— Все равно! Подлый предатель должен был понести наказание! Где он сейчас?
— Скорее всего, с Вилимером. Ведь это он убедил его предать нас.
— Я поражаюсь тебе! Ты знал обо всем и ничего не предпринял!
— А что я должен был, по-твоему, предпринять?
— Как это что? Схватить мерзавца и отдать палачам.
— Вот уж нет! Хватать известного нам шпиона — большая глупость. Его надо использовать. И я это сделал.
— То есть ты...
— Именно! — глаза проконсула буквально сияли самодовольством. — Я не сомневался, что он попытается склонить Вилимера на сторону Эвриха. Ведь они оба готы. И я обсудил это с Вилимером. Ну а потом наш гот великолепно сыграл свою роль. Эвердинг был убежден, что остроготы переходят на их сторону, вот поэтому гарнизон Немауза впустил в город новых "союзников". А чтоб они не вздумали проявить чрезмерную осторожность, я распустил слухи, что мы будем штурмовать город, пока не возьмем, чего бы нам это ни стоило. Таким образом, они решили, что чем больше солдат будет на стенах — тем лучше.
— Постой! Но ведь воинов Вилимера не было в городе.
— Конечно. Это были люди Одоакра.
— Где же тогда сам Вилимер? Где его семь тысяч мечей?
Красс перестал улыбаться и как-то неуверенно поерзал на своем месте, зачем-то одернув тунику.
— Он должен был уже присоединиться к нам. И привезти голову Эвердинга. Но почему-то его до сих пор нет. Я разослал разведчиков в окрестности Немауза. Семь тысяч воинов — не иголка, но пока о них нет известий.
Они замолчали. Пение христианских жрецов стало громче, моление приближалось к концу.
— Мне кажется, — сказал вдруг Кассий, не поворачивая головы, — Ты перехитрил сам себя, доблестный Красс.
Проконсул ничего не ответил.
Утром следующего дня римская армия выступила в поход на Нарбон. Зная, что вся Аквитания по-прежнему принадлежит готам, Красс вынужден был оставить в Немаузе достаточно сильный гарнизон — четыре когорты под командованием Сервилия. Прощаясь со старым ветераном, Красс еще раз напомнил ему, что Немауз необходимо удержать во что бы то ни стало. Если готы подойдут к городу, Сервилий должен был немедля слать гонцов в Арелат и к самому Крассу. Падение Немауза отрезало бы поредевшую римскую армию от "своей" Галлии и могло привести к печальным последствиям. Епископ Домиций, присутствовавший при этом, поклялся, что в случае необходимости рядом с легионерами на стены встанут все граждане от мала до велика, но не позволят готам вновь отнять только что доставшуюся Немаузу свободу.
Потеряв во время штурма убитыми и ранеными около тысячи воинов, а также оставив здесь гарнизон, Красс имел теперь под своим командованием всего лишь двадцать шесть тысяч солдат — от Вилимера по-прежнему не было никаких известий, — и среди них всего лишь две тысячи всадников.
Хотя настроение в армии, гордой одержанной победой, было бодрым, ни Кассий, ни сам Красс не разделяли восторга легионеров. Обоих тревожило создавшееся положение. Куда исчез Вилимер? Где его семь тысяч воинов? На этот вопрос не было ответа. Без остроготов армия римлян сравнялась по силам с войсками Эвриха и при этом она должна была действовать на вражеской земле, среди мощных крепостей, каждюу из которых пришлось бы брать штурмом. Рассчитывать же на подкрепления из-за Родана не приходилось — Арелат и так бросил на чашу весов все, что мог.
Легионы шли по Домициевой дороге. Впереди были стены и башни Нарбона, и никто не знал решится ли Эврих дать под ними решающее сражение римлянам.
— Меня удивляет, дорогой Феликс, что ты все еще остаешься моим гостем. Нет, не подумай, твое общество меня только радует, беседовать с тобой истинное наслаждение. Увы, в наших краях, особенно после того, как всем здесь стали заправлять бургунды, нечасто встретишь столь мудрого и сведущего в богословии мужа... Однако, мне казалось, ты спешишь в Рим. Особенно после того, как ваше посольство к Гундиоху увенчалось успехом, и вы узнали все, что хотели. И, тем не менее, ты остаешься в Лугдуне. Что же заставляет тебя предпочесть мое общество блеску столицы?
