— А тут нам поможет наука психология. Если на тарелке точно стограммовый кусок, но кубиком, то все кричат: “Мало! Перевешивай! У тебя весы брешут!” И наоборот, кроишь восемьдесят граммов, но плоским широким прямоугольником. Все довольны, никогда не просили перевесить.

Поезд выкатился на ветку вдоль моря, на которое все и уставились. По синей воде перебегали красивые белые гребешки. Куда-то пыхтел катер с понтоном на буксире; мокрый понтон то и дело бликовал, как огромное зеркало, и тогда посреди воинского вагона проявлялись столбы пыли. Следом в открытую дверь бил свежий ветер, завивая пыль косами, перемешивая запах отрубей, креозота, солярки, пота — с резким запахом йода.

Но вот катер довернул подальше от берега, понтон за ним сместился, и блики пропали. Василь заговорил опять:

— Сахар весь тоже не давай. Помнишь, как на тактике учили?

— При чем тактика к сахару?

— Мы в армии, Умник. У нас тактика при всем. Вот, вспоминай. Нас учили: командир влияет на бой не криком и матом, а резервом. Сахар — твой засадный полк. Твой последний резерв. Взвесил на весах положенную норму, и три-четыре куска сбросил с тарелки. Тогда каждому точно достанется по два куска, это проверено, и несколько кусков сверху — старикам.

— А если выдать каждому по два? Ровно двадцать кусков?

— Кто тебя Умником прозвал, дурень? Норма отпуска не по счету, а по весу. Еще. Свежий хлеб не выдавай никогда. Привезли — пусть сохнет. У тебя с прошлого завоза хлеб в сухари будет превращаться, а ты свежий выдашь? И потом, когда хлеб немного подсохнет, его резать легче.

— Ты, Вася, прямо всю науку превзошел. Что ты в стройбате делаешь? Пойди вон, в части “Постоянной Готовности”, будешь при деньгах и с медалями.

— Ну их в жопу, коммуняк. — Василь весь перекосился. — У них там солдаты сами готовят. Рецептами меняются. Как бабы прямо, слушать противно. Им зарплату дают всю, без вычетов на питание. Они сами скидываются. Кто по “морской схеме”, кто по “пиратской”, кто вообще по “суворовской”, это как при царе. Нашли старые Уставы и рады стараться, суки. Суть во всех схемах одинаковая: как все сложатся, ротный артельщик продукты закупает, и все видят, сколько чего. Кому-то покажется, что скрысил — никто разбираться не будет. Вся рота ночью придет, каждый дужкой от кровати влупит. Никакого приварка поваром быть, один головняк только.

Поезд замедлил ход, пополз не быстрее пешехода; все завозились.

— Наверное, высадка скоро.

— Пора бы. Надоело ехать. Еще не строили ничего, а стройбат уже поперек горла.

— Ты, видно не строитель.

— Никто не проверял. Вдруг я прирожденный коноплевод. А ты — наладчик доильных аппаратов.

— А че, работа козырная, сиськи дергать.

— У коровы же!

— Да ему и корова не даст, если не привязать.

От моря до станции берег желтел короткой сухой травой. Ветер крепчал; все поежились и решили, пожалуй, прикрыть большую сдвижную дверь.

Сходили на тормозную площадку, принесли оттуда и сунули в печь белый силикатный кирпич, год пролежавший на промбазе батальона, в цистерне с соляркой. Кирпичи немилосердно воняли, почему и сложили их снаружи вагона. Зато, пропитавшись дизтопливом, неплохо заменяли дрова. Пока вся солярка из кирпича выгорала, проходило добрых часов шесть, и дежурный все это время мог не отвлекаться на поминутное сование в топку мелких поленьев, рассыпающихся пеплом быстрее, чем закрывалась печная дверца.

Поезд скрипнул тормозами; все похватались кто за что успел. Рвануло; загремели сапоги, лопаты, бухнули те самые кирпичи за стенкой. Поезд встал. Через пару минут вдоль вагона побежал ротный:

— Выходи строиться!

