Тот, по чью душу он сегодня прибыл, оказался, впрочем, не так удачлив.
— Допрос в процессе. Вы желаете присутствовать или подождем немного?
Лебезящий тон полковника Попеску — по пути сюда Болотин сталкивался с этой фамилией добрый десяток раз — был смешон, но вместе с тем вызвал желание затолкать говорящему в рот какую-нибудь тряпицу, лишь бы только прервать это бесконечное заискивание и нытье. От майора, в свою очередь, за километр разило перегаром — предчувствуя неизбежные кары, шедшие по обыкновению рука об руку с любой инспекцией, он явно решил, что не сумеет должным образом принять ее на трезвую голову.
— Естественно, желаю, — отозвался, чуть помолчав, Болотин. — Не забывайте об основной цели моего визита.
— Д-да...конечно же. Прошу, прошу, вот сюда...
Десять одинаково грязных и обшарпанных железных дверей. Дыры в полу, лужи, сваленные грудой доски, пустые ведра, сломанные стулья. Пятна крови на сырых стенах, тусклый свет и косые тени. Очередная крыса — эта, правда, уже дохлая, раздавленная чьим-то сапогом...
— Четвертый месяц держится, — утерев рукавом пот с жирного лба, выдохнул Попеску. — Знает, гнида, что ничего, кроме высшей меры не светит, вот и...им Мориску занимался вначале, но толку, признаюсь, было как с козла молока. Ничего не добился — это раз. Себя до совершенно скотского состояния в процессе довел — это два. Отпуск затребовал — это...
— И кто сейчас там работает? — оборвал полковника Болотин.
— Мы были вынуждены писать в столицу, — подал голос майор. — Дело-то, сами понимаете, серьезное — не мешок картошки, чай, украли...тут опыт нужен или талант...а нам-то где их взять? Мы так, провинция...
— Не прибедняйтесь, — добавить "не поможет" хотелось до боли отчаянно, но Болотин все же сдержался. — Вам кого-то прислали?
— Да, да, прислали, — майор расплылся в гадкой, угодливой улыбке. — Лейтенант Гердак Осонеску — и вы не смотрите, не смотрите, товарищ инспектор, на то, что лейтенант! Я как его дело прочел, сразу понял — этот далеко пойдет, это вам не то, что у нас, это другой, так сказать, уровень, это...талант, талантище! — Теодореску, казалось, имел все шансы захлебнуться собственной слюной — или утопить в ней окрестные стены. — Всего несколько лет, как из училища, а работы сколько проделал — с ума свихнуться можно!
"Если ты продолжишь так орать — можно, определенно".
— Товарищ Осонеску — это голова, — важно кивнул полковник. — Три покушения на членов партии предотвратил, парашютированную группу, связанную с ЦРУ, в полном составе взял, тепленькими. По другой партизанщине тоже уже отличился — несколько ячеек его стараниями взяли, нелегальных профсоюзов...
— Талант, я же говорю, — снова забормотал Теодореску. — А на допросах, на допросах-то что делает! У него бывшие легионеры как семечки колются!
— И тем не менее, эта ваша столичная голова возится здесь уже...второй месяц? — Болотин чуть выгнул бровь. — Не надо заговаривать мне зубы, товарищи. Открывайте дверь. Поглядим на этот...талантище.
Нервно сглотнув, полковник шарахнул кулаком по железной двери — а затем, не дождавшись ответа, еще раз и еще. Послышались шаркающие шаги и узенькое окошко со щелчком отворилось — два водянистых глаза тут же уставились на незваных гостей.
— Товарищ полковник! Сейчас откроем...
