И тут Скрипач заплакал. Еле слышно, как-то по-детски всхлипывая, прижавшись виском к ладони Ита, он все плакал и плакал, и никак не мог остановиться.
— Ну? — спросил Ит.
— Тубус... алюминиевый... из-под витаминок... со всей дури... в копчик... чтобы больно стало... я же не мог... вот так... как бы я смог... — Ит чувствовал, что его ладонь стремительно намокает от слез. — У тебя тогда... такая каша... была в голове... чтобы ты знал... просто знал... тебя в том состоянии... изнасиловать было в принципе... невозможно... ни у кого бы не получилось, поверь... даже у тех, кто... в отличие от меня... умеет это делать...
— А кровь откуда была? — Ит уже знал ответ, но ему просто очень хотелось его услышать.
— Молнией... случайно ногу... тебе ободрал... Там кожа тонкая... Я же просто... просто напугать тебя хотел... с любым результатом... пусть бы ты даже меня застрелил... если я чего и хотел... так этого... извини меня... пожалуйста... если сможешь... а потом... как-то не до того стало... приступы эти, киста... и отработка... и...
— Тшшш, тихо, все в порядке, — пробормотал Ит. — Каша была еще та, ты прав... Но, знаешь, ощущение было сильное, — добавил он.
— Так я его того... ногой придерживал... коленкой... — Скрипач снова всхлипнул. — Потому что второй рукой... ох... тебя за волосы... потому что... ооооой... — неожиданно выдохнул он.
— Что такое? — всполошился Ит.
— Больно... слева... и что... ой... что... это...
— Спокойно. Рыжий, да тихо ты! Кажется, легкое расправилось.
Ит надел стетоскоп и принялся слушать. Да, все верно. Слава Богу... Он вытащил из коробки шприц-тюбик с промедолом.
— Слушай... это не про нас говорили... что оно... не тонет?.. — Скрипач все еще всхлипывал, но дышал уже ровнее.
— Про нас, — согласился Ит. — Особенно про тебя, несостоявшийся насильник и многоразовый самоубийца. Я тебе тоже кое-что хотел сказать.
— Что?..
— То, что со мной получилось... я ведь про это тоже думал. — Ит свободной рукой повесил стетоскоп обратно на шею. — И нашел ответ. Еще когда мы были в Домодедово, когда умер тот Сэфес... собственно, благодаря ему, наверное, и понял.
— Что понял?
— Говорить нормально я тогда не мог, у меня, по всей видимости, уже стал развиваться приступ. Общаться человеку, у которого гипоксия и мышечный спазм, довольно сложно, — спокойно начал объяснять Ит. — Но все же я хотел тебе сказать... то, что уже говорил... и тело само выбрало единственный доступный ему в тот момент способ. Мы все в некотором смысле жертвы стереотипов, и мое подсознание исключением не стало. Я где-то встречал мнение, что секс — это средство коммуникации. Видимо, это... она и была.
— Хороша... коммуникация... Я тогда руку держал... и щупал сбоку, слева, где ребра... черт, у тебя так сердце колотилось... что я испугался... лежу, говорю... а сам от страха чуть не сдох... потом вроде... потише стало... а потом как даст!.. про коммуникацию... как-то не думал... только про то, что... это, может... как-то успокоит... раз уж так... получилось почему-то... я ведь даже не дотрагивался... в мыслях не было...
Ит засмеялся.
— Ну, в этом ты не ошибся, — подтвердил он. — Не успокоило, но почему-то дало парадоксальную реакцию — в голове появилась связная мысль вместо груды опилок.
— Какая?..
— Что я наделал... — Ит разом посерьезнел. — И что с нами теперь будет.
— Наделал — я, — упрямо сказал Скрипач. — Не ты... ты просто... просто любил Фэба, а я... наверное... ревновал... немного... и сам того не понял... потому что тоже его... любил... но тебя все-таки больше... Зато мы с тобой... теперь знаем, какая... это гадость...
— Что — гадость? — с недоумением спросил Ит.
— Ссора... на поминках...
Лежащая рядом рация вдруг зашипела.
— Прием. — Ит нажал кнопку.
