Моими соседками оказались девушки приблизительно одного возраста — немного за двадцать, — но в остальном настолько разные, насколько возможно себе вообразить. Лизетта была пышногрудой шатенкой, пышущей здоровьем, любопытной и жизнерадостной, умудрявшейся источать вокруг себя ауру бодрости и оживлённости даже несмотря на монашеское одеяние. Мелани, напротив, была худенькой невзрачной брюнеткой, державшейся тихо и сдержанно, вечно опускавшей глаза долу и, казалось, не интересующейся ничем, кроме своих молитв и мыслей о вечном. Возможно, она и была интересной внешне, но, учитывая скрывавший волосы платок, отсутствие косметики и отрешённый взгляд, я не могла бы сказать этого однозначно. Как эти две девушки уживались в одной маленькой комнатушке, оставалось загадкой. Впрочем, я предположила, что причина заключалась в добродушии Лизетты, неспособной долго и всерьёз на кого-либо злиться, в сочетании с отстранённостью Мелани, не вступавшей в ссоры просто потому, что её мало волновали дела этого мира.
— Ну, рассказывай! — заявила после первичного знакомства Лизетта, бесцеремонно усаживаясь рядом со мной на мою кровать.
Мелани, напротив, чинно сидела на своей кровати, положив на колени какой-то увесистый том, но к чтению пока не приступила.
— Что рассказывать? — поинтересовалась я, слегка оглушённая напором шатенки.
— Не знаю, всё, что угодно! — воскликнула та, жестикулируя так активно, что я чуть было не осталась без глаза. Впрочем, девушка этого даже не заметила. — Для начала каким ветром тебя сюда занесло? Что, родственники решили отделаться?
В её голосе прозвучали нотки сочувствия. Кажется, подобной ситуацией здесь никого не удивишь.
— Нет, я сама решила уйти, — не стала противоречить собственной легенде я, хоть и понимала, что понравиться Лизетте было бы легче, дав на её вопрос положительный ответ. А я уже догадывалась, что войти в доверие мне будет необходимо именно к ней.
— Чего так? — Лизетта изумилась настолько сильно, словно не жила в окружении монахинь и не являлась таковой сама. — Что ты здесь забыла?
Она с насмешкой оглянулась на голые стены.
— У меня случилось горе, — объяснила я. — Умер близкий мне человек.
— Отец, мать? — вступила в разговор Мелани. — Или брат?
— Какой брат? — пренебрежительно фыркнула Лизетта. — Наверняка любовник. Или муж?
Она с интересом заглянула мне в глаза.
— Жених, — уточнила я.
— Вот видишь, я была права! — восторженно объявила Лизетта, после чего поспешила изобразить выражение скорби на лице. — Это, конечно, очень тяжёлая утрата, — вздохнула она. — Но зачем же было уходить в монастырь? Вся ведь жизнь впереди!
Они широким жестом, жизнерадостно указала на пространство перед собой, хотя ничего, кроме голых стен, там по-прежнему не появилось.
— Я так решила, — твёрдо произнесла я, поскольку, по правде сказать, более логичного ответа на вопрос Лизетты действительно не видела. — И потом, вы ведь тоже по каким-то причинам сюда пришли, правда?
— Пришли! — хохотнула Лизетта. — Скажи лучше: силком притащили. Мы с Мелани тут ни при чём, нас родственнички сюда продали, меня — тётка, её — мать с отчимом. Вот и весь ответ.
— Не смей так про мою мать говорить! — разозлилась Мелани. — Сколько раз повторяла! Меня сюда отдали для моего же блага. Чтобы на меня снизошла благодать богинь и в этой жизни, и в следующей.
— Ну да, конечно, — скептически огрызнулась Лизетта, однако же на этот раз ей хватило ума не развивать тему.