Полагаться на первое впечатление, особенно на внешнее, Болотин давно разучился — здесь и сейчас, однако, это до боли крепко хотелось сделать. Гердак Осонеску, представленный вышестоящими в цветах безудержно ярких, оказался широкоплечим, чуть сгорбленным человеком среднего роста, с лицом, будто бы вырезанным впопыхах из первого попавшегося деревянного чурбачка: резкие, неаккуратные черты привлекали взгляд почти мгновенно, вытянутый нос словно грозил нанести близстоящему болезненный укол, а чрезмерно широким, будто бы назло всему остальному, подбородком можно было, казалось, дробить кирпичи. Влажные от пота соломенные волосы, растрепавшиеся по всей, столь нахваливаемой коллегами, голове, бритвенный порез над верхней губой и зажатая меж зубов чадящая сигарета могли бы без труда стать последними штрихами к этой не особо приятной картине, но оставались еще глаза — и забыть про них никак было нельзя. Сравнение с рыбьими сделало бы этим белесым пятнам великую честь — смотревший в вампирские морды и мертвые кукольные личины Болотин подумал неожиданно для себя, что даже там можно было отыскать куда больше участия...или хоть чего-то живого. По глазам Гердака нельзя было прочесть даже бледной тени самого очевидного из намерений: смотрящий на Болотина человек мог задумать и содеять совершенно что угодно — и знать, что ничем не будет выдан прежде срока.
— С утра работаете? — полковник, еще несколько минут тому представлявший Осонеску едва ли не как народного героя, отчего-то избегал сходиться взглядом с предметом своего обожания.
— Точно так, — улыбка, заигравшая на тонких губах, показалась Болотину столь же отталкивающе пустой, сколь и взор лейтенанта. — Малую программу мы с ним прошли, будем теперь потихоньку учиться новому...
Из глубины темного помещения донесся глухой, тут же захлебнувшийся хрип.
— Прикажете пока прекратить? — бесцветным тоном поинтересовался Гердак.
— Да, — опередив полковника, произнес Болотин. — И освободите уже проход.
Лихо развернувшись и заскрипев начищенными сапогами, Осонеску двинулся вглубь помещения, дав, наконец, сотруднику "Эрмия" и его спутникам возможность войти. Сожаление о том, что этой самой возможностью довелось воспользоваться, посетило Болотина почти мгновенно: царящие в коридорах сырость и вонь не шли ни в какое сравнение с местными. Да и температурные излишества нельзя было оставить без внимания — пол в камере, определенно выбранной со знанием дела, был холоднее льда, буквально обжигая ноги, закрепленные же под потолком уже знакомые трубы источали такой жар, что подполковник невольно коснулся лба, сгоняя проступивший пот. К запаху канализации, которой здесь разило стократ страшней, чем на входе в подпол, спешили примкнуть не до конца выветрившиеся хлорный дух и уксусный смрад: Гердак, явно знакомый с основами химии, нацелился, по всей видимости, одарить допрашиваемого ожогами легких и токсическим бронхитом. Майор Теодореску, скривившись, отступил в коридор — полковник же, прикрывая рот платком и стараясь вдыхать не слишком глубоко, напротив, шагнул к Болотину.
— Погодить бы стоит, — просипел, плюясь в ткань, Попеску. — Дышать нечем...небезопасно это, товарищ инспектор...
— Похуже места знавал.
В тех проклятых джунглях, и верно, было куда паршивей...было ведь, так? Вглядываясь в холодный камень стен, втягивая раздраженным носом целый букет одинаково омерзительных ароматов, чувствуя, как коченеют, несмотря на крепкую обувь, ноги, Болотин вынужден был признать — выловить какие-то особые отличия, равно как и найти способ избавиться от непрошенных воспоминаний, никак не удавалось.
Тот же смрад, та же сырость. То же бесконечно хорошо знакомое ощущение, что весь мир гниет заживо — и остаться чистым, нетронутым, не выйдет ни при каком раскладе. Тот же уловимый не привычными чувствами, но всем телом, всей сущностью запах смерти — пусть даже источники его в этот раз и выглядели совсем иначе...
