и белоснежные стены палаты, больше напоминавшей элитный номер в гостинице, — ты называешь "ничего"? До чего ты себя довела? Я не думал, что тебе хватит глупости морить себя голодом.
А вот теперь проявилось раздражение и легкое высокомерное презрение. Марат таких людей — мнимо убивающихся, сознательно гробивших себя из-за каких-то непонятных страданий — не переносил. Я тоже не переносила. И голодом себя не морила, ела нормально и наедалась вдоволь. Последнее, что я начала делать бы из-за моральных переживаний — это голодать. Лично мне кажется, что жизненную норму по голодовке я перевыполнила еще до четырнадцати лет. Больше не хочу.
— Ты переоцениваешь мою глупость.
— Да уж, конечно.
— Сколько я здесь?
— Два дня, — он недовольно поджал губы. — Убил бы тебя, Саш.
— Вперед, — бесцветным голосом поощрила я. — Чего ты ждешь? Я удивлена, как ты еще на меня с криком не кинулся. Ты это любишь, не так ли?
Марату хватило смущения не продолжать препирательства. Обычно упреки в свой адрес он не оставлял без ответа, запоминая каждый и заставляя платить за каждый. Сейчас он всего лишь тяжело выдохнул, покачал головой и нежно провел шершавой ладонью по моей бледной, холодной щеке.
— Не прикасайся.
Его лицо удивленно вытянулось. Он не ожидал услышать от меня что-либо подобное. Понимаю. Иногда ожидания не оправдываются.
— Что ты сказала?
— Не прикасайся ко мне своими вонючими руками, — без всякого выражения сказала я и безразлично поглядела на потемневшего лицом мужчину. — Мне противен ты, твои руки и твои прикосновения. Я не хочу тебя касаться. И видеть не хочу. Никогда.
Я по живому резала, и каждая эмоция отражалась на смуглом лице, потому что Марат не привык от меня ничего прятать. Единственное, наверное, в чем надо отдать ему должное. Он не умел скрывать от меня свои чувства, ибо смысла не было. Я всегда являлась эдаким громоотводом.
Марат не сразу смог взять себя в руки и обуздать обиду, недовольство и ярость. Он ненавидел, когда его оскорбляли, а получив статус и власть, был способен еще и наказывать за это. Другой, будь на моем месте, давно бы огребал за такое поведение, но только не я. Меня надо холить, лелеять и беречь по возможности, но только для себя и из-за себя. Именно поэтому эти слова сошли мне с рук. Марату было легче списать все на нервное истощение, нервный срыв, как говорил он сам, и признать меня слегка "не в себе". Я "не в себе" и не понимаю, что и кому говорю. Хотя в тот момент, отделенная от всех эмоций непробиваемой бетонной стеной равнодушия, я как никогда трезво оценивала происходящее.
— Ты устала, — пошел на компромисс мужчина и сделал вид, что ничего не услышал. — И еще нездорова, — с нажимом погладил щеку и спустился к шее. — Отдохни, тебе это нужно. Я буду неподалеку.
— Мне все равно.
Я не верила в бога, но постоянно натыкалась в книгах на теологические размышления и просто отсылки к Библии. И я знала о Всемирном Потопе, я читала о Содоме и Гоморре. И как бы Бог не наказывал своих детей, в конечном итоге они получали прощение. Он их создал, по своему образу и подобию, именно поэтому жалеет и прощает, хоть и наказывает. Марат считал себя моим создателем, богом, вершителем, и больше того, именно таким я его и воспринимала. До этого момента. А теперь...он перестал быть для меня таким. Он отвернулся от меня именно в тот момент, когда был нужен сильнее воздуха, а я наконец-то свергла его с пьедестала. Я с восторгом и восхищением принимала в Марате все, даже те качества и черты характера, которые большинство людей считали недостойными. Но я принимала их до определенного момента, пока эти качества и эти черты не принесли вред мне. Я не позволю причинять мне вред. Никому. Даже моего идолу, каким он был до этого дня.