Вообще девушка сильно рискует, столь свободно рассуждая при своей непомерно благочестивой соседке. Как бы та не настучала настоятельнице, и как бы Лизетте после этого очень основательно не досталось. Впрочем, немного подумав, я пришла к выводу, что Лизетте навряд ли что-нибудь грозит. Если бы Мелани была доносчицей, её соседка уже успела бы обжечься достаточно много раз, чтобы выучить урок. К тому же сильно подозреваю, что о складе Лизетты и её мировоззрении в монастыре отлично знают, наверняка периодически по мелочам наказывают, но в целом мирятся. А что им, собственно, сильно страдать? Реальных проблем девушка не создаёт, деньги её они давно и благополучно получили, а то, что она безобидно болтает, сидя в келье, — ну, так особой беды от этого нет.
Я поправила волосы, и Лизетта сразу же впилась взглядом в мою руку.
— Что это? — спросила она, указывая на белую тряпицу, перевязывавшую запястье.
Поскольку магия на территории монастыря не действовала, а носить браслеты, как и прочие украшения, послушницам возбранялось, мы решили использовать вариацию легенды, некогда придуманной Роленом. Только на сей раз речь шла не о переломе, ведь в противном случае я вообще не могла бы использовать руки.
— Я чуть было не совершила смертный грех, когда умер мой жених, — тихо сказала я, уставившись в пол. — Перерезала себе вены. Но меня вовремя остановили.
Теперь обе девушки взирали на меня с широко раскрытыми глазами, но на лице Мелани был написан ужас, а на лице Лизетты скорее удивление, перемешанное с любопытством. Словно через меня она получила возможность прикоснуться к страстям, которых ей так не хватало в монастырской жизни и добровольный отказ от которых так сильно её удивлял.
Однако же я дала понять, что разговаривать на данную тему не хочу, и беседа быстро приняла иное русло.
— Хорошее сегодня было утро! — заметила Лизетта, по-кошачьи потягиваясь и выглядывая в окно.
— А что в нём было такого хорошего? — пожала плечами Мелани. — Утро как утро.
— Ну как же, — возразила Лизетта, — ведь Тед, помощник мясника, приезжал на своей телеге, мясо привозил. Можно было в окно поглазеть.
— Да на что там глазеть-то? — удивилась Мелани. — Ну, продукты привезли. Нашла тоже зрелище.
— Да при чём тут продукты? — Лизетта раздражённо отмахнулась от ничего не понимающей соседки и с надеждой обратила свой взор ко мне. — Парень-то красавчик!
Мелани поморщилась. Выбранную соседкой тему она явно не одобряла.
— Никакой он не красавчик, — возразила она, укоризненно качая головой.
— Ну, может, и не красавчик, — неожиданно легко согласилась Лизетта, — но мышцы-то какие! Так под кожей и перекатываются! Любо-дорого посмотреть. А кожа какая загорелая!
Мелани скривилась так брезгливо, словно Лизетта говорила о каком-нибудь мерзком насекомом. Я же, напротив, понимающе усмехнулась, благодаря чему получила очко в свою пользу в глазах шатенки.
— Ну как тебе самой не противно? — всплеснула руками Мелани. В её интонации читался даже не укор, а мольба, словно девушка продолжала надеяться, что её соседка вот-вот раскается и поймёт, насколько была неправа. — В конце-то концов, ладно бы ты была влюблена в какого-то определённого мужчину. Но чтобы вот так? "Мышцы", "перекатываются"? — Её аж передёрнуло от отвращения. — Ну, это же грешно, и вообще противоестественно!
— Нету здесь ничего противоестественного, — возразила Лизетта, заговорщицки мне подмигнув. — Вот если бы ты про Жаклин с Долорес говорила, тогда да, понимаю. Хотя тоже не факт...
— А что такого с Жаклин и Долорес? — полюбопытствовала я.
Лизетта многозначительно усмехнулась.
— А то, что им никакие мужчины не нужны, — проинформировала нас она. — Но только не из-за благочестия. А потому что они... ну, вы поняли. Любят друг друга.
— Лизетта, ну, что ты говоришь такое?! — Я думала, что в прошлый раз Мелани скривилась по-настоящему брезгливо, но, кажется, ошибалась. — Тебе самой не совестно? Они просто подруги!
