— Не понимаю.
— Повреждение ее мозга было обширным. Частично это побочный эффект длительного криогенного воздействия, частично вред, который причинили мы, извлекая имплант Кворум Биндинг. Области ее мозга, которые больше всего пострадали, находились в левом полушарии — области Брока и Вернике, угловая извилина. В нормальном мозге эти структуры связаны с порождением и пониманием языка. К сожалению, у нее огромный когнитивный дефицит. Но прогресс также был медленным.
— Мы можем исцелять умы. Машины разорвали мой мозг на части, сделали три идентичные копии. Мы могли бы сделать это столетия назад. Так вылечите ее.
— Да, но мы по возможности избегаем влияния машин. Конечно, мы будем использовать их в определенных нанохирургических приложениях, но это массовое вторжение в мозг, радикальная инфильтрация и реструктуризация естественных нейронных путей, замена целых функциональных модулей протезами для обработки информации.... у нас всегда было глубокое недоверие к этим методам. Давным-давно, когда Линь Вэй впервые направила нас на этот путь, она предвидела великий раскол между биологическим и неорганическим. Она рассматривала это как вопрос, который решит нашу судьбу, наше космическое предназначение...
— Спасибо за урок истории, но прямо сейчас я хочу, чтобы вы исправили все, что с ней не так.
Чику, должно быть, повысила голос, потому что Чику Ред резко оторвалась от игры, нарушив свою концентрацию, и встретилась взглядом с медбратом. Тот положил последний тисненый кубик и кивнул Чику, чтобы она подошла к столу.
— Даже если бы мы были готовы штурмовать ее разум с помощью машин, — продолжал Мекуфи, — это принесло бы очень мало пользы. Когда вас подвергали трехкратному повторению, у машин была исходная точка для работы — подробные карты анатомии вашего собственного мозга перед процедурой. В случае с Чику Ред такой ссылки нет. Это было бы все равно, что пытаться восстановить поврежденный штормом дом, не зная первоначальной конструкции.
— Другой дом лучше, чем никакого дома, — сказала Чику, занимая место рядом с медбратом и напротив своей коллеги. Она задумалась, что сказать дальше. Для этой ситуации не существовало никакого протокола, ни для одной из них.
— Привет, — сказала Чику Ред.
Внезапно у нее сильно пересохло в горле. — Привет, — сказала она в ответ.
— Представьтесь, — предложил Мекуфи.
Чику обернулась, чтобы посмотреть на него. — Она знает, кто мы такие?
— На каком-то уровне, вероятно. Для этого ей не нужны слои грамматики — просто ощущение, что вы двое подходите друг другу, что у вас есть что-то общее — связь более глубокая, чем память.
— Я Чику, — сказала она, протягивая руку, чтобы взять свою версию за руку. Она почувствовала, как ее пальцы сомкнулись вокруг пальцев версии. Другая Чику ответила тем же. — Чику Йеллоу. Ты — Чику Ред.
— Чику, — сказала другая, касаясь своей груди свободной рукой.
— Мы обе Чику, — произнесла Чику.
— Чику, — повторила другая. И она подумала о Дредноуте, танторе на "Занзибаре". У них было много общего, у этой женщины и Дредноута. Один потерял язык, в то время как другой никогда по-настоящему им не владел. Но оба изо всех сил старались извлечь максимум пользы из того, что у них было.
— Она не может обойтись одним-двумя словами, — сказала Чику, все еще держа сестру за руку.
— Она в стадии проработки, — ответил Мекуфи. — С тех пор как мы вернули ее к жизни и устранили серьезные анатомические повреждения, мы насыщали ее мозг нейрохимическими факторами роста, способствующими формированию новых синаптических путей и связей. Мозг взрослого человека никогда не перестает перестраиваться, но у большинства из нас эти процессы протекают очень медленно и плохо скоординированы. В мозгу Чику Ред все совсем наоборот. Она продвигается вперед мощными шагами. Я не сомневаюсь, что в конце концов она овладеет языком, но на это потребуется время.
