Часто мелькает различное зверьё, в основном травоядные, они небольшими группками проносятся вдали, словно призраки. Хищников почти нет, ночные охотники уже спят, а дневные только просыпаются. Очень далеко показалась медведица со своими долговязыми медвежатами, да куница словила предсмертно пискнувшую мышь, резво заскочила на дерево и исчезла в густой листве.
Спускаемся в сырую балку, идём тихо, лук держу наизготовку, сквозь неё пролегает много звериных дорог, вот и на этот раз стадо косуль избрали одну из троп, почти не целясь, отпускаю стрелу, она вжикнула, серебристо коричневый зверь кубарем падает на дно ложбины. Подбегаем к животному: — Знатный выстрел, стрела угодила точно в сердце, — хвалит Семён.
Снимаю шкуру, Семён разводит костёр, волчонка отпустили погулять. Маленький зверёныш в восторге, ему кинули требуху, он лопает словно неделю голодал, бедный, давится от жадности. Посмеиваемся, жарим мясо, ждём. когда оно подрумянится, от голода животы сводит. Волчонку хорошо, отожрался сырым мясом, ходит, порыгивает, с трудом волочит за собой отвисший животик.
Вскоре дичь готова, вгрызаемся в сочное мясо не менее жадно, чем это делал раньше волчонок. На зубах хрустят тонкие косточки, слизываем жир с пальцев, нахваливаем трофей, впору над нами смеяться волчонку, но тот улёгся в траве, лениво ловит зубами наглых мух, чешет за ухом, лапами выгребает земляных червей, повиливает коротким хвостом, когда натыкается на ласковый взгляд Семёна. Удивительно, как он может в одну секунду делать массу разнообразных действий, у нас так не получается.
После обильной еды позволяем себе слегка передохнуть, я уверен, лишь хорошо отдохнув, мы сможем быстро нагнать детей. Лежим на мягких листьях, полностью расслабились, стараемся как можно больше отдохнуть, впереди марш-бросок.
Совсем рассвело, лес просвечивается светлыми лучами, оставляя солнечные зайчики на подстилке из листьев, порхают лесные бабочки, в кустах шныряют мелкие птицы, еж копошится в листве — всё еще не может заснуть после ночной охоты, бессонница, наверное.
Тронулись в путь, на всякий случай держу стрелу на тетиве лука, на границе слуха, различаю натужное рычание хищников, на своём опыте ощутил непредсказуемость первобытных зверей.
Всё глубже уходим в чащу, ощущение, что солнце прячется за тучи, но это деревья стали гуще. Первобытный лес невероятен по своей мощи и красоте, он излучает здоровье, свежесть и сытость — это лёгкие земли, ещё не испорченные человеком.
Каким-то шестым чувством, знаю направление, стая волков идёт в сторону нашего города, туда, где мы впервые с ними столкнулись у Разлома, вероятно, это их путь и они часто им пользуются. Идём быстро, чуть ли не бежим, благо позволяет поверхность, она достаточно ровная, редко дорогу преграждают упавшие стволы, отживших свои тысячелетия, лесных гигантов — в обхвате более десяти метров, трухлявые стволы деревьев служат прекрасной средой обитания для различных существ и растений. Кремовые шляпки грибов, теснятся из коры, ползучие вьюны освежают тёмно зелёными листьями, землистую кору, жёсткокрылые короеды, лениво шевелят длинными усами ...
Иногда лес пересекают звериные тропы, по инерции хочется завернуть на них, но так можно невольно забрести неизвестно куда, да и хищники промышляют рядом, хотя по мне, лучше звериные, чем людские трассы. В таких дебрях ничего хорошего не встретишь, либо отшельники, выжившие благодаря силе, изворотливости и хитрости, либо охотники за рабами, типа Стёпки, со своей командой.
Всё темнее и темнее, солнечные лучи уже не способны пробить густую листву. Странно, зверьё исчезло, птицы не свиристят. Заметно похолодало, земля сплошь изрыта скользкими корнями, густой мох заполняет все низины, на пути возникают исполинские, бледные поганки, они выше нашего роста, одиноко торчат в молчаливом лесу. Мы, словно гномы, в стране великанов, зачаровано смотрим снизу вверх на грязно серые купола. Остро пахнет грибами, аромат пьянит, наполняет души тревогой, ноги скользят на мокрой постилке из чёрных листьев, влаги в избытке. Спихиваем с пути жирных слизней, они имеют наглость заползать на ноги, мажут одежду слегка фосфоресцирующей слизью.