Древний дубовый стол, наверняка заставший еще марширующие по Европе армии Антанты. Тупое зубило и молоток, которыми так удобно ломать пальцы — и быть уверенным, что догадаться, когда щадящее еще постукивание по приставленному к фаланге инструменту обернется ударом в полную силу, не поможет и сам Господь. Динамо-машина с гнутой ручкой, блестящей голым деревом, провода, разбросанные по полу — а вот куда уходят они, догадался бы, наверное, и последний дурак. Щипцы, иголки, недопитая бутылка "Дюшеса" — ее доверху набитая песком соседка лежит рядом с куском хозяйственного мыла. Пачка сигарет, зажигалка, противогаз с пережатым шлангом и открученным фильтром — усомниться в его назначении не дают разбросанные рядом дымовые шашки с хлорацетофеноном и пузатые банки с вытяжкой жгучего перца. Бормашина с ножным приводом, ремни, веревки...
Роскошное длиннополое пальто снежно-белого цвета, мирно покоившееся на вешалке в углу, удостоилось куда более пристального внимания Болотина, чем пыточный арсенал — да и удивления тоже. Полагаться на первое впечатление он давно отучился, но за первым, как водится, всегда следовало второе, вынося свой жестокий вердикт: во времена столь тяжелые, что дефицитом стали даже хлеб и молоко, горячая вода давалась по часам, а разговоры о скором введении продовольственных карточек становились все громче, расхаживать в чем-то подобном мог человек либо до крайности нахальный, либо до безумия глупый...либо, как подсказывала очередная мысль, верным в отношении лейтенанта было и то, и другое.
— Крепенький материал попался, крепенький, — не торопясь стянув окровавленные перчатки, Гердак принялся развязывать затянутый на шее допрашиваемого пакет. — Но дело у нас с ним движется. Для начала рабочий материал надобно должным образом размягчить. Тут спешить не стоит — спешка дело такое, разве что при ловле блох хороша. И поосторожней на крутых поворотах, нам ведь признание нужно, а не инфаркт какой-нибудь... — тон лейтенанта был столь безучастен, словно речь им велась о делах более чем обыденных, например, о покупке новых карандашей. — Иногда знаете ведь, как бывает...смотришь на материал — кажется, здоровый бык, а сердечко-то того, слабенькое, чуть тронешь — и уже вперед ногами уносят...ну, ну, ты мне подохни тут еще, падаль... — зашипел Осонеску, принявшись раздавать хлесткие пощечины человеку в деревянном кресле. — Восемь минут дыхание держал, представляете?
Болотин представлял — прекрасно — и благодарить за то, что данное представление давалось ему так легко, стоило один небольшой факт, о котором не были осведомлены ни полковник с майором, ни чересчур старательный обладатель белого пальто и перепачканных кровью рук.
Человек, пристегнутый прочными ремнями к уродливому деревянному креслу, судорожно ловивший вновь доступный ему воздух — пусть даже трижды сырой и провонявший хлоркой — и бешено крутивший воспаленными глазами, человеком не был вовсе.
Ошибиться было нетрудно — мимо такого, как он, можно было запросто пройти на улице, не удостоив и одного лишнего взгляда. Рядом с таким, как он, можно было преспокойно работать в одном кабинете или даже, чем черт не шутит в это безумное время, жить под крышей одной квартиры, преломляя за обедом дефицитный хлеб. Спать в одной постели. Дышать одним воздухом. Не знать. Даже не думать. И лишь потому оставаться в своем уме, оставаться наедине с удобными иллюзиями безопасного, объяснимого, познанного до конца и края мира.
Ошибиться было нетрудно — в конце концов, маг выдавал себя лишь двумя способами: либо открываясь кому-то по собственной воле, либо когда наступала пора убивать.
— Крепенький, да. Очень крепенький. Но кое-какие результаты уже есть, да и за признанием не заржавеет, будьте покойны. Ваш сотрудник, товарищ полковник, ведь в чем ошибался-то? Слишком большие перерывы между работой. А так нельзя, ой нельзя...человек ведь существо такое...живучее. Ему времени капельку дай — уже и с силами собрался, еще капельку — и отрицает все, еще глоточек — и вот уже снова шарманку старую затянул...