— Ей все равно было бы лучше, если бы рядом с ней были машины. Как она собирается функционировать без машин?
— Так, как поступало большинство людей на протяжении большей части цивилизации — медленно, неуклюже, неэффективно, но без искусственной опоры на обширную, чрезмерно сложную систему поддержки дополненных реальностей, переводящих слоев, механизмов передачи сенсорных данных. У нее будет один язык, встроенный в ее мозг, а может быть, и два, если все пойдет хорошо. Медбрат обучает ее суахили по понятным причинам — это будет наиболее полезно, куда бы она ни отправилась. Но при некотором старании она также должна хорошо владеть португальским языком, возможно, даже немного зулусским или китайским.
— Не было бы никакого смысла учить португальский. Я много лет прожила в Лиссабоне, не имея ни малейшего представления о нем.
— В этом, Чику, как раз и заключается суть. Заберите у вас расширение, и вы станете ребенком, а не она. Сколько ваших друзей и соседей говорят на суахили так же свободно, как и вы?
— Понятия не имею.
— Потому что вам никогда не нужно было знать. Расширение делает все это за вас по команде, надежное, как воздух. Насколько вам известно, основным языком вашего соседа может быть урду, финский или лилипутский. Там могло бы быть десять миллиардов человек, каждый из которых говорил бы на своем диалекте, и вы все равно смогли бы общаться.
— Так устроен мир.
— Пока что, — мягко сказал Мекуфи.
Через мгновение она спросила свою сестру: — С тобой все в порядке? Ты счастлива?
Чику Ред взглянула на медбрата, прежде чем ответить, как будто нуждалась в ободрении или разъяснении. — Да, — сказала она, кивая. — Да. Да, да.
— Я сожалею о том, что с тобой случилось. — Чику попыталась погладить другую Чику по голове, но ее сестра вздрогнула от резкого движения.
— Все в порядке, — сказал медбрат.
Чику вступила в контакт, кожа к коже. Она представила, как клетки вырываются на свободу из Чику Ред, проскальзывают через границу, как шпионы, становясь частью ее собственной матрицы. — Ты поступила храбро, проделав весь этот путь только для того, чтобы вернуть ее домой. Я знаю, что ты ее не нашла. Но в каком-то смысле я это сделала. Я знаю, что с ней случилось. Это может иметь значение для нас обеих, не так ли?
— Считать, — сказала та, довольная. — Считать. Раз, два, три. Я умею считать.
Медбрат сказал: — Не обманывайтесь бедностью ее словарного запаса, Чику. Ее абстрактные рассуждения высокого порядка так же развиты, как ваши или мои. И она быстро учится.
— Сколько времени это займет? Прежде чем она станет... нормальной? — Чику содрогнулась от самой себя.
— Это зависит от обстоятельств, — продолжал медбрат. — У вас одно представление о "нормальности", у нас другое. Она никогда не сможет освоить расширение или так же плавно перемещаться в контролируемом мире, как это делаете вы.
— Так что же она тогда сможет сделать?
— Говорить. Помнить. Заботиться о себе самой. Поддерживать человеческие связи. Дружить. Смеяться и плакать, любить и быть счастливой. Все эти вещи возможны. Но она не доберется туда в одиночку.
— Тогда вам предстоит пройти долгий путь.
— Нет, — сказал Мекуфи. — Только не нам. Мы завели ее так далеко, но это наш мир, а не ее, и я не уверен, что он подходит ей. Если она захочет присоединиться к нам, заняться акватикой, мы выполним ее решение — с радостью, с открытыми ластами. Но ей пришлось бы вернуться к нам добровольно, после того как она немного больше узнает о мире. Суша и небо, Чику — ваши владения, а не наши. Мы передаем ее на ваше попечение — вы можете забрать ее обратно в Лиссабон.
— Я не могу, — сказала она.
— Почему бы и нет?
