Возрожденный молнией

На самом деле, это была правда лишь наполовину. Да, я собирался довести это дело до логичного завершения. Хотя я уже почти всё знал об этом. Не хватало лишь пары деталей. Но кроме того, вести расследование меня заставляли амбиции, желание въехать в Белый дом на волне успеха. Но даже себе я боялся признаться в этом. А в глазах Антонелли хотелось выглядеть таким рыцарем на белом коне, который рвется в бой с "ветряными мельницами", исключительно из благородных побуждений.

— Вот как. Интересно. Значит, получается следующее. Компания Джонса проводила одновременно опыты в России и здесь в Штатах...

— Франко, ты не знаешь самого главного, — перебил я его.

— Чего же?

— Я проводил расследование не просто в России. А в двадцать первом веке, где я жил. Меня отделяет от меня нынешнего не только тысячи миль, но и семьдесят лет.

— Чертовщина какая-то. Но, поскольку это совершенно невероятно, скорее всего, это правда. И что в России построили коммунизм?

— