Шеранн охотно отвечал на приветствия соотечественников, но качал головой на все расспросы.
Наконец вниз спикировали припозднившиеся — Владыка Шетарр, за которым следовали Защитник Шайдирр и Правитель Шейленн.
Когда драконы убедились, что в сборе вся Семья, Защитник потребовал внимания, кратко рассказал предысторию и предоставил слово Шеранну.
Молодой дракон начал рассказ в полнейшей тишине, но когда назвал имя обвиняемого, тот не выдержал.
— Что ты хочешь этим сказать? — гневно пророкотал Правитель. — Да ты, мальчишка...
— Погоди, — тронул его за руку Владыка, — он имеет право сказать. Пусть говорит.
— Ты мне не веришь? — удивленно склонил голову к плечу Правитель.
— Верю, — пожал плечами Шетарр, — но это не повод заставлять его молчать. Уверен, ты легко опровергнешь все доводы Шеранна.
Правитель раздраженно махнул рукой и отвернулся, кажется, не столь убежденный в своей правоте, как уверял.
— Говори! — повернулся к молодому дракону Владыка, и не разобрать было, одобряет ли он дерзость Шеранна.
Правитель одарил смутьяна ненавидящим взглядом, а Защитник подбадривающе улыбнулся племяннику.
— Да будет огонь свидетелем того, что я говорю правду! — торжественно произнес Шеранн. — Я обвиняю Правителя Шейленна в том, что он узурпировал власть!
Огненные вокруг зашевелились, заворчали.
— Тихо! — властно прогремел Владыка, перекрывая всеобщий гомон. — Ты понимаешь, сколь серьезно это обвинение?
— Да, — склонил голову молодой дракон. — И сознаю, что мне не жить в Семье, если огненные признают его невиновным.
— Тогда продолжай, — оскалил зубы Шетарр и рявкнул на Правителя, который попытался подать голос: — Потом! Тебе дадут слово.
Шейленн проглотил возмущенную тираду и смерил Владыку яростным взглядом, но не посмел возразить главе Семьи на глазах у всех.
В полной тишине Шеранн в красках описал свои приключения, зачитал вслух выдержки из дневника и закончил свой рассказ признанием покойного Шейлитта.
Над долиной повисло недоверчивое молчание. Драконы переглядывались, хотя некоторые, кому было известно больше других, прятали глаза.
— Ты хочешь сказать, что мы должны поверить в эту чушь?! — наконец насмешливо осведомился узурпатор. — В признания наркомана и записки выжившего из ума старика, который давно сгинул и не может ни подтвердить, ни опровергнуть свои слова?
— Зачем же? — Шеранн просто-таки лучился насмешливым превосходством. — Покажи, что ты истинный правитель пламени. Этого будет вполне достаточно. Иначе власть по праву принадлежит не тебе, а Шейтирру, — он указал на дракона, стоящего в первом ряду. Тот улыбнулся, даже скорее оскалился, казалось, готовый вцепиться в горло противника.
Владыка чуть нахмурился, кивнул, и Правителя окружило пламя — будто ощерившийся капкан. Из огня выглянули собачьи морды — принюхались... и зарычали, яростно оскалившись.
— Ты сумеешь усмирить свору? — усмехнулся Защитник, глядя прямо в неверящие глаза Правителя.
Псы не тронут своих, но подчинятся лишь вожаку. Истинных вожаков трое: Владыка, Защитник и Правитель, и только они способны заставить огненных псов скулить и ластиться, будто щенки.
Можно провести драконов, исказить заклятие и долгие годы лгать и выкручиваться, но нельзя обмануть саму стихию!
Кому покорится свора — тот и есть подлинный вожак.
Драконы замерли вокруг, молчаливо наблюдая за происходящим. Шейленна не любили, но он был сильным, умным, умел увлечь за собою...
Псы, ворча, двинулись вперед, сужая полукруг.