— Я просто... не могу. До вчерашнего дня я почти не вспоминала о ней в течение многих лет!
— А вчера у вас не было никакой цели. Вам не на чем было зацикливаться, кроме своих собственных страхов. Вы думали, что освободитесь от них, но вместо этого они кружили все ближе. То, чего вы боитесь? Это никуда не делось. Мы хотели установить контакт с Аретузой, потому что знали об Арахне, но у нас не было ни имени, ни происхождения, и мы надеялись, что Аретуза сможет это сделать. Что она, конечно, и сделала. И когда мы послали кракена спасти вас, мы точно знали, что произойдет, если мы потерпим неудачу.
— Я думаю, Арахна ушла. Я полетела на Луну и...
— Нет, — ласково сказал Мекуфи. — Она не ушла. Она все еще где-то там, бродит по миру. Держится особняком, это правда — возможно, именно по этой причине она не проявила никакого интереса к вашему убийству. Но она не ушла, нет. Вовсе нет.
— Вы не можете этого знать.
— Нет, но мы можем этого бояться. Мы чувствуем Арахну. Как вы можете себе представить, она очень хороша в том, чтобы оставаться незамеченной, но она не может существовать и не оказывать какого-либо воздействия. Это физика. Но вот в чем дело: пройдет много десятилетий, прежде чем мы получим прямые новости из Крусибла. Что сейчас важно, самое непосредственное, неотложное дело, единственная неотложная вещь — это то, что мы делаем с этой бедной женщиной, не обладающей разумом. Мы думаем, ей нужен кто-то, кто позаботился бы о ней — кто-то, кто помог бы ей вернуться к жизни.
— Я не могу, — повторила она, но на этот раз абсолютная убежденность отсутствовала, сменившись жалобным отрицанием. Это был умоляющий, капризный тон ребенка, и она возненавидела себя в тот момент, когда эти слова сорвались с губ. — Я имею в виду, это просто невозможно. Даже если бы я хотела помочь ей, а я, конечно, хочу... Я бы даже не знала, с чего начать.
— Все, что вам нужно делать, — это жить, — сказал Мекуфи, великодушно разводя руками. — Просто жить и продолжать жить. Показать ей, что значит быть живой. Дать ей язык и смех. Показать ей, как устроен мир.
— Сама по себе?
— Мы могли бы оказать некоторую помощь, если это необходимо, — сказал медбрат.
— И, возможно, дать небольшую стипендию, чтобы покрыть расходы на содержание, — добавил Мекуфи, как будто деньги могли решить ее судьбу. — Вы могли бы переехать в другую квартиру — куда-нибудь с более красивым видом, — но поскольку она уже знакома с суахили и португальским, я бы не стал уезжать слишком далеко от Лиссабона.
— Я не могу, — сказала она, но на этот раз мягче.
— Вы не можете... или не будете? — спросил Мекуфи. — Присматривать за ней, учить ее, как жить, — на это не уйдет каждый час каждого дня. У вас еще будет время для других развлечений. И это могло бы быть вознаграждением — вернуть ей прежнюю жизнь. Думайте о ней как о подарке из прошлого. Это чудо, что она вообще здесь. Разве она не заслуживает шанса пойти гораздо дальше?
— Конечно, она заслуживает. Это просто...
— Трудно?
Она с трудом сглотнула. — Да.
— Очень немногие стоящие вещи в некотором роде несложны, — провозгласил Мекуфи. — Но разве это не правда, что вы всегда чувствовали, что в вашей жизни не хватает каких-то грандиозных амбиций? Другие рисковали, а вы оставались дома. Это была не ваша вина, это было не из-за недостатка храбрости... но все же. Вы никогда не чувствовали, что равняетесь на других. Но это ваш шанс! И это не какое-то тщеславие, не какой-то поступок, который сделает ваше имя вечным. Это доброта, поступок, совершенный по отношению к другому человеческому существу без какой-либо иной причины, кроме сострадания. Частный, достойный акт элементарной человеческой порядочности, о котором история, будучи такой сволочью, какой она есть, вероятно, забудет упомянуть. Вы можете это сделать, Чику — это внутри вас. Более того, вы в долгу перед самой собой.