Семён замедляет шаг, натыкаюсь в его широченную спину.
— Что встал? — шёпотом спрашиваю друга.
— Может, ошибаюсь, но мы идём по тропе.
А ведь действительно, листва сильнее спрессована, даже наблюдаются неясные отпечатки человеческих следов.
— Здесь ходили люди, — присаживаюсь на корточки, с опаской рассматриваю едва заметные следы.
Волчонок высунул нос из куртки Семёна, потянул носом, жалобно заскулил и вновь прячется в одежде.
— Не нравится ему, — замечаю я, — инстинкты их никогда не подводят.
— На то они и волки, — соглашается Семён. — И что нам делать, не возвращаться же?
— Я б вернулся, — говорю искренне, но знаю, пойдём вперёд, некуда нам возвращаться.
— Значит, только вперёд, — криво улыбается Семён, — дорога назад для нас закрыта.
— Именно, — соглашаюсь я.
— Неужели здесь поселились отшельники? — Семён словно простреливает взглядом пространство вокруг нас.
— Даже для отшельников эти места чрезмерно крутые и охотникам за рабами здесь нечего делать, — рассуждаю я.
— Тогда кто?
— Хрен его знает.
— Тогда идём, а вдруг там наши дети, — Семён удобнее перехватывает рукоятку чудовищного топора, застёгивает верхнюю пуговицу на куртке, чтоб не дай бог волчонок не вывалился.
Стараемся идти тихо, как учил князь Аскольд, на вытянутый носок, слегка на ребро и скользяще вперёд. Тропа ссужается, плавно входит в расщелину между холмами, на которых растут приземистые деревца, напоминающие глубоководные водоросли, а за холмами высятся прямые стволы деревьев исполинов — невероятное сочетание, дух захватывает от необычной мрачной красоты.
Самый разгар дня, а ощущение позднего вечера. Забавно, а как здесь ночью? Тропа петляет между холмов, свернуть в сторону нет возможности. Ни единого живого существа, лишь изредка на пути встречаются огромные поганки. Иногда с удивлением замечаем, что некоторые из них объедены. Одна бледная поганка завалина на землю, на шляпке виднеются характерные следы зубов человека и чёткий отпечаток босой ноги на измочаленных пластинках.
— Однако?! — качаю головой.
— Своеобразные гастрономические вкусы у этих ребят, — с некой тревогой в голосе изрекает Семён.
Тропа выныривает из тесных объятий холмов, и мы упираемся в ограду сложенную из гнилых веток. За ней темнеет сооружение, отдалённо напоминающее дом.
— Мимо не пройти, — замечает Семён.
— Калитку видишь?
— Вон-то бревно и есть калитка, — Семён с трудом приподымает его и оттаскивает в сторону.
— Не нравится мне всё это.
— Мне тоже.
— Тогда к избе?
— Пошли.
Дом сложен из необработанных брёвен, а брёвна держатся за счёт толстых сучьев, многочисленные щели неаккуратно забиты грязным мхом.
— А где окно? — спрашиваю я.
— Окон, вроде нет, но свет из щели бьёт.
— Правильнее рвануть отсюда, — резонно замечаю я.
— Угу, — соглашается друг, тихо перемещается в сторону источника света. Он прилипает глазами к щели, замирает, затем отшатывается — в глазах ужас. Не удерживаюсь, склоняюсь, смотрю, в сложенном из грубых камней очаге горит огонь, несколько бесформенных фигур расположились рядом, изредка протягивая костлявые ладони к жаркому пламени. Внезапно одна фигура прокаркала, словно старый ворон, слегка поворачивается, и я с омерзением вижу старушечье лицо даже без намёка на следы от глаз, а выпуклый лоб сразу переходит на мясистый нос, под которым шевелится ротовая щель. За огнём сидят пять слепых старух. Как же они живут? Что-то вроде жалости кольнуло сердце. Внезапно одна из старух насторожилась, повернула голову, дряблое ухо шевельнулось под спутанными волосами. Я замер, даже перестаю дышать. Она начинает шарить руками по грязному полу, среди обглоданных человеческих костей, что-то находит, облегчённо вздыхает, поднимает руку, холод пронзает мою душу. В цепких пальцах трепыхается живой глаз. Тут я вспомнил, где я видел это существо, впервые я встретился с ним на Разломе. Этот глаз едва душу из меня не вытащил — в диком страхе отпрянул от щели.