— Вы там как? — спросил Коля. — Живые?
— Живые, — подтвердил Ит. — Когда остановка?
— Подожди, инфа пришла. Нам навстречу выслали вертушку, они через час сядут на дамбу и заберут вас. Сказали, добросят до Ялты, дозаправятся, потом в Симфер, а оттуда на самолете в Москву. Так что передай рыжему, что не надо будет долго мучиться, часов шесть от силы терпеть осталось.
— Спасибо, Коль. — Ит улыбнулся черной коробочке РП-17. — До связи.
— До связи.
— Все будет хорошо, — прошептал он. Скрипач вздохнул. — Вот увидишь. Все будет хорошо, я тебе клянусь. Поспи часок. Сможешь?
— Не знаю... попробую... только ты не сбрасывай больше, ладно?
— Почему?
— Потому что я... и в самом деле... хотел... я виноват... страшно перед тобой... виноват... — Скрипач явно устал, но еще как-то держался. — Я на самом деле хотел... чтобы ты... меня... чтобы ты... выстрелил... заслужил... потому что...
— Спи, — приказал Ит. — Поверь, оно того не стоит...
— Да подожди ты... я все равно... до сих пор виноват... за эту идею... пусть даже так, понарошку... но все равно... я же потом специально искал... момента... чтобы меня... подставиться... хотел... так тебя... унизил... вот сейчас... и получилось... почти...
— Ну и дурак. Рыжий, если бы ты этого не сделал, я бы сдох, — серьезно сказал Ит. — И сдох бы страшно. С сознанием того, что ты, единственный на свете родной человек, меня предал... С ложью, которую сам себе придумал. Знаешь, то, что мы сейчас тут с тобой вот так замечательно едем... оно, наверное, стоит тубуса из-под витаминок, как ты считаешь? Да и виноваты мы оба. Одинаково. Поверь, одинаково. Я виноват перед тобой ничуть не меньше, чем ты передо мной.
Скрипач вздохнул. Уже гораздо легче, чем дышал час назад.
— Ит, если это все кончится хорошо... пообещай мне... одну вещь, — попросил он.
— Какую? — спросил Ит.
— Что я всегда буду спать рядом, как привык. Я... я не могу... не слышать... — Скрипач снова всхлипнул. — Я двести лет... молчал... но я правда не могу не слышать... господи, какая белиберда...
— Что именно? — удивился Ит.
— Как ты дышишь... Когда он умер... я... я обиделся... что ты там... а я... в этой тишине... как во второй смерти...
Ит закрыл глаза. Под веками стало горячо, словно туда налили раскаленного олова. Олово это превращалась в слезы, столь же горячие, которые беззвучно бежали из глаз, стекали на подбородок, капали на майку. Лицо стало мокрым, глаза защипало, но поднять руку, чтобы их вытереть, в эту минуту показалось ему кощунством.
— Хорошо, родной, — прошептал он. — Договорились.
* * *
Самым нелепым оказалось то, что их в результате... потеряли.
В Симферополе в самолет вместе с ними сел врач из местных, и этот врач, собственно, и устроил глупость, которая получилась в итоге. Он постоянно бегал к пилотам и требовал, чтобы связались с диспетчерской и вызвали "скорую" — Скрипачу действительно было плохо. Несмотря на то, что легкое расправилось, он почти не мог дышать без кислорода, видимо, просто потому, что страшно устал — а еще надо было как-то добраться до места, а потом перенести операцию... В общем, "скорая", которая должна была приехать за ними, опоздала, а первой приехала та, которую вызвал диспетчер — с какой-то другой подстанции.
Дальнейшие трое суток, пока Скрипача сначала оперировали, потом держали в реанимации, а потом, не глядя, сунули в палату на шестнадцать человек, для Ита слились в бесконечный, наполненный беспрерывным стрессом мутный временной отрезок. Он едва держался на ногах, соображал с трудом. Единственное, что его волновало — это то, как себя чувствует Скрипач. Больше ничего. О сне или еде речи вообще не было. А Скрипачу было все еще плохо, невзирая на утверждение дежурного врача, что он уже вне опасности. Шов болел, температура держалась около тридцати девяти, и все никак не падала, глотать, кашлять, сидеть тоже было больно, а обезболивающее делали почему-то только на ночь, хотя Ит с самого утра просил, чтобы сделали.