Строительный батальон выгрузился на почву чужой планеты.

Чужую планету к приезду стройбата успели очень сильно благоустроить. Все видели, что поезд шел сквозь натуральный город, и немаленький: хороший такой райцентр, тысяч на двести— двести пятьдесят населения. Много зелени, улицы, магазины, троллейбусы…

Взводный лейтенант обещал за ударный труд нормальные увольнения в город — а там и кино, и домино; ну, кто пьяный вернется, сами знаете, что будет.

Бойцы строительных войск, разумеется, знали. Многие проверили на опыте. Так что первую неделю послушно сидели в карантине, никто никуда не рвался. Работали вполсилы: какие-то насыпи, новые железнодорожные пути, развилки, столбы и решетчатые фермы для натяжения медного провода. Видимо, собирались пускать электровозы; Сей-Мамед не мог понять, откуда здесь электричества столько. Но Умник за обедом проболтался: видел он передвижную электростанцию, чуть ли даже не атомную — читал когда-то в “Технике Молодежи”, так совпадение до рисунка на кожухе.

Умника Сей-Мамед пока не раскусил. Это с Василем все просто: он хозяин. Курил сигареты за четырнадцать копеек, а как везли через Москву, там в киосках со столичной наценкой, шестнадцать копеек — Василь аж курить бросил. Справный дядька будет, как вырастет. Завербовался потому, что обещали тут немалые деньги. К гражданским строителям не полез. У них там и оклады со всеми “северными” — “дальневосточными” надбавками, и кусок земли бесплатный — ага, попробуй прощемись. Конкурс огромный. Краснодипломники из лучших семей рейку для нивелира носят, а золотые медалисты шуршать на лопате почитают за великое счастье. Как же: фронтир! Передний край! Иной мир!

Тьфу…

В общем, Василь пошел вольнонаемным. Стройбат никогда избытком людей не страдал, и проглотил Василя не жуя, безо всяких там конкурсов. Грамотный, сравнительно непьющий, без приводов в милицию — по меркам стройбата, золотой фонд. С порога десятником — ну, то есть, ефрейтором, командиром отделения. В хлеборезы Василь уже сам пробился, благодаря той хозяйственной сметке, которой делился в вагоне с Умником.

А вот что Умник в стройбате забыл, откуда и как сюда попал — Сей-Мамед все голову ломал. Умник вроде бы вышел из хорошей семьи, учился в московской понтовой школе. Даже, рассказывал, космонавт к ним приезжал, очень классный дядька. Поведал кучу разных историй, на вопросы отвечал. Умник, например, спросил: “К чему сложнее всего привыкнуть в космосе?” Космонавт ответил: “В космосе-то еще ничего. Вот, помню, на Землю вернулся, отпустил по привычке любимую кружку плавать вокруг стола. А она бац, и вдребезги. К земной гравитации привыкать всегда печаль.”

Сей-Мамед отношение к космосу пока не определил. Понять, зачем оно, невозможно. Ну полетели на Луну там, на Марс. Так сами же очкарики бухтят, что-де условия для жизни там отсутствуют. Нет воздуха, нет воды, жарко, притяжение, радиация всякая. То ли дело портал. Вкатили всем поездом, кое-кто пьяным въехал, не просыпаясь.

Но вообще у Сей-Мамеда от космоса, науки и всякой там фантастики натурально дыбом вставали волосы на голове и в других местах. Кругом покорение природы, разгадки тайн всякие. Нету кино про маленького человека, про человека обычного. Как там говорил тот “политический” на пересылке: “Вся наука, все открытия в конечном счете должны обеспечивать существование людей.”

За это, видать, и посадили. А что он там якобы против соцбаллов протестовал, так это, стопудово, приписали. Менты приписками занимаются ничуть не хуже агрономов, Сей-Мамед узнал доподлинно, еще когда отбывал первый срок…

Под вечер они закончили выкладывать вдоль рельсов рампу из шпал. Длиной на двадцать одну платформу. Заказывали на тридцать пять, но шпалы кончились, так что решили завтра дошить, когда с пятого участка еще подвезут. Ну да не война, день подождут. Что-то приедет разгружаться. Бульдозеры, может — экскаваторы. Колесные машины не могут повернуть прямо с платформы, а гусеничные могут. Еще на гусеницах бывают краны. Которые больше двадцати пяти тонн поднимают, они все на гусеничном ходу. Но тридцать кранов одним составом не привезут, незачем.

