Выслушав все это непотребство, Ганс полез в свой планшет. Поколдовав над извлеченной картой и полученной радиограммой пару минут, отложил карандаш и задумчиво почесал щеку.
— Мнда. Похоже, спокойная жизнь кончилась — завтра будет жарко! Йохан, передай по колонне приказ остановиться. Командиров взводов — сюда!
Через пару минут после того, как радист передал сигнал, к замершему штабному БТРу, борт которого был украшен белой надписью "KiTi" (таким нехитрым способом Ганс решил увековечить свои приятные воспоминания о Кристине Терезе), подтянулись все младшие командиры роты. Взводные два и три (бывшие ближе всех в колонне) прибежали пешком, Эмиль примчался из "обоза" на своем любимом "ковшике", а Швайнштайгер, назначенный комвзвода1, подрулил прямо на своей самоходке и лихо сиганул через борт БТРа прямо со своего командирского места, не снимая модных темных очков с зеркальными стеклами — пижон чертов.
Едва все расселись, Ганс расстелил на откидном столике карту с только что нанесенными отметками.
— Итак, камрады, вечерний отдых отменяется. Начинается настоящая работа! Сегодня до наступления темноты мы должны достигнуть Збруево. — Карандаш уперся в мелкую надпись на карте. — Эмиль, как у нас с горючим?
— Запас есть, командир. На одну заправку зверюшкам хватит, а колесные и так пока неплохо залиты.
— Ясно. Тогда так: сейчас остановка на полчаса — осмотреть технику и дозаправиться. Потом — марш. Полевой кухни нам сегодня не видать, поэтому разрешаю вскрыть сухие пайки. Жрать будем на ходу. Выступаем нынешним порядком. Свиненок[89] — в авангарде. В этом Збруево нас должен поджидать первый батальон 2-го полка, но никаких гарантий, так что — повнимательней. Легкую разведку на "фольксвагенах" — вперед, пусть идут завесой. И не зевать. Всё, по местам!
Синие стрелы, изображавшие на штабных картах направления немецких ударов, стали загибаться навстречу друг другу, как крючья, впиваясь все глубже и глубже в группировку "красных". Манштейн сделал еще один шаг к своему маршальскому жезлу.
* * *
А Марченко всё это время шагал в совсем другом направлении, хотя повышения в звании в итоге тоже не избежал. После того, как его бригаду отвели с фронта, Рома и остальные уцелевшие бойцы смогли наконец-то спокойно передохнуть. Вновь стала регулярно появляться горячая пища, время на сон и даже давно забытые походы в баню — жизнь налаживалась! Много ли надо, в самом деле, для человека, с таким трудом сохранившего самое главное — жизнь? Снаряды не свистят каждые пять минут — уже хорошо, даже замечательно! А тут еще и баня с горячим супом, и каша с американской тушенкой, которая в последнее время начинала играть всё более заметную роль в солдатском рационе. Так что Роман был более чем доволен.
Еще больше ему подняли настроение дальнейшие события — командование, в неизъяснимой мудрости своей, не просто отвело бригаду на сотню километров в тыл, а отправило ее аж в Вологду. По меркам второго года войны, это был уже глубокий тыл, со всеми, как говорится, вытекающими. Но высшее командование не угомонилось и после этого! Словно желая разом искупить все свои реальные и мнимые прегрешения перед Марченко, начальство, в лице командира бригады, буквально засыпало Романа наградами. Сперва, было утверждено присвоение ему звания сержанта — Ромины петлицы украсила еще одна пара малиновых треугольников. Затем, абсолютно неожиданно для всего личного состава, состоялось общее построение бригады, на котором какой-то пузатенький генерал-лейтенант, прибывший из штаба армии, толкнул речь и вручил награды тем командирам и красноармейцам, которые уцелели из первого состава бригады и прошли с нею через все зимние бои. Таковых оказалось не так уж и много, и среди этих отличившихся был свежеиспеченный сержант Марченко, грудь которого украсила медаль "За отвагу". Филатову же и вовсе вручили "Красную звезду".
