Дакк пробормотала: — Некоторые из этих потрепанных зверей служили людям тысячу лет или даже больше. Мы вырываем у них мозги и нервную систему — мы ампутируем их разум, — и все же что-то в них все еще остается, потребность в себе подобных, в комфорте. Поэтому мы позволили пострадавшим немного поплавать вместе.
Я рассеянно слушала.
Яхта пришвартовалась, и нас с капитаном подняли на борт "Факела". Я оказалась в чем-то вроде пещеры, подпираемой подпорками из какого-то хрящевого материала. Освещение было исправлено, гравитация на борту восстановлена.
Мы бродили по отверстиям и проходам с круглыми стенами, продвигаясь вглубь сплайна. Мы не встретили никого из команды Дакк, только ремонтников с базы.
Дакк сказала мне: — Ты ведь еще не служила на сплайне, не так ли? Корабль живой, не забывай. Здесь жарко. Во время сна можно прогуляться по кораблю и увидеть, что команда дремлет по всему судну, многие из них голые, некоторые растянулись на мешках с едой или оружием или просто на теплых поверхностях, где только можно. Можно услышать пульсацию крови сплайна, а иногда даже биение его сердца, похожее на отдаленный удар гонга. Это и возню крыс.
Это звучало уютно, но не очень похоже на военно-космический флот, который я знала. — Крысы?
Она рассмеялась. — Маленькие ублюдки забираются повсюду.
Мы продолжили путь. Это было не так страшно, как в тот час, когда в кромешной тьме впервые появился сплайн, и нам пришлось вытаскивать раненую команду с поврежденного корабля. Но все равно это было похоже на пребывание в какой-то огромной утробе. Я не представляла, как смогу когда-нибудь привыкнуть к этой обстановке, как смогу служить на таком корабле. Но Дакк, казалось, была рада вернуться, так что я, очевидно, ошибалась.
Мы подошли к глубокому месту, которое Дакк назвала "брюхом". Это было помещение, похожее на ангар, разделенное на отсеки огромными прозрачными пластинами из какого-то материала, похожего на мышцы, покрытыми слоем жира. В нишах были подвешены мешки с чем-то похожим на воду: зеленой, мутной водой.
Я потрогала поверхность одного из мешков. Она покрылась легкой рябью. Я могла видеть плавающие растения, извивающихся рыб, улиток, несколько автономных роботов, плавающих среди скоплений. — Это как аквариум, — сказала я.
— Так оно и есть. Океан в миниатюре. Зеленые растения — роголистники: без корней, почти полностью съедобные. А еще здесь есть морские улитки, рыба-меченосец и различные микробы. Здесь полностью автономная биосфера. Вот как мы живем; эта маленькая ферма кормит нас. На самом деле эти существа обитают в океанах Земли. Тебе не кажется, что это довольно романтично — сражаться с супернаукой ксили, имея в своем ядре каплю первозданных вод?
— Как им удается не зарастать?
— Водоросли сами по себе перестают расти. Улитки питаются дохлой рыбой. А рыбы регулируют свою численность, поедая собственную молодь.
Кажется, я скривилась, услышав это.
— Ты брезгливая, — резко сказала она. — Я этого не помню.
Мы продолжили знакомство с чудесами сплайна. Я мало что поняла.
По правде говоря, я с трудом могла функционировать. Уверена, что пережила своего рода шок. Человеческие существа не созданы для того, чтобы быть подверженными временным парадоксам, касающимся их будущего и нерожденных детей.
И моя голова была занята моей работой по расследованию действий Дакк.
Процедура дознания представляла собой своеобразное сочетание древних флотских традиций и судебных процедур Комиссии. Комиссар Варкин был назначен председателем суда, а я, как адвокат обвинения, была одновременно прокурором, юристом и секретарем суда. Остальной состав суда — коллегия из высокопоставленных лиц, представлявшая собой нечто среднее между судьей и присяжными, — состоял из комиссаров и офицеров военно-космического флота, а также нескольких гражданских лиц и даже академика для равновесия. Как мне показалось, все это было политическим компромиссом между Комиссией и флотом.