Что еще на гусеницах ездит?

Сей-Мамед внезапно представил эшелон с танками. Кино… Как его там… “В огне брода нет”. Сплюнул. Вот коммунисты, кутак питак уроды. Везде войну тащат.

Ладно, пошабашили. Свои небольшие краны отогнать на линейку, моторы заглушить. Осмотр техники, вроде бы все цело. Хоть сегодня не возиться с ремонтом до полуночи. Марш на построение, а потом два километра до казарм. Шакалы свирепствуют, за устав дерут, прямо как не в стройбате.

Разместили стройбат в бетонных “кубиках”. Бетонные соты холодные и сырые, каждый день протапливай, лето, не лето. Хорошо только, по пьянке не спалить. А, ну и сквозняков нету — так себе преимущество, если честно. Уголь можно брать на портовом складе, его тут миллионы тонн. Моряки говорят, к востоку на каком-то полуострове Топор или Молот нашли железо и чуть ли не золото. Ну, “вест” — это же на моряцкой фене “восток”, на “в” начинается. Как “запад” — “зюйд”, и восток так же. Пароходы туда катаются часто, для них “черного золота” запасены горы.

На построении объявили: после помывки и ужина все идут в клуб. Культурная программа, кют чумый бятяк. Кино привезли — и снова, сектен, про космос! Так ладно бы — но все радуются, как нанятые. Неужели за столько лет не надоело? Не возьмут в космос никого из военстроя, какой смысл чужому фарту радоваться?

Правда, что кормили тут хорошо. Прямо как не в армии. Не просто “мясо белого медведя” с волосатой шкуркой, расщедрились даже на хороший салат. Сей-Мамед ел такое раз в жизни: просочился на свадьбу. Там давали селедку под шубой. Здесь то же самое, только не положили селедки.

Умник, падла, все равно недоволен остался. Бурчал: “Шедевр гастрит-арта.” Что такое “шедевр”, что такое “гастрит”, все знают. А при чем тут “арта”? Новомодное словечко из последних фильмов. Артиллерия, вроде.

А, догадался Сей-Мамед. Это в казарме будет потом. Артиллерия. По площадям и точечно. Хоть в противогазе спи. Да, поспать бы сейчас… Нет, на культуру тянут. Космическое кино смотреть, кутагымамы.

Сей-Мамед поймал себя на том, что старается не поднимать глаза к звездам.

Звезды на чужой планете оказались крупные, яркие. Зарево города и порта осталось дальше на восток, черное глубокое небо читалось превосходно — только Сей-Мамед и дома созвездий не учил. Бесполезное знание.

Вышли из клуба, ждали команды на построение и марш-марш в располагу.

Василь вертел в руках пустую пачку, уже за тридцать копеек, и радовался, что бросил курить раньше. Теперь не так жалко.

Умник поодаль, в компании раззявивших рты дурней третьего взвода, вещал:

— … Давайте вспомним эту самую фантастику в плане быта. На Марсе яблони, в космических просторах межгалактические корабли. И че, на Земле в это время дисковые телефоны, примусы и компьютеры с полкомнаты?

Ему что-то отвечали, перемежая буханьем смеха. Сегодняшнее кино, конечно, выдумано сильно. Пока там космические корабли бороздят Большой Театр, жена космонавта дома готовит, а робот-кухня ей подсказывает. Чтобы дети под руки не мешались, им для игры кибернетический кот. Звонят все друг дружке по видеофону. На природу выпить летят “флипом”, автопилотом. Никакого тебе вождения в нетрезвом виде. Ну да, так вас гаишники и пустили в будущее, где они не понадобятся.

