— Научный работник?
— Не похоже. Рассказывал, что разбирал жалобы в каком-то институте. О технике разговоров не заводил. В Германии, с его слов, создал агентство промышленного шпионажа, сливал информацию о будущем. Говорил, что не разбирается, просто хорошая память. Или не специалист, или тщательно скрывает.
— Из контрразведки?
— Разведка или контрразведка, точно не скажу.
— И вас волнует его судьба? Что представляла собой вторая реальность?
— Гитлер в сорок первом не напал, но в пятьдесят восьмом свихнулся на идее ядерной овйны. Альтеншлоссер входил в число людей, которые вошли в контакт с нашей разведкой и помогли сорвать эти планы. Поскольку Альтеншлоссер не выполнил приказа склонить меня к невозвращению, ему пришлось бежать в нашу, то-есть, мою реальность. Сейчас он передал мне предметы из тайника, чтобы предотвратить ввязывание Германии в войну.
— Ну, это в его версии... — Корин задумчиво почесал подбородок. — Как вы считаете, этот человек мог бы сотрудничать с нами? Какие у него особенности характера, слабости?
— Сомневаюсь. Это человек долга, и понимает, что если свяжется с нашей разведкой по личной инициативе, то обратного пути не будет. Только если на это поступит приказ из какой-нибудь группы властных лиц в Германии.
— И вы хотите, чтобы этот человек работал на реваншистов. Со знанием будущего.
— Но я же не фашист.
— Ну, насчет этого теперь можно не сомневаться.
— Насчет меня теперь все ясно?
— Насчет вас нам сейчас совершенно неважно, попали ли вы из другого времени, из другой, как вы говорите, реальности, или прилетели с Альфа Центавра и выдаете себя за землянина. Нам важно убедить в этом Кеннеди, но не организовывая вашей встречи. И чтобы Кеннеди убедил в этом финансовых и промышленных воротил. Потому что если придет Уоллес, ядерная война практически неизбежна. Уоллес рвется к высшей власти и не брезгует никакой демагогией. Он играет на самых низменных чувствах и предрассудках — страх, ненависть, жестокость, расизм. Он выйдет из кризиса, превратив Америку в полицейское государство, где голос народа не позволит предотвратить самые безумные авантюры. Уоллес — это Гитлер сегодня. Наша задача в двух словах — его остановить.
3. Что сказал лавочник с Лавочной улицы.
"Ну вот оно, задание" — подумал Виктор.
— Если Уоллес так опасен, почему наши газеты об этом молчат?
— Если мы развернем пропаганду против Уоллеса, аналитики ЦРУ решат, что мы считаем его опасным, и тогда военно-промышленный комплекс сделает ему победу. А так — если русские молчат, значит, знают, как провести дядю Джорджа. Значит, надо оставить Кеннеди, он уже имел с русскими дело. Такая логика.
— А что, избиратели никак не влияют?
— Могут устроить скандал с нежелательным кандидатом, разгласить порочащую информацию, подкупить, избирателей, подтасовать голоса... Ну, и как в "Бриллиантовой руке", наконец — труп.
— Чей труп?
— Одного из кандидатов. Но я надеюсь, до этого не дойдет. Тем более, большинство сторонников Кеннеди и Уоллеса — одни и те же. Простые американские мещане. У вас в будущем известна теория мелкого лавочника?
— Что надо развивать мелкий бизнес?
— Развивать мелкий бизнес... Само по себе не так плохо, у нас тоже есть частники и кооперативы, но если не учитывать теорию мелкого лавочника, это плохо кончится для страны. Вы слышали, что Гитлер пришел к власти благодаря мелким лавочникам?
— Да. Но думал, это красивая пропагандистская фраза.