Феликс вздохнул, взял оливку с простого медного блюда, повертел ее в пальцах и положил на место. Епископ Патий смотрел на него с искренним участием. Его глаза буквально лучились добротой и заботой, и Феликс подумал, что не случайно многие христиане в Лугдуне называют своего епископа святым. Этот глубокий старик был не только крепок в вере Христовой, но и всегда готов прийти на помощь ближнему, в чем бы сей ближний ни нуждался — в куске ли хлеба, в утешении ли или добром совете. Да, именно на таких людях держится святая церковь даже там, где господствуют варвары-ариане!
— Я сам не знаю, что мы здесь делаем, почтенный Патий, — ответил Феликс. — Гундиох был не слишком любезен, но, — еще раз спасибо тебе, — принял нас довольно скоро, а также заверил, что с его стороны Риму нечего опасаться. Теперь мы знаем, что все слухи, распускаемые готами, были подлым обманом. Мы провели здесь достаточно времени, чтобы убедиться — Гундобад действовал сам по себе, не советуясь с отцом и даже вопреки его воле. Гундиох не таит обиды на римлян и остается верен союзу. Все это мы теперь знаем...
— Так что же удерживает тебя в Лугдуне? — вновь спросил Патий, наполняя кубок прозрачной водой из глиняного кувшина — епископ не пил ничего иного, укрепляя свою веру аскезой.
— Что же, как не Петрей? Центурион не желает возвращаться! Он словно с цепи сорвался.
— И не говори! — Патий торопливо осенил себя крестным знамением. — Это страшный человек и к тому же закореневший в язычестве. Не мое дело тебе советовать, дорогой Феликс, но я не могу понять, что ты делаешь в компании этого изверга в образе человеческом?
Феликс с трудом подавил улыбку. Петрей был, вероятно, единственным человеком, которому удалось внушить епископу Лугдуна неприязнь к своей персоне. Неприязнь, настолько острую, что с каждым днем Патию было все труднее ее скрывать. Феликс не сомневался — после общения с центурионом Патий подолгу молится, чтобы очиститься от неподобающей святому отцу ненависти к ближнему своему.
Дело усугублялось еще и тем, что жили они в собственном доме епископа, расположенном при церкви святой Бландины. Выходки центуриона то и дело пугали и смущали здешних обитателей, послушников и монахов. Не было никаких сомнений, что Патий терпит все это лишь из глубокого уважения к Феликсу. И от этого Феликс чувствовал себя еще более неловко.
— На самом деле Петрей не лишен достоинств. Хотя я действительно не понимаю, что с ним случилось. Раньше я не видел, чтобы он так себя вел. Не могу понять...
Дверь внезапно грохнула о стену, как будто ее распахнули пинком. Впрочем, можно было не сомневаться, что так оно и было — сразу вслед за этим келью наполнил пьяный хохот.
— Вспомнишь... недоброго человека, так вот и он, — пробормотал Патий, быстро перекрестившись.
— А, жрецы! Как всегда, в сборе... Хо-хо! Славно погулял сегодня старый Петрей! Ох, и славно!
Не обращая внимания на испепеляющие взгляды двух иерархов церкви, центурион грохнулся на ложе и тут же всплеснул руками, уставившись куда-то на стену.
— Вот это баба! Сиськи что надо. Я бы ее...
— Господи, прости! — воскликнул Патий и стремглав выбежал из кельи, едва не опрокинув стол.
— Имей же совесть, Петрей! — произнес Феликс, недовольно покачав головой. — На этой фреске, как я тебе уже говорил, и не раз, изображена святая Бландина, покровительница Лугдуна, чьим именем названа церковь, в которой мы с тобой и остановились.
— Да мне-то что? Голая баба, она и есть голая баба.