Семён, увидев моё побледневшее лицо, сам пугается, делает резкое движение, топор цепляется за сучья, брёвна скрипнули от рывка, мы ринулись галопом прочь от страшного гнезда нечисти. С ходу выламываем изгородь, несёмся по скользкой тропе, перепрыгиваем через корни, пытаемся свернуть с тропы, а нас догоняют истошные вопли, хочется обернуться, но этого как раз делать не следует, мгновенно попадём под чары страшного глаза.
С недавних пор я забыл, когда по-настоящему пугался, привык ко многому, но это за гранью человеческого восприятия, нечто потустороннее, неизвестно из какого материала химеры из пекла вывели эту мерзость. Очень странно, что мы встретили это "гнездо" на своём пути, шанс из миллиона. А может, они прогнозируют наш путь? Тогда нам необходимо совершать неадекватные поступки, чтоб сбить их программу.
— Мы оставили их далеко позади! — кричит Семён.
— Не останавливайся! — рычу я.
— Они же немощные старухи!
— Они моложе нас, они младенцы этого мира! — уверенно выкрикиваю я. — Не вздумай оборачиваться!
В подтверждении моим словам совсем близко раздаётся истерическое шипение и шлёпанье босых ног по мокрой траве. Они догоняют!
Решение возникает резко, словно сигнал сверху, вижу спутанные, в острых колючках, кусты тёрна. Если вломиться туда, конечно мы надолго завязнем, но вряд ли они удержат свой глаз в такой путанице иголок. Грубо толкаю Семёна в переплетение колючих ветвей, он даже взвизгивает от неожиданности, но я не даю ему даже опомниться, волоку вглубь зарослей. Шипы в мгновение распарывают кожу, вырывают куски мяса, брызжет кровь, орошая острые иглы. Сзади слышится вопль отчаянья, свершилось, они потеряли свой глаз. На этот раз смело оборачиваюсь, в переплетении ветвей ползают страшные существа, как и мы изодранные. Всхлипывая, шарят между путаницы корней, острые шипы впиваются в пальцы, они раздражённо шипят, но упорны в стремлении найти ужасное око.
Шарю взглядом по сторонам, Семён толкает меня в бок, указывает наверх, забавно, на длинной ветке, зацепившись за крючковатый шип, трепыхается око. Осторожно достаю стрелу, аккуратно цепляю ветку, подтягиваю к себе и крепко обхватываю глаз пальцами. Старухи взвывают, поднимаются на ноги, обращают на нас слепые лица, вытягивают руки, брызгают слюной, начинают приближаться к нам. Я поднимаю око над головой, они зло зашипели, что-то вроде речи вырывается из глоток.
— Ещё один шаг и я раздавлю ваш глаз, — пускаю в безобразные рожи мысль, мне кажется, именно так с ними можно общаться.
Нечто тягучее вползает в мой мозг, едва понимаю значение их мыслей: — Отдай, отдай, отдай, — они тянут руки ко мне, стараются окружить с разных сторон.
— Что ж, — пячусь назад, — просьба ваша будет исполнена, — размахиваюсь и зашвыриваю око далеко вглубь колючих зарослей. Старухи одновременно испускают вопль и ринулись за глазом, моментально забывая о нас.
Выбираемся из колючей ловушки, все в крови, часть шипов намертво засела в теле, причиняя невыносимые страдания.
Бежим трусцой, не слишком торопимся, Пока эти фурии найдут свою часть тела, будем далеко, хотя, что нас ждёт в пути, один бог знает, сильно за нас взялись пришельцы, это не последний сюрприз с их стороны.
Семён бежит, посмеивается, поглаживает скулящего волчонка.