А вскоре после награждения немногочисленный личный состав бригады был огорошен очередной новостью: их часть будет расформирована! При этом все уцелевшие бойцы и командиры будут влиты не куда-нибудь, а в состав 19-й гвардейской стрелковой дивизии! Марченко, окольными путями, узнавший эту новость одним из первых, тут же отправился на поиски старшины, горя желанием поделиться полученными известиями и обсудить вытекающие из них перспективы.
Филатов отыскался на заднем дворе временной казармы их батальона, которая до войны была частью какого-то профтехучилища. Митрич был занят тем, что придирчиво рассматривал свои сапоги, только что тщательно вымытые и начищенные, но, тем не менее, выглядящие довольно жалко — несколько месяцев, в течение которых старшина попеременно месил ими, то снег, то грязь, не прошли для обуви даром. За этим глубокомысленным занятием его и застал Роман.
— Здорово, орденоносец! Что, обувка каши просит?
— Здорово, коль не шутишь. Просит, зараза. Это ж ты, прощелыга, вечно себе что-то достаешь, а мы люди простые — что выдали, то и носим.
Рома пожал плечами:
— Хочешь жить — умей вертеться! Я, между прочим, свои последние сапоги с убитого лейтенанта снял, а тебе кто не давал?
Старшина задумчиво поскреб щёку и выдал:
— Не по-людски это, мертвых обирать... Да и размера подходящего не попалось... Тебе хорошо — в твоем сорок втором половина армии ходит, а мой сорок пятый еще попробуй найди!
Марченко ухмыльнулся:
— Вот чтоб ты без меня делал, а? Ладно, будут тебе новые сапоги. Скоро! Да не грязедавы какие-нибудь яловые, а хромовые!
Филатов оторвался от созерцания своих сапог и окинул скалящегося Романа задумчивым взглядом:
— Я тебя, прохвоста, как облупленного изучил — не станешь ты такими вещами шутить. Со мной не станешь. Так что говори, что разузнал. И если вдруг окажется, что ты всё же пошутил, то я тебя, паразита, мигом определю в хозкоманду, что вечерком на станцию отправляется — там как раз на погрузку угля такие веселые нужны!
Не переставая ухмыляться, Ромка благодушно отмахнулся от страшных угроз и, как ни в чем не бывало, продолжил:
— Да ладно тебе, Митрич, расслабься — всё по-честному. Я тут писаря нашего разговорил, из штаба бригады... В общем, расформировывают нас, такие дела.
— Тааак. Расформировывают — понятно. У нас в роте сорок человек, на весь батальон двух сотен не наберется, с писарями и прочими ездовыми. В бригаде — меньше тысячи. Не соединение, а слёзы одни. Только при чем тут мои сапоги?!!!
— А при том, что расформировывают нас не просто так. Всё, что от нашей бригады осталось, вольют в 19-ю стрелковую, да не простую, а гвардейскую. Так то!
— Интересно девки пляшут! Это что ж получается: мы теперь гвардией станем?
— Истину глаголешь, Митрич! И мнится мне в этом глубокий смысл: не иначе как командование наше прознало про беду твою и решило пособить. Чай в гвардии вещевое довольствие получше будет, да и зарплата вдвое от нашей. Так что крути дырку скорее, бо значок на грудь цеплять будет некуда. А за сапоги не волнуйся — будут! Не допустит советская гвардия, чтобы такой геройский старшина без сапог остался!