— Чтоб ты знал, ее жестоко замучили язычники. Сначала ее клали на раскаленные угли, а потом в ивовой корзине бросили зверям, и они терзали ее плоть. И только когда на теле святой мученицы не осталось уже живого места, язычник зарезали ее, видя, что Бландина не отречется от веры Христовой даже под самой зверской пыткой.
— Ага. Веселые у вас бабы. Ну и ладно, главное, что этот твой друг нас в покое оставил.
Феликс с подозрением поглядел на центуриона.
— Постой-ка... Да ты ведь и не пьян вовсе!
— Точно. Вернее, пьян, но не сильно.
— Зачем тогда ты, во имя всех святых, устроил этот цирк?! Наш добрый хозяин Патий был просто в ужасе от твоих слов!
— Вот и хорошо. Не верю я этому святоше.
— Не стоит бросаться такими словами, Петрей. Патий — мой добрый друг и славный римлянин.
— Конечно. Один твой "добрый друг" уже чуть было не отправил нас всех в Элизий. Второго мне не надо. А этот Патий... Он либо продался бургундам, либо просто непроходимый дурак. Ни то, ни другое нам ни к чему не нужно.
— Где это ты набрался подобных сведений? В кабаках, тавернах и лупанарах? Там, кажется, ты проводишь все свое время?
Петрей наклонился и принялся расшнуровывать калиги:
— Этот ты верно заметил, жрец. Провожу. В кабаках. В тавернах. В лупанарах. И не один. А с моими хорошими друзьями бургундами...
Феликс поняв, куда он клонит, стал внимательно слушать. Петрей, между тем, стащил сначала одну калигу, потом другую и не спеша разместился на ложе.
— Так вот, жрец, — сказал он. — Один раз я ошибся. Из-за меня там, на юге погибли наши солдаты. Слухи до Лугдуна уже дошли. Второй раз я не ошибусь. И я не вернусь к Крассу, пока не сделаю все, что можно для нашей победы. Дай-ка выпить.
Феликс наполнил кружку и протянул центуриону. Тот приподнялся на локте, отпил и вдруг громко фыркнул, едва не обрызгав священника.
— Вода?! Сам пей эту гадость! Хорошо, что я прихватил с собой мех доброго вина.
Он снова сел, развязал мех и принялся пить. Его кадык так и ходил под кожей.
— Уфф.., — Петрей утер губы и снова растянулся на ложе. — Денек был... Значит так, люди Гундиоха болтают, что воевать с римлянами они, вроде, не собираются. Пока что. Но слушок один до меня дошел. Кое-кто из моих новых друзей под большим секретом поведал, что скоро должны зашевелиться северные варвары — алеманны. А зашевелятся они не просто так. К ним едут особые послы, от кого — неизвестно. То ли от Эвриха, то ли еще от кого. Я этим делом заинтересовался, узнал, что посольство вчера прибыло в Лугдун, и Гундиох с их главным встречался. Это некий германец именем то ли Онульф, то ли Хунульф. Он везет на север богатые дары и следует в Аргенторат. Еще я узнал, что алеманны сильны, их опасаются и сами бургунды, а потому Гундиох будет очень рад, если эти варвары двинут в Италию. Говорят, у них пятьдесят тысяч мечей.
— Алеманны нападут на Италию? Но это ужасно! Кто отправил к ним этого человека? Говоришь, он германец? Не Эврих ли за ним стоит?
— А Эвриху служат греки?
— Что?
— Греки, говорю. Появился тут один... Деньгами сорит. И вроде как он с этим путешествует, с Хунульфом. Сегодня ночью мой бургундский друг обещал нас познакомить. Не за так разумеется. Так что готовь монеты, жрец.
— За этим дело не станет, но послушай, Петрей, если все обстоит так, как ты говоришь, не должны ли мы предупредить императора? И Красса?
— Неплохо бы было. Послать только вот некого. Проклятый Фульциний — чтоб у него хер отвалился! Хотя... Один раз мы уже обосрались. С бургундами. Теперь я хочу сначала сам во всем убедиться. Если сегодня все выгорит — можешь собираться домой. А если нет... В общем, не нравится мне этот Хунульф. И кажется мне, ждет нас с тобой дорога в Аргенторат.