— Ага, подруги. — Лизетта теперь даже не смотрела в сторону Мелани, не ожидая найти там понимания, и концентрировалась исключительно на мне. — Вот ты сама посуди: зачем просто подругам запираться в комнате, а потом, когда к ним постучались, долго не открывать и с шумом метаться по комнате?
Лицо Мелани стало таким пунцовым, что я всерьёз забеспокоилась о здоровье юной монахини, и перевела разговор в более нейтральное русло. Однако же и нравы царят в этой святой обители! Неизвестно ещё, в каком состоянии я найду герцогиню. Подростки особенно легко поддаются влиянию, а тут в этом плане, похоже, немало вариантов...
Я попыталась осторожно забросить удочку, спросив между делом, все ли монахини находятся здесь добровольно и не удерживают ли кого силой. В ответ на это Лизетта, рассмеявшись, сообщила, что против воли здесь находится полмонастыря. Мелани от участия в дискуссии воздержалась. Я поняла, что ничего более конкретного пока не узнаю, и решила не торопить события. Зато, когда Мелани ненадолго отлучилась, окончательно завоевала доверие и расположение Лизетты, рассказав несколько пошлых анекдотов.
Вечером я долго не могла уснуть. И дело было даже не в новом месте и неудобной кровати. И не в волнении о ближайшем будущем. Честно говоря, я практически не сомневалась в том, что всё пройдёт благополучно. Главное — это совладать с альт Ратгором, а монастырь — это так, разминка. После тюрьмы и смерти — в сущности ерунда. Беда заключалась в том, что мне катастрофически не хватало Андре. Я хорошо представляла себе, где он сейчас находится. Совсем недалеко от монастыря, как и все наши спутники. Следят за стенами, наблюдают за обстановкой, насколько это реально. Но выйти к нему, даже на минуту, я не могла. Как же, оказывается, я успела привыкнуть к тому, что он всегда рядом! Выберусь отсюда — и надо будет поскорее женить его на себе. А то мало ли, ещё чего доброго передумает...
На кухне я начала работать на следующее же утро, после получасовой молитвы. Особыми кулинарными навыками я, конечно, не обладала, но, во-первых, от меня этого никто и не ожидал, а во вторых, изысканной монастырская еда не являлась, так что большого мастерства её приготовление не требовало. Хотя присутствует в кулинарном деле явление, в чём-то сродни магии: по одному и тому же рецепту одни хозяйки готовят так, что пальчики оближешь, а другие, может, и сносно, но — не более того. И ведь не объяснишь, почему именно: вроде бы и ингредиенты те же положили, и тушили так же долго, а результат всё равно разный. Не знаю, к какой именно категории относилась я, но, видимо, стряпня моя оказалась по меньшей мере не самой плохой. Нареканий не было.
Я постепенно привыкала, осматривалась, наблюдала. Вскоре выяснилось, что не вся пища отправляется в общую столовую. Вода разливалась по кувшинам, часть которых подавалась к общей трапезе, однако монахини могли забирать их и в кельи. Мать-настоятельница и ещё некоторые избранные, помимо участия в совместных трапезах — преследовавшего, по-видимому, скорее символические, нежели гастрономические цели, — получали определённые блюда и в свои комнаты. А кроме того, поднос с едой регулярно доставляли в келью ещё одной таинственной не то монахини, не то послушницы, которая жила на самом верхнем этаже, особняком, и никогда не выходила ни на общие трапезы, ни на молитвы.
Несколько дней спустя Белария озадаченно взглянула на поднос, на котором уже стояли две тарелки — одна с хлебом, вторая с тушёным мясом и картофелем, — и чашка с компотом.
— Кто же его наверх-то отнесёт? — растерянно проговорила она в пространство, ни к кому конкретному не обращаясь.
— А Полинария что, не может? — спросила я.