Но судебное разбирательство было только первым этапом. Если будут выдвинуты серьезные обвинения, Дакк предстанет перед военным трибуналом и, возможно, перед самим Великим конклавом Коалиции. Таким образом, ставки были высоки.
И сами обвинения, направленные, в конце концов, против меня самой в будущем, были обидными: из-за халатности подверглось опасности судно военно-космического флота; из-за преступной неэффективности при исполнении служебных обязанностей; из-за пренебрежения уставом и конкретными приказами, ставящими под угрозу военные цели флота; из-за самолюбия, поощряющего экипаж военно-космического флота отклониться от доктринального мышления...
Доказательств было предостаточно. Мы провели виртуальную реконструкцию, основываясь на записях с "Факела" и мнемонических данных, полученных от экипажа корабля. И у нас был поток свидетелей, большинство из которых были ранеными с "Факела". Никому из них не сказали, как их показания вписываются в общую картину, и это многих расстроило. Но все они выразили свою преданность и восхищение капитаном Дакк, хотя, по мнению комиссаров, такое боготворение только усугубило бы проблемы их капитана.
Все это могло помочь только до поры до времени. Я чувствовала, что упускаю мотив. Не понимала, почему Дакк сделала то, что она сделала.
Я чувствовала, что не могу сосредоточиться на ней. Колебалась между презрением к ней и желанием защитить ее — и все это время меня угнетала парадоксальная связь, которая соединяла нас вместе. Я чувствовала, что она ощущает то же самое. Иногда она была нетерпелива ко мне, как к самому неопытному новобранцу, а иногда, казалось, пыталась взять меня под свое крыло. Ей, должно быть, тоже было нелегко вспоминать, что когда-то она была такой же незначительной, как и я. Но если бы мы были двумя половинками одного и того же человека, наши ситуации не были бы симметричными. Когда-то давно она была мной, а я была обречена стать ею; как будто она заплатила по счетам, которые все еще стояли передо мной.
В любом случае, именно поэтому я попросила перерыв в обсуждениях, чтобы провести некоторое время с Дакк на ее родной территории. Я должна была узнать ее получше, хотя мне все больше не хотелось быть втянутым в ее мрачное будущее.
Она привела меня в новое помещение, расположенное в глубине корабля-сплайна. В этом месте, пересеченном крест-накрест хрящевыми распорками, возвышалась колонна, сделанная из полупрозрачного красно-фиолетового троса. Слышался резкий запах озона.
Я поняла, где нахожусь. — Это камера гипердвигателя.
— Да. — Она протянула руку и погладила волокна. — Великолепно, не правда ли? Я помню, как впервые увидела сплайновую мышцу с гипердвигателем.
— Конечно, вы помните.
— Что?
— Потому что это сейчас. Я вижу это впервые. И я — это вы. "Однажды, — мрачно подумала я, — я неизбежно окажусь в другом конце этого помещения и буду смотреть на свое собственное лицо". — Разве вы этого не помните? Я, двадцатилетняя, встречаю... вас?
Ее ответ смутил меня. — Это так не работает. — Она сердито посмотрела на меня. — Ты понимаешь, почему я застряла в прошлом, глядя на твое покрытое прыщами лицо?
— Нет, — неохотно призналась я.
— Это был маневр Толмана. — Она внимательно посмотрела мне в лицо. — Каждый космический корабль, летящий быстрее света, — это машина времени. Да ладно тебе, энсин. Это всего лишь специальная теория относительности! Даже "Толман" — это фамилия какого-то давно умершего ученого, работавшего до искоренения. Этому учат четырехлетних детей.
Я пожала плечами. — Забудь обо всем этом, если не хочешь стать штурманом.