Правитель выставил вперед руки и что-то пробормотал скороговоркой. Толпа вокруг него взорвалась негодующими выкриками: невместно для дракона усмирять огонь заклятьями!
Кинув отчаянный взгляд на соплеменников, Шейленн выпрямился, приосанился, повелительно простер длань и властно приказал: "Место!". Псы зарычали, презрительно обнажая клыки, а потом, подчиняясь тихому приказу "ату!" Шейтирра, ринулись вперед.
Правитель постоял еще мгновение, с нарастающим ужасом глядя на собак, источающих яростное пламя и вполне осязаемых, готовых вцепиться ему в глотку и... повернувшись, бросился прочь, силясь убежать, спастись...
Драконы расступились, пропуская его, в каком-то оцепенении наблюдая, как огонь травит бывшего Правителя, как тот пытается скрыться...
Тщетно. В каких-то двадцати шагах свора настигла мнимого вожака, повалила и исступленно принялась кусать, терзать, рвать на куски...
Расправа была недолгой. И вот уже стихия Шейленна рванулась наружу, сминая мешающую плоть, как бумагу, грозя затопить все вокруг океаном пламени... но псы кинулись вперед, в самое средоточие огня, и тот вспыхнул ярче, охотно коснулся морд, пробежался вдоль хребтов... и осыпался у хвостов безвредными искрами, тут же с шипением поглощенными снегом.
Свора встряхнулась, развернулась и потрусила к стоящему чуть в стороне Шейтирру. Предводитель подошел к дракону, завилял хвостом, ласково ткнулся носом в подставленную ладонь, ожидая похвалы. Тот не заставил просить себя дважды — потрепал пса за уши, погладил умную морду, вокруг которой, словно рыжая шерсть, топорщились язычки огня. Вожак восторженно взвизгнул и оперся лапами на плечи Шейтирра, своим весом повалив его на спину, потом облизал лицо дракона и, не оборачиваясь, коротко тявкнул. Видимо, остальные ждали лишь этого — тотчас псы кинулись на лежащего навзничь нового Правителя, торопясь выразить переполняющее их упоение. Шейтирр, смеясь, пытался уклониться от повизгивающих сгустков пламени, и вся группа весело копошилась на стремительно тающем снегу...
Когда дракону наконец удалось усмирить свору и подняться, выглядел он не слишком презентабельно — весь перепачканный, взлохмаченный, в одежде, сплошь покрытой подпалинами (от избытка чувств псы не замечали сыпавшихся искр, которые не могли навредить сыну стихии, но вот его наряд не был столь устойчив к пламени).
— Приветствую тебя, Правитель Шейтирр! — хмуро провозгласил Владыка, пытаясь улыбнуться новоявленному советнику. Но горькие складки у губ отказывались складываться в улыбку, а на лбу пролегли глубокие морщины. Тяжко терять друзей, еще хуже, если вдруг оказывается, что никакой дружбы не было, что ты принял за нее обычный расчет...
И терзающая мысли вина — ведь он верил отговоркам Шейленна, закрывал глаза на нежелание того призывать свору, принимал за чистую монету срочные дела, каждый раз возникающие у того накануне праздников.
Что ж, пройдет время, боль сгладится, и быть может, новые товарищеские узы заступят ушедшее, и кровоточащую рану в душе заменит шрам — уродливый, но уже не столь болезненный.
А пока... пока довольно будет и мира для драконов. Такова уж судьба правителей — в первую очередь заботиться о благе подданных, конечно, если это истинные владыки, с пеленок воспитанные в духе служения своему народу.
Потеряв Шейленна, противники автономии лишились своей самой главной фигуры влияния, и теперь не могли сплести новую паутину.
А значит, миссия Шеранна была успешно завершена...
Глава 39.
Первые недели после помолвки госпожа Чернова помнила смутно. Она садилась за стол, когда Лея звала обедать; улыбалась гостям, буде таковые приходили; была тиха и любезна с женихом...
София не вспоминала, не терзалась сожалениями, даже не проклинала. Просто жила, как заводная игрушка, всецело поглощенная каким-то странным оцепенением.