Именно сестра Полинария, также работавшая на кухне, регулярно относила еду здешней заключённой (которую, конечно же, никто так в открытую не называл. В ответ на мой брошенный якобы между делом вопрос сказали, что девушке не здоровится, потому-то она и не выходит из своей комнаты. Ну да, а высоченные и вообще здоровущие бабы, постоянно дежурившие у её двери, — это, не иначе, лекарши, готовые в случае чего мгновенно прийти на помощь).
Белария разочарованно поджала губы.
— Не может, — призналась она. — Полинария вчера вечером поскользнулась и неудачно упала. Вывихнула ногу, теперь в своей келье отлёживается.
Я огорчённо поцокала языком. И, разумеется, не стала уточнять, что вполне умышленно поспособствовала отсутствию Полинарии, помазав пол в нужное время и в нужном месте растительным маслом. (Кстати сказать, монахиня очень легко отделалась. Как известно, из-за разлитого масла может и голову отрезать).
— Ну, я могу отнести, — небрежно бросила я. — А что? Мне нетрудно.
Белария колебалась недолго. Я предлагала ей решение проблемы, и особых причин отказываться она не видела. Так что вскоре я поднялась по лестнице с подносом в руках и остановилась, приблизившись к наглухо закрытой двери. А как тут не остановиться, когда дорогу преграждает огромных габаритов бабища с каменным лицом и увесистым молитвенником наперевес? Право слово, обыкновенный конвоир внушал бы своим видом значительно меньший ужас.
— Ты кто такая? — сурово сдвинула брови монахиня.
— Послушница Эрта, — робко ответила я. — Сестра Белария отправила меня сюда с подносом.
— Сестра Полинария сегодня больна, — пояснила ещё одна монахиня, прислушивавшаяся к нашему разговору.
Охранница окинула меня оценивающим и одновременно уничижительным взглядом. Я постаралась сжаться в комок.
— Ну ладно, проходи, — постановила наконец она. — Постой-ка!
Она остановила меня у самой двери, насыпала в чашку с компотом какой-то порошок и как следует размешала. Я пригляделась к содержимому. Вроде бы выглядит так же, как прежде, только и без того красноватый оттенок жидкости казался теперь кроваво-алым.
— Что это? — рискнула спросить я.
Не задай я этого вопроса, столь глобальное отсутствие любопытства могло бы показаться подозрительным.
— Тебе какое дело? Успокоительное, — проворчала монахиня. — Девчонка душевно больна и неуравновешенна. Ей требуется помощь лекарей, но она отказывается от лекарств. Приходится идти на хитрость, для её же блага. Вот мы и идём на этот грех ради спасения её тела и души. Так что ты проходи, да помалкивай. Войдёшь, поставишь всё это на стол. Если удастся, дождись, чтобы она начала есть и пить при тебе. Не выйдет, просто забирай поднос и уходи. За посудой Белария пришлёт позднее.
— А как же она без ножа и вилки есть будет? — сыграла дурочку я.
Причины отсутствия этих предметов на подносе были мне вполне очевидны.
— Не твоего ума дело, — не слишком вежливо, но и беззлобно откликнулась монахиня. — Ну, ступай. У тебя небось и другой работы хватает.
После этого она громко постучала, а затем распахнула дверь.
Я шагнула вперёд, попутно принюхиваясь к содержимому чашки. Ну да, можно назвать это и успокоительным. За месяц или за три, тут уж всё зависит от организма, принимающий этот настой успокоится так, что ни о каких нервных срывах речи и правда не пойдёт. Человек будет спокоен, послушен и совершенно безразличен к окружающему миру. Ни тебе скандалов, ни истерик, ни попыток побега. И постриг примет без вопросов и слёз, и все бумаги, какие нужно, подпишет, причём заметим: не под пытками и не под страхом смерти.
Я вошла в комнату, морально готовясь. Что-то я сейчас увижу. Бедняга Андре. Девочку-то я, конечно, вытащу, но если их "успокоительное" уже дало свой эффект, результат может сильно ему не понравиться. А можно ли дать делу обратный ход, я, признаться, не уверена. Не специалист я по целительству.