— К алеманнам?! Господи помилуй!
Петрей усмехнулся своей страшной ухмылкой, а шрам на его щеке стал совсем багровым.
— Посплю маленько. А то ночь, чую, бурная будет. Как стемнеет, разбудить не забудь, жрец.
Феликс горестно покивал головой. Рука его потянулась к кувшину, но, вспомнив про мех с вином, святой отец передумал. Когда он развязал бурдючок, келью уже наполнял могучий храп центуриона. До темноты оставалось около часа.
Петрей втянул носом свежий ночной воздух. Пахло жареной рыбой, отбросами и конским навозом. Плотнее запахнувшись в плащ и заодно проверив, свободно ли выходит из ножен меч, центурион двинулся в сторону Старого Форума.
Его путь пролегал среди заброшенных, а кое-где и полуразвалившихся зданий. Тут и там на дороге встречались выбоины, видно было, что о ней давно уже никто не заботится. Древняя столица Галлии знавала лучшие времена, но сейчас большинство жителей покинули ее сердце — Железный холм, на котором располагались великолепные некогда дворцы, театры, фонтаны и храмы, а также знаменитый на всю Империю Амфитеатр Трех Галлий. Ныне все это было забыто и медленно разрушалось от времени. Ночная тьма лежала на старинных кварталах Лугдуна. Свет виднелся лишь внизу, в долине Родана, где теперь обитали граждане города, да на двух холмах, что ближе к Саоне — там возвышались сторожевые башни, занятые бургундским гарнизоном.
Время от времени навстречу попадались темные фигуры — рабы, спешившие с запоздалым поручением хозяев да парочки, ищущие уединения среди молчаливых камней старого города. Петрей спускался с холма нетвердым шагом гуляки, не теряя однако бдительности. В этот час запросто можно было нарваться на любителей пошарить в чужих кошельках — никакой ночной стражи при бургундах в городе не водилось и всевозможные темные личности чувствовали себя здесь вполне вольготно. Впрочем, то ли потому, что Петрей не производил впечатления того, кто готов безропотно расстаться с деньгами, то ли еще почему, до таверны со скромным названием "Звезда Галлии" он добрался без происшествий.
Таверна эта находилась на первом этаже старого здания, построенного, как говорили, еще во времена Константина Великого. Ее хозяин уверял всех, что построил "Звезду" дед его деда, и он же стал первым владельцем самой знаменитой таверны Лугдуна. С тех пор старший сын рода Лутациев неизменно получал в наследство звание нового хозяина "Звезды" после того как прежний отходил в мир иной. Впрочем, так это было или не так, никого особенно не заботило. Гораздо важнее было то, что у Лутация подавалось действительно лучшее в Лугдуне вино, его повар-раб готовил лучшее в Лугдуне жаркое, а при таверне, на втором этаже, располагался лучший в Лугдуне лупанар.
Возможно, поэтому во время последней смуты лет пятнадцать назад, когда город переходил из рук в руки и его попеременно захватывали бургунды, готы и войско Эгидия, таверна "Звезда Галлии", наравне с церковью Святой Бландины, оставалась едва ли не единственным зданием, избежавшим разграбления победителями. Сейчас это заведение облюбовали бургунды. Платили они хорошо, и старый Лутаций не мог пожаловаться на убытки — каждую ночь общая зала была полна, вино лилось рекой, столы ломились от яств, а шлюхи не знали покоя.
Еще на улице Петрей услышал пьяные выкрики и усмехнулся — веселье в самом разгаре. Двери таверны, как всегда, были гостеприимно раскрыто, но, как оказалось, не для всех. Едва центурион собирался переступить порог, как в него чуть не врезался совершенно голый парень. Судя по скорости с которой он покидал таверну, ускорение ему придали здоровым пинком под зад. Петрей увернулся, и юноша грохнулся на землю, подняв облачко пыли. Вслед ему из дверей грянул хохот.