Одного она делать не могла: гадалка не могла заставить себя коснуться рун. Когда домовая впервые намекнула ей, что вновь появились желающие поворожить, София лишь покачала головой. Лея осуждающе поджала губы, разгладила фартук в премилую розочку и отбыла, а молодая женщина разрыдалась.
Выплакавшись, она достала из секретера заветный мешочек, высыпала его содержимое на диван и долго молча смотрела на разбросанные по покрывалу руны.
Будто во сне, протянула руку и, не задумываясь, вытянула несколько знаков. О чем тут задумываться? Все это время ее терзал лишь один-единственный вопрос.
"Отила", "хагалаз", перевернутые "уруз" и "турисаз" — они только бередили рану, напоминая о невосполнимой потере.
"Отила" — что-то изжило себя и должно уйти из ее жизни. Слабое утешение, что ему на смену непременно придет что-то новое.
"Хагалаз" — разрушение, полный разрыв.
Перевернутая "уруз" — потери, неудачи, разочарования.
И, наконец, "турисаз" в обратном положении. Запертая дверь, о которую госпожа Чернова билась грудью в бессильных попытках отворить...
Неутешительный расклад.
Издеваются? Сочувствуют? Ворожея впервые не могла разобрать их тихого голоса. Она плакала, слезы капали на пальцы, и казалось, что это руны заливаются слезами...
— Зачем вы лгали о его любви? — горько сказала София, перебирая деревянные плашки.
Всего-навсего раскрашенные кусочки дерева!.. Нет, даже сейчас она не могла так считать, не могла относиться к ним без должного уважения. Они не виноваты, что она — плохая гадалка. Совершенно ясно, что София не сумела правильно трактовать выпавший расклад, поддалась чувствам, оступилась. Ведь те же "кано" и "ингуз", которые она тогда поняла как указание на пылкие чувства, в действительности могли говорить и о плотской связи! Не вина рун, что она приняла это за любовь, обманулась, как многие до нее.
Он в ее жизни — целая книга, а она в его — всего лишь страница, которую так легко вырвать, скомкать, предать огню...
Госпожа Чернова просидела над рунами до обеда, уставившись невидящим взглядом на тот единственный расклад, и только силком домовые ее оторвали от мрачных раздумий.
Она почти не притронулась к еде, а потом всю ночь не спала, казнясь воспоминаниями, изводя себя бессмысленными упреками. А наутро встала совсем иной: спокойной и рассудительной.
Мир казался ей неумелой конструкцией из разноцветных кубиков, нагроможденных друг на друга. Чуть-чуть любопытства, неловкие движения детских рук — и неустойчивая постройка рассыпалась. Теперь же было мучительно тяжело перебирать кусочки прошлого, пытаясь вновь собрать из них собственную жизнь.
Тогда, с Шеранном, она позабыла решительно обо всем, отринула ради любви все моральные каноны. И, поплатившись за безрассудство, пребывала в полнейшей растерянности. Свобода, которой учил ее дракон, ныне казалась уже не столь привлекательной, и постепенно, путем долгих размышлений и терзаний, она пришла к выводу о верности своих первоначальных убеждений. Теперь правила приличий уже не казались ей оковами. Перед беспощадным сознанием своего падения София сполна уразумела, что моральные установления были предназначены для защиты от гибельных чувственных безумств.
И теперь она с новым пылом верила в нравственные воззрения, поскольку знала им цену. Собственный опыт куда поучительнее, нежели десятки самых здравомыслящих книг.
Вызывает жалость тот, кто легко сгибается перед ударами судьбы, предоставляя ей крушить себя. Но не меньшего сожаления достоин и тот, кто упрямо отказывается сдвинуться хоть на пядь с привычного места и не желает постигать жизненные уроки. Меняться, оставаясь собой — вот высшая заслуга...