Сей-Мамед вообразил: входит весь такой из себя космонавт в марсианскую гостиницу. Думает: ну, наконец-то, можно не вытираться тряпочками, экономя воду, а культурно ионный душ принять. И тут ему табличка на двери: “Ионоснабжение отключено до 15 июля, в связи с профилактикой ионопровода. Приносим извинения, МарсИоноканал.”

— Привет, — сказал кто-то за плечом. Сей-Мамед вздрогнул. Странно знакомый голос предупредил:

— Не оборачивайся. Я тебя узнал. Ты не Сей-Мамед, как в документах написано. Ты — Гиря. Мы с тобой из Долгопрудного бежали.

— Что… Дальше?

— Дальше, Гиря, не думай на лесоповале отсидеться. Ты в игре, и первый ход уже сделан. Выполнишь, что скажу. Иначе я тебя сдам. А ты рецидивист, и тебе не срок, тебе вышка. Понял?

— Понял. Делать-то чего надо? Песок в буксы подсыпать или цемент красть? Еще фантики в газетные автоматы могу засовывать. Интересует?

Голос усмехнулся — Сей-Мамед с трудом различил смешок среди отвратительно веселых криков третьего взвода.

— Нормально, Гиря. Все будет, как на воле. Тебе понравится. Начни с кодлы. Подбери таких, чтобы не зассали. А че делать будем, потом скажу.

Голос исчез. Не зима, шаги по снегу не хрустят, не поймешь: куда скрылся. И Умник этот с дебилами своими. Весь вечер на арене, амавес! Не слышно ни кутака.

— … Всю ночь комары кусали — утром проснулся, подушка в крови.

Сей-Мамед не выдержал, гаркнул так, что обернулся весь батальон:

— Так их после этого рвало! У вас, дохрена умных, кровь ядовитая!

Не вышло сорвать зло. Все решили: вот молодец Сей-Мамед, как здорово пошутил. И снова засмеялся весь батальон.

Батальон выгружался ночью, под крупными, яркими, чужими донельзя звездами.

Первая рота сошла с платформ на шпальную рампу, а оттуда на грунт, как по ровному. Комроты вынул карту, почесал затылок; пальцы ткнулись в холодный клапан шлемофона. Даже на Земле магнитный полюс и северный не совпадают. Но на Земле точно известно, на сколько градусов не совпадают. Циферка поправки на каждой карте печатается. А тут планета другая. Где магнитный полюс, где под ногами местная Магнитная Аномалия — черт знает. Куда курс рисовать?

В частях Постоянной Готовности лишнего знания не бывает. Небо ясное, а вчера на инструктаже раздали справочники созвездий. Так что командир определился по небу, флажком крутанул: за мной, мол! Танки газанули в район сосредоточения, чтобы не попасть под возможный удар с воздуха. Ну и что, что война не объявлена. В частях Постоянной Готовности мирного времени нет. Их готовность к бою — постоянная. Они всегда так выгружаются.

Вторая рота скатилась одновременно с первой: упражнение-то простенькое. Запылила куда-то в сторону, и по той же причине: не ждать гостей на голову.

А на третью роту съездов не приготовили. Видать, в принимающей стороне, какой-то ветеран, помня военные штаты, решил: длина рампы — на двадцать одну платформу. Потому что батальон две роты по десять и машина командира.

Только армия давно перешла на новые штаты. И теперь в полку сто машин, а в батальоне тридцать. На третью роту рампы не хватило. В обычном полку пришлось бы ждать, пока первые две роты съедут, пока локомотив чуть вперед подаст.

Отмороженные “академики”, видя, что поезд вытянут в ровную нитку, что откосов по бокам путей нету, свели танки с хвостовой платформы, “в торец”. Просто следующая машина пригружала сцепку, чтобы крайняя платформа не вставала дыбом. Танк разгонялся, сколько получалось, прыгал на рельсы — как привычный трамплин, высота всего-то метр — и потом, отъехав по возможности дальше, сворачивал аккуратно, под небольшим углом, чтобы не разломать путь.