— Лавочник — это не только человек, который держит магазинчик. Это психологический тип. Как раньше говорили, тип мещанина. Но это уже давно не тот тупой и жадный обыватель, как у Маяковского. Это человек приятной наружности, организованный, порядочный в быту гражданин и даже активный общественник. Ему важно благоустройство двора, вежливость продавцов, чистота в цеху. Это очень хорошо. В нашей стране они очень похожи на сознательных советских граждан. Есть только одно отличие, и оно очень опасно. Если для сознательного советского гражданина мир — это вселенная, то мир лавочника — это лавка. В широком смысле, не просто торговая палатка. Лавка — это все, что лавочник относит к своей собственности, это все, на что он имеет исключительное право, или решил, что имеет. Это — "мое". Не то, чтобы вне этого "мое" ничего не существовало, просто это "мое" становится центром мироздания. "Мое" — это мера всех остальных вещей. То, что за пределами — это мура, отвлеченная философия, которой парят мозги. Лавочник понимает только то, что он может держать в лавке. Почему в Германии в тридцатых победил Гитлер, а не коммунисты? Потому что коммунисты говорили вещи правильные, но сложные. Непонятно, как все будут трудиться на общее благо, как это потом будут делить. А вот если скажут — "Пойдем, ограбим другие народы, мы сильны" — это понятно.
— Что-то подобное я слышал.
— Ну вот. Чем русский человек отличается от западного — процент лавочников меньше. Нам нужна справедливость. Нам нужна правда. Западному человеку нужно "мое". А все, что нельзя втиснуть в "мое" — это "чужое". А все чужое они ненавидят, потому что "не мое", потому что нельзя прибрать к рукам. Лавочники терпеть не могут политику. Любую — правую, левую, коммунистов, анархистов, либералов. Все политики для них — жулики, проходимцы, паразиты на теле общества. Цель всех этих начальников и политиков — отнять, помешать, разрушить все, что нажито непосильным трудом. Лавочник никому не верит. Правда ни за кем, правда для лавочника — он сам. Вот он видит простого честного парня, который говорит, что все политики мошенники и воры, этот парень для лавочника свой, он ему верит. Все остальное он просто не поймет. Понятно?
— Да, в общем... Да, встречаются.
— Чего хочет лавочник? Сохранить свое. Вот больше ничего, просто сохранить свое. И если начинается какая-то политическая буча — чтобы все это кончилось, и навели порядок. Правые, левые, независимость, оккупанты — без разницы. Чтобы были деньги и побольше. Остальное — это не важно, не существенно, это все для проходимцев. Важное — это "мое", и лавочник поддержит любого, кто это "мое" защитит. Теперь посмотрим на Америку. Ну, мелких хозяев там много самих по себе. Но этого мало. Любой рабочий, любой служащий, который худо-бедно устроился, мыслит, как лавочник. Лавочная улица, лавочная страна. И тот же расизм у них по расчету. Рабочему наплевать, что его босс — негр, если с боссом нормальные отношения. Но если бедные негры вселились в соседний дом — пиши пропало, квартал превращается в трущобы, цена дома этого рабочего, его собственности падает. Если негр соглашается на ту же работу за меньшую плату — это безработица. У вас такого в несоветской России нет?
— Бывает. С трудовыми мигрантами. И нетрудовыми тоже.
— Ну вот... На это и рассчитывает Уоллес. Он делает ставку на американское большинство, которое устало от жирных и ленивых политиков, от пенсий, которых не хватает на жизнь, от бунтарей и войны, которая забирает деньги, но не дает результата. Это лавочное большинство видит двух честных парней, Уоллеса и Кеннеди, которые говорят простым языком, с простыми людьми, и этому большинству все равно, который из двух придет к власти и наведет порядок. Это же так просто — навести порядок. Этих выгнать, тех посадить. Раньше это сделать что-то мешало — негры, коммунисты, китайцы, русские, а теперь непременно получится. У обоих честных парней для этого есть штурмовики. У Кеннеди — Национальная Гвардия, у Уоллеса — Ку-клукс-клан, минитмены, бэрчисты, масса сторонников в полиции и пожарники, которые в Америке большая сила и они спаяны с полицией. Все остальное для доброго американского лавочника за пределами его мозга. Поэтому все решат военные промышленники. Производители оружия могли бы поставить других — Хэмфри или Никсона. Но это все политиканы, лавочникам они не по нутру.