— С таким отношением к делу у тебя есть амбиции стать капитаном?
— У меня, — медленно произнесла я, — нет амбиций стать капитаном.
Это заставило ее задуматься. Но она сказала: — Суть в том, что если война ведется с помощью сверхсветовых космических кораблей, всегда возможны сбои во времени, и их следует предвидеть... Подумай об этом с другой стороны. Сейчас нет универсума. Скажем, сейчас полночь. Мы в световой минуте от базы. Так сколько сейчас времени в ваших бараках на 592-й? Что, если бы ты могла навести телескоп на наземные часы?
Я подумала об этом. Потребуется минута, чтобы изображение часов на подставке дошло до меня со скоростью света. Значит, до полуночи осталась минута... — Хорошо, но если вы учтете временную задержку, необходимую для распространения сигналов со скоростью света, вы сможете создать стандарт уже сейчас, не так ли?
— Если бы все были неподвижны, возможно. Но предположим, что этот старый скрипучий сплайн двигался бы со скоростью, равной половине световой. Даже ты, должно быть, слышала о замедлении времени. Наши часы замедлились бы, если смотреть с базы, а их часы замедлились бы, если смотреть отсюда. Подумай над этим еще раз. Здесь может быть целая флотилия кораблей, движущихся с разной скоростью, с разными временными рамками. Они никогда не смогут договориться.
— Ты понимаешь, о чем я? В глобальном смысле прошлого и будущего не существует. Есть только события, похожие на точки на огромном графике, оси которых обозначены пространством и временем. Вот как об этом можно думать. События плавают вокруг, как рыбы, и, с вашей точки зрения, чем дальше они от вас, тем больше они плавают. Таким образом, ни на базе, ни на Земле, ни где-либо еще нет ни одного события, которое можно было бы однозначно соотнести с вашим настоящим моментом. На самом деле в отдаленных местах происходит целый ряд подобных событий, протекающих с разной скоростью.
— Из-за этой неопределенности истории неоднозначны. Конечно, у каждого места на Земле есть своя история, и у базы тоже. Но Земля находится примерно в десяти тысячах световых лет отсюда. Бессмысленно сопоставлять даты конкретных событий на Земле с датами базы; они могут варьироваться на протяжении тысячелетий. У вас даже может быть история Земли, которая прослеживается в обратном направлении, если смотреть с движущегося корабля.
— Теперь ты видишь, как скорость света все портит? Причинно-следственная связь определяется скоростью света. Пока свет успевает перемещаться от одного события к другому, они не могут перемениться, откуда бы на них ни смотреть, и причинно-следственная связь сохраняется. Но на корабле, движущемся быстрее света, можно перемещаться по пространственно-временному графику по своему усмотрению. Я совершила сверхсветовую вылазку в Туман. Когда я была там, с моей точки зрения, история здешней базы была неоднозначной на протяжении десятилетий... Когда я вернулась домой, то просто вернулась к событию, которое произошло перед моим отлетом.
Я кивнула. — Но это была всего лишь случайность. Верно? Это происходит не всегда.
— Это зависит от геометрии. Когда мы включили гипердвигатель, спасаясь от ксили, то летели к базе со скоростью, превышающей скорость света. Так что, да, это был несчастный случай. Но вы можете намеренно совершать маневры Толмана. И во время каждой операции мы всегда отправляем зонды Толмана: записи, копии журналов, направленные в прошлое.
Я проверила еще раз. — Вы хотите сказать, что это преднамеренная тактика этой войны — отправлять информацию в прошлое?
— Конечно. Если есть такая возможность, вы должны ею воспользоваться. Что может быть лучше разведданных? Военно-космический флот всегда в полной мере работал с ними. На войне нужно использовать все возможности.
— Но разве ксили не поступают так же?