Глава 15 "Сталинград"
Май и июнь 42-го года выдались жаркими во всех отношениях. Весенние грозы отгремели быстро — ничего похожего на ливни 41-го, вызвавшие настоящий потоп в Юго-Восточной и Восточной Европе, не было и в помине. Зато "военные грозы" бушевали с неослабевающей яростью. В донских степях бурлил очередной "котел", на этот раз с центром в шахтерском городке с совсем не русским названием Миллерово. На Тихом океане маневрировали авианосные и крейсерские соединения, стремясь расчистить дорогу десантным флотилиям. 8-я британская армия, сумевшая таки в середине мая с третьей попытки сдвинуть франко-итальянские войска с линии Марет, готовилась к наступлению на новую оборонительную полосу, созданную войсками оси южнее Туниса. Британское бомбардировочное командование решило активизировать воздушную войну в Европе, для чего организовало первый налет на Германию сразу тысячи бомбардировщиков. Целью "соединения тысяча" был выбран Кёльн, на который в ночь на 30-е мая было сброшено 1455 тонн бомб, вызвавших многочисленные разрушения и пожары в центральной части города.
Но все эти погодные и военно-политические катаклизмы волновали Гейдриха постольку поскольку. Пусть об этом голова болит у фюрера и генералов. Куда больше в этот момент его занимала новая расстановка сил, складывающаяся вокруг Гитлера. Сейчас, пока еще не всё устаканилось после переезда ставки, есть неплохой шанс половить рыбку в мутной воде, не привлекая излишнего внимания. Вот этим Гейдрих и занимался, отправившись осматривать окрестности "Вервольфа" в обществе заместителя фюрера по партии Рудольфа Гесса[90]. Серьезный разговор пока не клеился, но Рейнхард не терял надежды.
— Что тут слышно, Рудольф?
Гесс коротко хохотнул:
— Ха! Неужели в Райхе есть еще хоть что-то, что тебе не было бы известно?
Настроение у зама Гитлера по партии явно было приподнятым. Оно и к лучшему. Гейдрих вежливо хмыкнул в ответ.
— Представь себе! За делами как-то упустил, что тут у вас творилось после переезда. Это ты можешь бездельничать, а я вот пока такой роскоши позволить себе не могу. — Гейдрих пожал плечами и издал демонстративный вздох сожаления.
— Ну да, ты у нас человек занятой. — Гесс снова хмыкнул. — Слыхал наши губернаторы чуть не обделались с перепугу, когда ты нагрянул со своей инспекцией к этим доморощенным царькам?
— А-а... — Рейнхард Тристан изобразил рукой неопределенный жест, долженствующий продемонстрировать легкую досаду. — С этими назначенцами всегда одна и та же история — у них от чувства собственной значимости и почти неограниченной власти просто крышу сносит. Считают, что виселица — лучший аргумент на любой случай... Ну и воруют, конечно, куда ж без этого?
Самое паршивое то, что с этим ничего не поделаешь — другие кандидаты еще хуже. Райху катастрофически не хватает достойных людей. Война забирает лучших, а для работы в тылу приходится довольствоваться всякой мразью.
— Что, настолько плохо?
— Да нет, все нормально, насколько это вообще возможно, я ожидал худшего. Все-таки общие директивы имперского правительства по Прибалтике не дают нашим гауляйтерам там особо разгуляться — на этот регион у нас слишком большие планы. А с Украиной нам просто повезло. Этот Вехтер настоящая находка — добросовестный бюрократ-энтузиаст — редчайшее сочетание! Благодаря его усилиям, ситуация в рейхскомиссариате более-менее стабильна. Недовольных, конечно, хватает, особенно в городах — там жителей крепко прижали с продовольствием. Но в целом всё не так уж плохо. Все обычно сводится к мелкому саботажу. Партизаны в лесах, конечно, пошаливают, но это пока не критично. Большинство населения еще не готово идти на открытый конфликт с нашей властью. Им пока еще есть что терять. Да и страх... Знаешь, в любви наших гауляйтеров к виселицам все-таки есть что-то рациональное.
Гесс рассмеялся незамысловатой шутке, но тут же, оборвав смех, резко посерьёзнел и поинтересовался:
— Как думаешь, если отправлять этих тыловых крыс на несколько месяцев на фронт, это пойдет им на пользу?