— Разве ВПК у них так силен? Все-таки годы конвергенции, а не гонка вооружений?
— Военно-промышленный комплекс в США пока не господствует, но это активная и быстро растущая часть бизнеса, которая тесно связана с правительством и контролирует научно-технический прогресс. Поэтому банкиры их поддержат.
— Если они оба от ВПК, какая нам разница, Уоллес или Кеннеди?
— Кеннеди все же лавирующий политик. Он хочет дать торговцам оружием разумный кусок прибыли, но чтобы умирали за это только европейцы. Он устал от Индокитая, и хочет, чтобы СССР получил свой Индокитай в Европе. Он будет сохранять демократию, чтобы сталкивать лбами влиятельные финансово-промышленные группы, играя на разнице интересов. Уоллес видит выход в полной мобилизации Америки. Придавить демократию, и за счет этого убить двух зайцев и в Европе, и в Индокитае, а затем полностью вытеснить нашу страну с Ближнего Востока. Он не соображает, что когда Америка влезет в ограниченный неядерный конфликт с участием СССР, он уже не сможет остановить эскалацию этого конфликта, пока тот не вырастет в глобальную ядерную войну.
— Ясненько, — промолвил Виктор после некоторой паузы. — Что я должен делать?
В кабинете потемнело. В стекло забарабанила снеговая крупа.
— Погодка, однако, — Корин кивнул в сторону окна. — У нас к вам много вопросов, но это когда придете в форму. Скажите, Союз развалился от внешнеполитического давления? Военная угроза, постоянный страх, паника, трудности мобилизационного периода?
— Наоборот. Перестройка, гласность, открытость, разоружение. Американцы лучшие друзья.
— Понятно... — Виктору показалось, что в голосе Корина скользнуло облегчение. — Сейчас поедете с одним нашим товарищем, вашим тезкой, на склад. Там вам подберут зимнюю одежду по безналичному расчету. Если будут спрашивать, что делали в это время — ходили по магазинам, к холодам готовились.
— На склад — это что-то со спецсредствами будет?
— Обычная одежда. По безналичному — это на складе выписывают. А в магазине — за деньги. Финансовая дисциплина такая.
— Да я за свои возьму. Пятого получка.
Корин улыбнулся.
— Это наша большая к вам просьба. Даже не моя просьба. Мало ли что там будет до пятого.
— Ну, что ж... Если просьба... А как я объясню, откуда деньги?
— Скажете, что милиция нашла ваши деньги, вернула. Перед прибытием в Брянск вы не взяли аккредитив по старому месту жительства, а сняли все деньги с книжки. Из-за них вас и ограбили. А теперь вернули.
— В субботу?
— У нас такие службы по скользящему графику. Как в депо. В общем, вы купили зимние вещи, и остаток положили на книжку. Ее тоже получите.
— Книжку тоже вернули?
— Вы прибыли без книжки. Сняли все деньги с книжки и закрыли. Вы открыли ее сегодня, в отделении на Куйбышева. Паспорт же у вас на руках.
— Сберкассы — в воскресенье?
— И в воскресенье. В интересах планового развития и производства товаров... Ну, как самочувствие?
— Головокружение почти прекратилось.
— Прекрасно. Обговорим с медициной, как вам силы восстанавливать, и машина ждет внизу.
...Потемневший асфальт блестел на солнце мелкими лужицами. Где-то высоко над головой ветер гнал на запад остатки туч. На примятой зелени остатков травы кружевным покрывалом лежал тающий снег.
Что-то изменилось в окружающем мире: Виктор не сразу это понял. Неожиданно исчез запах сжигаемых листьев, заполнявший город все эти дни. Воздух был чистый, холодный и сырой. Как по команде, перестали жечь костры. Не сговариваясь, люди решили, что наступила зима.