Она закрыла глаза. Он был прав, черт бы его побрал — последние двадцать лет она чувствовала себя лишенной руля. Лишенная руля, испуганная и пристыженная тем, что позволила себе дойти до такого состояния.
Но она не чувствовала себя ни сильной, ни ответственной, ни достаточно мудрой, чтобы помочь этой женщине, этой другой версии самой себя. Со стороны Мекуфи было совершенно невыносимо ставить ее в такое положение.
Но если она не справится с вызовом, то кто это сделает?
— Вы не возражаете, — сказала она, посмотрев сначала на медбрата, а затем на жителя моря, — если мы немного побудем одни? Вскоре вы получите мой ответ.
— Конечно, — сказал Мекуфи. — Берите столько, сколько захотите.
Итак, они оставили ее наедине с Чику Ред, и долгое время они просто держались за руки через стол. Все было совсем не так, как они представляли себе, все трое, когда преломляли хлеб под деревом теплым днем в Африке. Так много возможностей при составлении цветных лотов. Амбиции и слава, достаточно обширная жизнь, чтобы оправдать имя Экинья.
Они оставили место для стольких ошибок.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, — наконец сказала Чику. — Мы могли бы жить вместе в Лиссабоне. Возможно, здесь ты в большей безопасности, но это не мой выбор. Ты хочешь вернуться со мной?
Помолчав, Чику Ред ответила: — Да.
— Я не могу обещать тебе роскошь — прошло много времени с тех пор, как имя Экинья пользовалось такой популярностью, — но думаю, мы можем чувствовать себя комфортно. Это прекрасный город. Есть так много вещей, которые я могла бы тебе показать.
— Да.
Чику Йеллоу крепче сжала руки Чику Ред.
— Странно, что до этого дошло. Но, по крайней мере, мы вместе. Иногда я беспокоюсь о Чику Грин. Интересно, что она там делает? Я надеюсь, она счастлива.
— Да.
Чику понятия не имела, было ли "да" автоматическим ответом на какой-либо вопрос или признаком того, что Чику Ред разделяет ее опасения. Возможно, что-то из того и другого. В предстоящие дни ей придется много раз учиться справляться с подобными двусмысленностями. Возможно, со временем это стало бы легче.
Вскоре она заметила, что в сад вернулся человек моря.
Она обернулась, ожидая увидеть Мекуфи, но вместо этого увидела более изящного и высокого морского жителя, который шел без помощи экзо. Она уставилась на него с каким-то не удивленным узнаванием, наполовину понимая, что этот момент был неизбежен.
— Кану.
Кану кивнул. Она окинула взглядом его удивительно широкие плечи и шею, похожую на крутые склоны вулкана. Его лицо было красивым и странным и, несомненно, принадлежало ее сыну.
— Надеюсь, ты не возражаешь, что я тебя прерываю, мама — я не мог позволить тебе прийти и уйти, не повидавшись с тобой.
— Конечно, не возражаю.
Его движения производили впечатление огромной сдерживаемой силы. Он оделся для их встречи в узорчатый халат и такие же брюки до колен. Его предплечья и голени были обнажены, как и перепончатые ступни и кисти рук. Он оставлял мокрые следы на полу, когда шел к ней. Его волосы, длинные и черные, были откинуты со лба мокрыми прядями.
Чику отпустила руки Чику Ред и поднялась со стула навстречу сыну. Они обнялись. Он поцеловал ее в щеку, а затем наклонился, чтобы поцеловать Чику Ред.
— Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты спас меня.
Когда он улыбнулся, выражение его лица изменилось не совсем так, как она ожидала. — Эту оплошность можно простить — это был сложный день. И это было очень давно. Я был рад, что у нас хотя бы была возможность поговорить. Как у тебя дела?