Вот в таком плачевном состоянии их и нашла в больнице номер пятьдесят три Ольшанская.
Когда она вошла в палату, Ит как раз пытался уговорить Скрипача съесть хотя бы пару ложек бурды, которая в меню гордо именовалась куриной лапшой. Несколько минут назад он вернулся от дежурного врача, тетки, до боли напоминавшей такую же мразь из Домодедово, которая категорически отказалась обезболивать, заявив, что мужики слишком нежные, бабы вон даже рожают без всякого промедола, а эти нюни даже немножко потерпеть не могут.
Роберта, увидев их, потеряла дар речи. Какое-то время она неподвижно созерцала бледного Скрипача, сидящего на койке (лежать ему было нельзя), с дренажем, торчащим из бока, несчастного Ита с ложкой в руке, и тарелку с куриным мослом.
Потом речь вернулась. В полном объеме.
— Вы с ума сошли? — медленно проговорила она. — Вы... вы что?!
— Добрый день, Берта. — Ит криво улыбнулся. — А мы вот... рыжий не ест. Утверждает, что суп пахнет тряпкой.
— Глотать больно, — Скрипач скривился.
— Мы вас три дня по всему городу ищем!!! Почему вы не позвонили?!
— А надо было?.. — Ит, кажется, удивился.
— О, господи...
— Мы подумали, что вы сейчас заняты... гекс-то работает, и мы... я думал, что вы на точке, так зачем бы я стал вас отвлекать?
— Отвлекать?! Как вы сюда вообще попали?!
— "Скорая" отвезла, — недоуменно ответил Ит. — Я думал, так и надо...
— Так надо?! В этот гадюшник, где тараканы с собаку ростом, и грязь по колено?! Вы хоть что-то соображаете?!
— Берта, вы бы лучше попросили у этой докторши обезболивающее. А то они колют раз в сутки, он совсем измучился.
— Так, ждите, я звонить, — распорядилась Ольшанская. — Ит, вас должны были отвезти в нормальную больницу... не в эту... я сейчас, я быстро.
Ит не думал, что Ольшанская, культурная, интеллигентная Ольшанская, умеет так виртуозно ругаться, и вообще, в принципе, знает такие слова. Последнее, что он услышал из коридора, пока дверь в палату с треском не захлопнули, было обещание: "Я тебя сейчас саму родить заставлю, причем ежа против шерсти, сука гребаная!" Дальше из-за двери доносились только обрывки фраз, типа: "ты хоть представляешь, кто это такие"... "ах ты дрянь"... "на фонаре будешь болтаться, гнида!", и так далее.
Через десять минут она вернулась с обезболивающим.
А еще через час в больницу потянулись люди такого ранга, что врачиха, экономившая на промедоле, просто сбежала — позже, как потом рассказала Ольшанская, эту тварь отдали под суд за многократные хищения.
Скрипача осмотрели спешно привезенные врачи и схватились за голову — в результате через три часа он снова лежал на операционном столе, но уже в другой больнице, а Ита Роберта пыталась как-то худо-бедно привести в себя. После того, что выяснилось о так называемых "врачебных ошибках", он чуть не сорвался и не устроил драку — до этого момента ему в голову не приходило, что в принципе можно изувечить или вообще убить человека, и за это ничего не будет.
Остановило его лишь то, что он обещал Скрипачу находиться рядом.
Следующие пять дней Скрипач провел в реанимации, причем, что невероятно, Иту разрешили быть с ним столько, сколько потребуется — для этого оказалось достаточно всего лишь одного звонка "сверху".
...До этого Ит и не думал, что в этом мире бывают такие больницы — отгороженный с боков от других кроватей стеклянным стенками бокс, чистое белье, приветливые санитарки, внимательные врачи. Что суп, оказывается, может пахнуть супом, а не черт-те чем (черт-те чем суп всегда пах, когда он лежал в больнице с пневмонией), что пол в той же реанимации протирают несколько раз в день, что... Конечно, эти пять дней были тяжелыми, но сознание все равно невольно выхватывало мелочи, и эти мелочи удивляли.