— Что смешного? — удивляюсь я.
— Да так, прохладно на животе.
— Везёт, а меня жар душит, родник бы на дороге встретить. Так, а почему тебе прохладно?— встрепенулся я.
— Волчонок постарался, видно струсил, напрудил так, что скоро по ногам потечёт.
— Описался, что ли? — хохотнул я.
— Маленький ещё, какое потрясение испытал, волчий хвост. Зверёныши сильнее нашего чувствуют опасность, — Семён ласкает дрожащего малыша.
С уважением кошусь на друга, какое терпение, доброта, а с виду настоящий терминатор. Волосы отросли, развиваются по ветру, мышцам тесно под плотной тканью, кажется, чуть сожмёт их и одежда разлетится в клочья, а как легко, словно пушинку несёт чудовищный топор, точно, легендарный Конан Варвар, даже круче! А ведь о Семёне легенды будут слагать!
Лес расходится в стороны, с одного бока — заросшие лесом скалы, с другого — обрывы, посередине тропа как проспект. Сквозь листву выстреливают острые лучи солнца. Стадо оленей взбегает на пригорок, вожак встряхивает величественными рогами, гордо поводит головой, бесстрашно глянул на нас, но от греха подальше повёл стадо прочь, прямо в труднодоступные скалы. Усмехаюсь, вид у нас ещё тот, посмотрел бы в зеркало, сам испугался.
Тропа подозрительно ровная, словно с пути убрали все препятствия, шагай себе, как по проспекту, тут и до беды недалеко. Оглядываюсь, по бокам бурелом из спутанных ветвей, справа обрывы, слева начинаются кручи, лишь вперёд идёт ухоженная дорога. Торможу, вытираю холодный пот, с тревогой озираюсь. Семён смотрит на меня, желая понять, чем вызвана остановка.
— Тебе не кажется, как-то всё просто? Ещё б табличек понаставили: прямо, прямо ...
— Да, идти приятно, — соглашается друг, — но мне невероятно хочется влезть на эти склоны и, обдирая руки, ползти между корявыми деревьями, моля бога, чтоб не сорваться, но только уйти подальше от этой шикарной трассы.
— Правильно мыслишь, — соглашаюсь я, — тогда, вперёд!
Сворачиваем с тропы, лезем в скалы, камни мигом осыпаются вниз, хватаемся за трухлявые корни, ломаются, едва не падаем, вновь штурмуем склоны, ноги скользят, но мы настырные, поднимаемся всё выше и выше.
Земля вперемешку с мелкими камнями сползает, поднимая завесу из пыли, оголенные корни метят в глаза, скорпион нахально щёлкает клешнями, но решил не связываться с такими беспредельщиками как мы, ещё раздавят. Кашляем, чихаем, едкий пот раздражает кожу, волчонок с отчаяньем скулит, бедный, с одной передряги, попадает в другую.
Наконец-то я узнаю наши обычные крымские горы, даже ностальгия пробила слезу, вот так, обдирая одежду, в поисках грибов, с вёдрами лазали по заросшим низкорослым лесом горам.
Постепенно лес совсем мельчает, под ногами просматриваются сплошные скальные породы, но от этого передвигаться не легче, вся поверхность словно в блестящих черепках, которые съезжают, как санки лишь на них встанешь, только держись, а ещё появились "долгожданные" родники, делая поверхность абсолютно непроходимой, но мы упрямо лезем наверх.
Не раз задаю себе вопрос, не перестраховываюсь ли я? Может, напрасно подвергаемся такой опасности? В любом случае, обратной дороги нет, даже если захотим спуститься, уже не получится. Семён молчит, в глазах азарт, а на лице чуть ли не радость. Я вспоминаю князя Аскольда, в минуты опасности, он всегда испытывает непонятное веселье, вот и Семён таким же стал. Странно, и мне весело, неужели это заразно?
Страшный участок из скользких каменных пластин проходим незаметно, словно на одном дыхании. На пути высятся причудливые скалы, между ними залегают природные дороги, вдоль которых, расставив в стороны великанские ветви, словно спят тысячелетние земляничники. Вступаем под их тень, переводим дух, скоро выйдем на вершину скалистых гор.