Знакомый "Циклон" тарахтел за высоким деревянным палисадником с белеными кирпичными столбами.
— Не шатает? Помочь?
— Нормально. Воздух-то у вас какой хороший...
4. "Ален Делон не пьет одеколон".
— Прошу вас... Меня Виктором зовут.
Новый спутник и тезка был совсем молодым парнем — худощавым, среднего роста, со скучным не примечательным лицом. Встретишь такого на улице и не обратишь внимания. Кургузое, не совсем складное полупальто и кепка набекрень никак не вязались с профессией. По прикиду чисто рабочий пацан со Стальзавода.
— А по отчеству как?
— Виктор... Марксович. Тогда это модно было, такие имена. А когда отец с войны пришел, уже в моде классика была. Меня в честь победы и назвали.
Машина рванула по Больничной, и Виктор, ухватившись за спинку кресла, неуклюже плюхнулся на место возле зашторенного окна.
— А это так надо? — кивнул на занавеску.
— Вы же по легенде в ЦУМе. А мы по объездной через Болву и Снежеть. Оптовый на Брянске-втором за линией. Куда тут смотреть? Одни кусты.
— На Чашин Курган, например.
— А что за курган? Я тут родился, а о таком не слышал.
— В Городище, где остановка у клуба и церкви. К реке чуть пройти за кладбище, там лысый курган с вершиной, как чаша. Там с десятого века Брянск и основали.
— А разве не на Покровской?
— Еще до Покровской. Лет через десять археологи установят.
— Можно еще раз подробней? — Виктор Марксович достал голубой автокарандашик и блокнот.
— Конечно. Дайте я примерно место раскопа нарисую...
... За окном послышался крикливый гудок электровоза. "Циклон" сбавил ход.
— Здорово! — произнес Виктор Марксович. — Чего ж вы раньше не сказали?
— Так не сезон. Копать летом надо.
— А мы уже подъезжаем, уже у барахолки. Да, через Брянск-второй сейчас новый путепровод начали строить. Дорога-то стратегическая.
Одноэтажный склад затерялся в лабиринте строений, нагроможденных с восточной стороны станции еще с дореволюционных времен, и изрезанных вздувшимися жилами подъездных путей. Заведующий вышел им навстречу: был он невысок и худощав, его голый, с розоватыми пятнами череп окаймляли седоватые кудри, и он был не слишком доволен, что в субботний день опять дергают. В руке он держал стакан в вагонном подстаканнике, и недопитый чай цвета янтаря нервно колыхался за гранеными стенками.
— Это вот для этого товарища подобрать одежду? — буркнул он, поставив стакан на видавший виды стол с полинявшим зеленым сукном.
— Да. В общем, нужны зимние вещи.
— Что-то особенное подыскать?
— Обычное. Чтобы из толпы особо не выделялся.
— Так.. так... Как раз на его размер есть двубортные ленинградские пальто, первый сорт, чистая шерсть, воротник каракуль.
— Хороший товар, но не пойдет. Черную дубленку подберите, но не зайцевского фасона, а как в кино у Трентиньяна.
— Натуральную?
— Естественно.
— Французские, значит. Плохо их берут, плохо, потому мало заказываем. Но в наличии есть. Алевтина Павловна!..
Дубленка показалась Виктору неудобной и тяжеловатой. Алевтина Павловна с пакетом в руках окатила его критическим взглядом.
— Павел Афанасьевич, — обратился Виктор Марксович к завскладу, — вы не находите, что она как-то не так сидит?
— Жеан Гуизе производство, — обидчивым тоном откликнулся тот, — сорт первый. Ален, понимаете, Делон не жалуется.
— Ален Делон не пьет одеколон, — выдал Виктор культовую фразу Кормильцева из наутилусовского хита "Взгляд с экрана". — Ален Делон пьет двойной бурбон.
— Бурбон — это на продовольственный, здесь не по номенклатуре. Что будем решать?