Госпожа Чернова очнулась от своего странного сна наяву, и пусть в груди саднило от неизбывной боли, она сумела взять себя в руки и была вознаграждена сдержанной радостью жениха и сияющим видом домовых. Убедившись наконец, что она не наложит на себя руки и не совершит никакой иной глупости, Стен и Лея вздохнули с облегчением и принялись строить грандиозные планы.
В качестве свадебного подарка господин Рельский выкупил Чернов-парк на имя Софии, и, согласно брачному контракту, поместье должно было отойти их младшему ребенку.
Ребенку... Молодая женщина чуть улыбнулась. Мысли о детях — о ее собственных малышах — примиряли с действительностью, зароняли в душу хоть малые семена радости.
К тому же теперь ей более не требовалось задумываться о хлебе насущном и беспокоиться о своей будущности. Жених показал себя весьма деликатным и внимательным джентльменом, и не было таких нужд Софии, которые он бы не предугадал. Разумеется, принимать от него содержание до свадьбы она не могла, однако драгоценные безделушки и деликатесы дарить не возбранялось.
Господин Рельский был воистину достойным спутником жизни, и постепенно она привыкла к этой мысли. Только рядом с ним молодая женщина оттаивала, даже улыбалась...
Несколько оправившись, София наконец нанесла первый визит в Эйвинд в новом качестве. Наградой ей стал сияющий вид Елизаветы, которая была несказанно рада, что вскоре сможет назвать подругу сестрой, и светилась от счастья за брата.
А вот взаимопонимания с будущей свекровью у нее не вышло, впрочем, рассчитывать на это было бы зряшно.
Господин Рельский старался не отходить от невесты, подозревая, что матушка не преминет наговорить гадостей, поскольку госпожа Чернова в роли невестки не устраивала ее решительно ничем: ни знатности, ни богатства, ни связей! Разумеется, связи с драконами не учитывались, точнее, учитывались, но совсем иным образом.
— Вы просто легкомысленная особа! — ядовито усмехнулась госпожа Рельская, улучив момент, когда Ярослав все же вынужден был оставить Софию без присмотра. Конечно, в гостиной оставалась и Елизавета, но дочери дама не стеснялась совершенно. — Уверена, что и до этого, прости Фрейя, дракона, у вас было немало интрижек. А бедный господин Чернов ни о чем даже не подозревал!
— Глупости! — отрезала София безразлично. — Я никогда даже в мыслях не позволила бы себе изменить мужу. Кроме того, разве нашим дорогим соседям не стало бы об этом известно в кратчайшие сроки? Тем более, я совершенно уверена что господин Рельский самолично за мной присматривал.
Елизавета умоляюще смотрела на мать, не пытаясь вмешиваться, поскольку была научена горьким опытом. В пылу разговора ни одна из них не заметила возращения хозяина дома, который остановился на пороге.
— Сударыня, — проговорил господин Рельский спокойно, но от его безразличного голоса матушка испуганно примолкла на полуслове. — Это мой дом и мое состояние. Так что если вы намерены в дальнейшем оскорблять мою жену, вам будет лучше уехать. Не беспокойтесь, я положу вам щедрое содержание.
Госпожа Рельская достаточно знала сына, чтобы более не чинить препон его браку, хотя, разумеется, это не добавило ей любви к будущей дочери. Но теперь она не осмеливалась демонстрировать свое пренебрежение, лишь некоторая холодность, с которой она принимала госпожу Чернову, выражала ее недовольство...
Так что в жизни Софии все постепенно наладилось, она даже вновь стала гадать, пусть это и потребовало поначалу немалых душевных усилий. Окрестные жители вдруг дружно озаботились предсказаниями своей будущности и толпой повалили к гадалке. Надо думать, что им хотелось взглянуть на скандальную особу, которая столь успешно обелила свое изрядно потрепанное имя и даже окрутила самого завидного холостяка в округе. Молодая женщина делала вид, что ее нисколько не беспокоило это жадное любопытство, тем более, что открыто третировать невесту господина Рельского никто не рисковал.