— Конечно. Но весь фокус в том, чтобы попытаться остановить их. Переплетение прошлого и будущего зависит от относительных скоростей. Мы стараемся организовать сражения так, чтобы мы, а не они, получали выгоду. И, конечно, они отвечают взаимностью. — Дакк по-волчьи ухмыльнулась. — Это соревнование в ясновидении. Но мы делаем все, что в наших силах.
Я попыталась сосредоточиться на том, что было важно. — Хорошо, — сказала я. — Тогда передайте мне сообщение из будущего. Расскажите, как вы перешли разделительную черту.
Она расхаживала по комнате, в то время как странные мышцы гипердвигателя сплайна пульсировали. — Мы только что получили серьезный удар перед тем, как поступил приказ об отступлении. Ты знаешь, каково это? Твоя первая реакция — явное удивление от того, что это случилось с тобой. Удивление, и недоверие, и негодование. И гнев. Корабль живой, он — часть твоей команды. И ты живешь на нем, это как будто кто-то вторгся в твой дом. И это был шок. Но большая часть экипажа заняла боевые посты и начала выполнять свои обязанности в соответствии с инструкциями. Паники не было. Столпотворение, да, но не паника.
— И, несмотря на все это, вы решили не подчиниться приказу об отступлении.
Она посмотрела мне в глаза. — Я должна была принять немедленное решение. У нас была возможность; я верила, что мы были достаточно близко, чтобы нанести удар, но мы оказались в ситуации, когда мои приказы не были обоснованными. Так я считала. Я решила действовать.
— Мы прошли прямо через разграничительную линию и направились в центр скопления ксили, истекая кровью от дюжины попаданий, сверкая звездоломами. Вот как мы сражаемся с ксили, видите ли. Они умнее нас и сильнее. Но мы просто льемся на них. Они думают, что мы паразиты, поэтому мы сражаемся как паразиты.
— Вы запустили "Санрайз".
— Хама был пилотом. — Мой нерожденный, так и не зачатый ребенок. — Он летал на монопольной торпеде: новейшая разработка. Рафинадная глыба ксили — это крепость в форме куба, со стороной в тысячи километров, мир с гранями и закоулками. Мы пробили дыру в ее стене, как будто она была бумажной.
Но нам наносили попадание за попаданием. Удар за ударом.
— Нам пришлось эвакуировать людей с внешних палуб. Ты бы видела корпус, люди кишели, как мухи на куче мусора, сновали туда-сюда, спасаясь от взрывов. Они цеплялись за крепления для оружия, стойки, спасательные тросы, за что угодно. Видишь ли, мы боимся падения. Я думаю, что некоторые члены экипажа боялись этого больше, чем ксили. Спасательные капсулы достались немногим из них. Мы потеряли сотни людей... — Ее лицо оживилось, и она, казалось, потянулась к более радостным воспоминаниям. — Ты знаешь, откуда это название "Санрайз"? Потому что оно связано с планетой. Ксили — обитатели космоса. Они не различают день и ночь. Каждый рассвет принадлежит нам, а не им — это единственное, чего они не могут у нас отнять. Это уместно, не так ли? И тебе стоит посмотреть, каково это, когда пилот "Санрайза" поднимается на борт.
— Как Хама.
— Когда торпеда выходит из порта, к ней присоединяется целая флотилия, как гражданских, так и военных судов, просто чтобы посмотреть, как пилот уходит. Когда пилот поднимается на борт, вся команда выстраивается в проходах, скандируя его или ее имя. — Она улыбнулась. — Твое сердце разорвется, когда ты увидишь Хаму.
Я изо всех сил старалась сосредоточиться. — Поэтому пилотов боготворят. У нас не должно быть героев.
— Лета, я и не подозревала, что была таким педантом! Малыш, война — это нечто большее, чем соблюдение доктрины. В любом случае, что такое пилоты "Санрайзов", как не высочайший образец идеалов Экспансии? Помни, что жизнь коротка, Друз сам это сказал, и пилот "Санрайза" применяет это на практике самым ярким и смелым образом из всех возможных.