— Им — может быть, Райху — не знаю. Но попробовать стоило бы, а то некоторые партийные бонзы и прочие "руководители на местах" уже ведут себя куда хуже, чем евреи в изображении нашей пропаганды. Воруют, что ни попадя, и непрестанно грызутся за власть, стремясь в тоже время избежать какой бы то ни было ответственности. И при этом не устают орать о своих арийских корнях и истинно германских доблестях. — Произнеся эту тираду, Гейдрих презрительно сплюнул себе под ноги, демонстрируя свое отношение к таким горлопанам. Но гитлеровский зам, казалось, не оценил момента. Прищурившись, Гесс ехидно сообщил:
— А вот кое-кто наоборот утверждает, что все беды проистекают от того, что в партию под видом арийцев затесалось слишком много евреев и их потомков.
Гейдрих весело расхохотался.
— На меня что ли намекают? Или все же на Мильха?
— Да на обоих, в общем-то, но больше все же на тебя. С Эрхардом и так всё понятно. А что тебя так развеселило?
— А меня всегда развлекали подзаборные шавки у которых достает наглости тявкать, но не хватает мозгов, чтобы задуматься о последствиях своего поведения. Поди опять твой помощничек отличился?
— Да. Только я бы на твоем месте не относился к этому так легкомысленно — Борман не подзаборная шавка. Это хитрая бестия, которая метит очень высоко.
Гейдрих мысленно потер руки — кажется разговор, ради которого он затеял эту прогулку, наконец-то начался.
— Видишь ли, Руди, я ведь не зря руковожу партийной службой безопасности с момента ее создания. И, кажется, еще никто не посмел заявить, что я плохо знаю свое дело. Так что этот толстомордый управляющий может намекать на мои еврейские корни, может подозревать о них, может даже официально заявить о своих подозрениях, если у него мозги совсем атрофируются. Но ни он, ни кто другой никогда не сможет ДОКАЗАТЬ, что у меня были еврейские или еще какие-то не немецкие предки. Уж поверь мне — многие пытались. А вот я могу без труда доказать, что этот прощелыга злоупотреблял партийной кассой взаимопомощи и своим положением при фюрере и еще много чем, до чего смог дотянуться своими загребущими ручонками. Кстати, это и в твой огород камень — это ведь твой подчиненный. Надо лучше следить за кадрами, Руди. — Последняя фраза была произнесена нарочито невинным тоном. Гесс резко помрачнел.
— Если ты думаешь, что мне нравится поведение этой лисы, то ты ошибаешься. Эта хитрая скотина мне совсем не по душе. Но фюрер носится с ним как с писаной торбой — прохвост повернул всё так, что теперь все дела фюрера идут через него.
— Не слишком ли много власти для секретаря?
— Слишком! Если на то пошло, эта хитрозадая тварь вообще метит на мое место, а то и выше.
— Но пока что выше ты. И еще ты старый соратник фюрера, в отличие от него. Так в чем же дело?
— Фюрер дорожит им. Он делает много технической работы, а Адольф считает это незаменимой помощью.
— Да неужели? А наш дорогой фюрер знает, какова цена этой помощи?
— Этого даже я не знаю. Борман очень ловко все проворачивает.
— Зато это знаю я...
Гесс бросил заинтересованный взгляд на собеседника и наткнулся на оценивающий прищур Гейдриха.
— Ты предлагаешь...
— Да.
Гесс отвернулся и принялся разглядывать окружающий ландшафт (надо сказать, довольно симпатичный). Гейдрих, не вмешиваясь в ход размышлений потенциального союзника, задумчиво вертел в руках сломанный по дороге прутик с оборванными листьями, который он превратил в некое подобие стека. К чему торопить события? Необходимые слова сказаны, осталось только подождать результата. Наконец Рудольф прервал свое задумчивое созерцание.
— И чего же мне это будет стоить а, Рейнхард?
— Ничего.
— То есть?
— А что непонятного? Истинные национал-социалисты должны помогать друг другу, иначе всякие карьеристы вконец извратят смысл нашего великого движения. — Уголки губ Гейдриха слегка дрогнули, демонстрируя истинное отношение к произнесенной патетической речи. Гесс тоже не удержался от ухмылки.