Мне действительно стало все равно, что просто убивало Залмаева. Не сразу, ведь вначале легче думать, что мое равнодушие — следствие обиды и ослабленного здоровья. Обиду Марат мог принять, потому что она — признак заинтересованности. Обижаешься тогда, когда тебя что-то задевает. Я устала обижаться. А равнодушие что? Есть человек, нет человека — разницы никакой. И вот это — это Марата пугало до чертиков, хотя он старательно скрывал свою реакцию. И начинал злиться из-за собственной неспособности что-то изменить. Вот что со мной сделать? Убить если только. Но чечен на это не пойдет — я вся им сделанная.
На Залмаева не было ни времени, ни сил, ни желания. Я относилась к практически постоянно находившемуся рядом мужчине чуть более радушно, чем к кактусу на подоконнике. И хуже всего, я делала так не для того, чтобы его разозлить, задеть или вывести из себя. Я делала так, потому что мне было действительно все равно. Пусть Марат и старался скрыть собственный страх и панику, я с легкостью замечала их на его лице.
— Чего ты хочешь? — в очередной раз, сходя с ума от моего молчания, взрывался Марат. Пусть врач и предписывал мне полный покой, на чечена это не распространялось. Ему никто не решался возразить. — Скажи, и я все сделаю, только прекрати, наконец, строить из себя снежную королеву!
Полусидя на подушках, я скрещивала руки на впалом животе, и спокойно наблюдала за вихрем ярости. Мужчина мерил шагами немаленькую палату, если я особо сильно выводила его из себя -мог пнуть мебель: кресло, там, или тумбу. Голос повышал, но натыкаясь взглядом на мою постель, делал глубокий вдох и начинал тихо цедить слова. Обычно злость и ярость мы делили ровно пополам. Одинаково сильные, они сталкивались друг с другом и одновременно гасли, а теперь, бесчувственная я отдала Марату на откуп все эмоции, так что он злился за двоих.
— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, — опустила глаза вниз и разгладила помятую рубашку. — Это можно устроить?
— Саша!
— Что? Ты спросил, а я ответила. Мне противна твоя рожа, сам ты противен, и я не хочу видеть и слышать тебя и твою разлюбезную, розовую и родовитую в пятом колене семью интеллигентов. Это ты хотел услышать? Могу еще припомнить все то, что обдумала давно, но не могла сказать тебе в лицо, потому что, — попыталась изобразить язвительную улыбку, — ты был занят. Припомнить?
Он с силой потер лицо и взъерошил и без того растрепанные волосы.
— Да твою ж мать! Вот как с тобой разговаривать?!
— Желательно — вообще не разговаривать. И не нервировать меня. Слышал, что сказал бородатый старичок? Мне нужно время, положительные эмоции и покой. И если ты все еще заинтересован в моем здоровье, то старательно рекомендую выйти отсюда и не появляться хотя бы с недельку. Сделай мне приятное.
Он вышел, хлопнув дверью так, что зазвенели окна, а слишком впечатлительная медсестричка в коридоре — пронзительно взвизгнула. Я же зевнула и легла спать.
Мне нужно было время, свободное от размышлений и лавины сильнейших эмоций, и оно у меня наконец-то появилось. Во-первых, для того чтобы поправить здоровье. Я не собиралась строить из себя умирающего лебедя, заламывать руки и патетично гробить свой организм назло чечену. И так на этого мужчину ушло слишком много моих нервных клеток. Я бы сказала, непозволительно много. Поэтому на здоровье своем я крест не ставила, послушно заглатывала все капсулы, пила чаи, сидела на специальной диете и сносила все капельницы и процедуры. Во-вторых...сама болячка была унизительной и какой-то...противной и изнеженной. Это не моя болячка. И я пыталась как можно быстрее от нее избавиться. В-третьих, мне не нравилось чувствовать себя мертвой водорослью, которая не может получать удовольствия от вкусной еды и интересных вещей. Я хотела получать удовольствие, снова зажить нормально, но...с удовольствием от жизни возвращалась боль и обида, которые заботливо вручили мне Марат с Оксаной.