Скрипач пять дней практически полностью проспал. Немудрено — любого подкосит рана, около суток на дамбе и в машине, причем с весьма сомнительной помощью (Ит душой не кривил, он отлично понимал, что если чем и помог, то явно не по медицинской части), потом — тяжелая дорога, первая операция, три бессонные ночи, постоянная боль, подозрение на сепсис, вторая операция...
Врачи поначалу называли его лентяем — нужно было откашливаться, но у рыжего совершенно не было на это сил. Потом все-таки сжалились и решили на какое-то время оставить в покое. Опасности и в самом деле больше не было, температуру сбили, ошибку полупьяного хирурга исправили. Ну, спит — и пусть спит. Просыпается пару-тройку раз в сутки, ест нормально, пьет нормально. На этом этапе большего и не нужно.
Ит, как и обещал, постоянно находился поблизости. Сидел, следил, помогал сестрам, хотя это не требовалось — все лишь с одной-единственной целью. Чтобы Скрипач, изредка просыпаясь, видел, что он тут. Спать, конечно, почти не получалось, максимум, что выходило, так это подремать на стуле рядом с кроватью. По вечерам звонила Роберта, пыталась убедить его, что нужно обратить и на себя внимание тоже, но Ит ее просто не слушал.
На шестой день, уже вечером, его позвал в коридор дежурный врач.
— Я, конечно, все понимаю, — осторожно начал он. — Но вы бы хоть немного отдохнули. Нас предупредили о ваших проблемах, и нам совсем не нравится, как вы себя в результате ведете.
— Я дал слово, что буду с ним, — спокойно ответил Ит.
— Но вы и так будете. Слушайте, давайте поступим следующим образом. Я сейчас покажу вам палату...
— Какую палату? — не понял Ит.
— Ну, палату... Завтра мы его из реанимации переводим, я разве не сказал?
— Нет, — ответил Ит.
— Простите ради бога, видимо, сам позабыл. Завтра утром консилиум, и можно вниз, потому что в реанимации ему делать уже нечего. Пойдемте, посмотрите. Она, правда, маленькая, зато там и вы сможете ночевать... Если не понравится, то дадим другую, но, боюсь, она не в этом корпусе будет. У нас с двухместными в хирургии сейчас напряженка.
Они спустились на этаж ниже, прошли по длинному широкому коридору в самый его конец. Врач открыл дверь (Ит с удивлением отметил, как эта дверь выглядит — тяжелая, чуть ли не дубовая, кажется), и они вошли в... Ит оторопело потер ладонью глаза.
— Ну как? — с тревогой спросил врач.
— У нас квартира меньше, — честно ответил Ит. — Тут сколько? Метров двадцать?..
— Точно не знаю. Вам подойдет или другую поищем?
— Подойдет, — медленно проговорил Ит. — Более чем...
Высокий, под четыре метра, потолок. Паркетный пол. В той части комнаты, которая прилегает к окну — две кровати, совершенно не больничного вида, деревянные, с красивыми полированными спинками. По большой тумбочке рядом с каждой, и на каждой тумбочке — настольная лампа на бронзовой ноге. Вторая часть комнаты тоже не пустует. В одном углу шкаф, добротный, трехдверный, в другом — большой холодильник. У стены — приемник, здоровенный, кажется, "Ригонда" — этакий ящик на ножках. Рядом стоит письменный стол, на лаково сияющей столешнице — помпезная хрустальная пепельница и вполне современный телефон цвета слоновой кости. Рядом со столом стул в льняном чехле. Еще один такой же стул стоит возле окна, между кроватями. Чистота поразительная, и запах... Ит нахмурился. Совершенно не соотносится с больницей этот запах. Отутюженная ткань, тончайший, еле слышный отзвук чьих-то дорогих духов, мастика, которой натирают полы, и почему-то — совсем слабая нотка то ли ванили, то ли свежей выпечки. Ну и ну...