Ошибиться было нетрудно, но в одном лейтенант Осонеску все-таки был прав: существо, пристегнутое к креслу, действительно демонстрировало чудеса стойкости — пусть даже и не по той причине, которую он заявлял. Человек и правда был созданием поразительной живучести, но когда дело касалось кого-то из племени, одаренного Цепями, все привычные рамки и категории можно было смело отметать, подобно трухе. Довести до смертного порога одного из них было трудом более чем тяжким — в некоторых телах, о чем не очень-то хотелось вспоминать Болотину, родовая Метка ухитрялась поддерживать жизнь даже после автоматной очереди — но присланному из столицы труженику Секуритате стоило отдать должное: в своих потугах Гердак продвинулся довольно далеко.
На теле мага не осталось, кажется, ни единого целого места, ни одного лоскутка кожи, который сохранил бы естественный цвет: взгляд Болотина мог пасть куда угодно, но всюду наталкивался лишь на кровоподтеки и безобразные гематомы всех возможных цветов — от тошнотворно-желтого до начавших уже чернеть пятен. Бессильно растопыренные пальцы с вырванными ногтями, правая кисть, дрожащая и изгибавшаяся так, как ни одна целая кость не изогнется. Начавшие уже заживать некрупные ранки — меж лучевых косточек явно проходились гвоздями, снова и снова приколачивая ладони к шершавому дереву кресла. Кабель от динамо-машины, уходящий куда-то вниз, выбитое правое плечо, опухшие, превращенные в один сплошной синяк, глаза, сигаретные ожоги в области шеи...
— Я бы не хотел надолго прерываться, — качнул взлохмаченной головой Гердак. — А то, как уже говорил, соберется с силами и все труды насмарку. Вон, на сегодня свеженькое приготовил... — он махнул рукой в сторону стола. — Будет признание — получит из одной бутылки. А не будет, так у нас, товарищ инспектор, и другая найдется...
— Полковник. Подождите за дверью.
— Но...
— За. Дверью, — сухо повторил Болотин, до предела надавливая на каждое слово. — Вместе с майором. Я тут сам справлюсь.
— Как...как скажете... — побледневший Попеску мелкими шажками двинулся к выходу. — Я...я подожду, да...
Железная дверь хлопнула за спиной. Лейтенант Осонеску, потирая руки, взглянул в лицо Болотину.
— Ну так что же, продолжим? Вы как, товарищ инспектор, желаете, чтобы...
— Желаю, чтоб ты, сволочь, пасть свою заткнул, — прорычал сотрудник "Эрмия". — А открывать будешь, только когда вопрос послышится, не раньше. Уяснил?
— В-вы... — бесцветные глаза Гердака расширились. — Вы что это...
— Второй месяц его охаживаешь, — вновь перебил лейтенанта Болотин. — Результат где? Это — твой результат? Это? — внезапно сорвался он на крик. — Где протоколы допроса? Где показания? Где хоть что-то, кроме рожи твоей сраной, где, я тебя спрашиваю, где? В каком месте?
Лицо Осонеску задрожало, стремительно наливаясь краснотой, тонкие губы сжались, став похожими на неровный стежок проволокой по лицу.
— Что, грушу для битья нашел, которая после первой косточки, после гвоздика не плачет и в ножки не кидается, закладывая всех и вся? Тебя для этого прислали? Вареные баклажаны из подозреваемых делать? Для этого?
— Товарищ инспектор, я же вам все сказал, — забормотал Гердак. — Материал крепкий попался, спешить тут опасно. Надо постепенно...
— Твое "постепенно" дороговато обходится. И встанет еще дороже, если он тут коньки откинет! Об этом ты хоть подумал?
— Да куда ему деваться-то? — выкрикнул в ответ Осонеску. — Подпишет все, как миленький! И за Понческу подпишет, и за сынка своего! Срок только дайте!
— Срок ваш вышел, — уже чуть спокойнее произнес Болотин. — А результат — ноль целых, ноль десятых, и даже без палочек. Потому что ноль круглый работает.