Через неделю я стала выглядеть значительно лучше, апатия начала понемногу рассеиваться и возвращался вкус к жизни, по которому, признаться, я успела соскучиться. Марат то ли внял моим словам, то ли просто устал, но за все это время ни разу не приехал ко мне, чем только обрадовал. А может, он вообще с Ксюшей прыгал, как курица с яйцом, что ни капли меня не волновало. Я привела себя и свои нервы в порядок, зареклась никогда больше не принимать ничего близко к сердцу и почувствовала себя новым человеком. Но стоило Марату появиться на горизонте, как моя уверенность в собственных силах испарилась. Апатия, защищавшая меня от всего извне, исчезла, и обида, которая, казалось бы, мерно почивала, возродилась из пепла.
Увидев меня, Марат удовлетворенно хмыкнул, кивнул своим мыслям и расслабился. От него не укрылась ни прорвавшаяся обида, ни напускная холодность, сейчас они, наоборот, чечена радовали. Он улыбался, светился, и ему даже наглости хватило обнять меня и поцеловать в шею, и я еле сдержалась, чтобы его не пристукнуть. Кулаки сжала, и Марат, конечно, это заметил, и обрадовался еще сильнее.
— Александра, все предписания я передал Марату Булатовичу, так что, если вы будете соблюдать режим, скоро окончательно придете в форму, — добродушно проблеял старичок, спустив очки на самый кончик носа. — Ну а вам, девушка, еще раз напоминаю — покой, покой и покой. И только положительные эмоции.
— Ему об этом скажите, — непочтительно буркнула и отвернулась к окну. — Причем несколько раз, чтобы запомнил. В противном случае, доктор, мы с вами еще не раз увидимся.
У дедушки озадаченно вытянулось и без того длинное лицо, и он перевел вопросительный взгляд с меня на помрачневшего чечена.
— Вставай и пойдем. А вам еще раз спасибо.
— Да что вы...не за то! — засмущался врач. — Всего доброго!
Я, не оглядываясь по сторонам, направилась прямиком к залмаевской машине, а потом еще пару минут нервно притопывала ногой, дожидаясь, когда он соизволит подойти. По дороге мы не разговаривали, а я вообще глаза прикрыла, убаюканная мерной ездой, и задремала.
— Саш, — он осторожно потянул меня за плечо и погладил по голове. — Саш, просыпайся.
Я сонно моргнула, огляделась, не понимая, где мы находимся, и озадаченно нахмурилась.
— Куда ты меня привез?
— Домой.
— К кому домой?
С каждым словом мой тон становился все громче и опаснее, и Марат, чтобы не нервировать меня, поспешил отстраниться.
— К нам домой. Как показала практика — одна ты жить не в состоянии. Поэтому будешь жить с нами.
Я пригнулась и с неприязнью уставилась на большой и аккуратный двухэтажный коттедж.
— Вот как? С нами — это с тобой, твоей женой и ублюдочным зародышем в ее животе? Я правильно понимаю?
— Что ты сказала?! — он жестоко проговаривал каждое слово, которое хлестало не хуже кнута. Спасали только остатки ледяного спокойствия, за которые я изо всех сил цеплялась. — Повтори!
— Ты глухой? Или тупой? Ты действительно считаешь, что я, так же как и ты, буду ползать перед этой дурой и вашим выбл*дком? Я не думала, что тебе хватит глупости на подобные мысли.
Голова мотнулась в сторону, а щеку обожгла сильнейшая боль. Во рту почувствовался металлический вкус крови.
— Предупреждаю сразу, — с угрозой проговорил чечен. — Если ты хоть жестом, хоть словом, хоть чем-нибудь заденешь Ксюшу или моего ребенка, я тебя по стенке размажу.
— Давай сейчас. Сразу. Так сказать, не отходя от кассы. Сэкономишь нервы мне и себе, — с вызовом улыбнулась я, игнорируя расползающуюся огненную боль. — Я вообще не понимаю, зачем ты меня сюда привез. Отпустил бы на все четыре стороны, и мы оба были бы довольны.
— Выметайся из машины и иди в дом, — проигнорировал последнюю реплику Марат. — И я не пошутил, Саш.
— Отвези меня домой.
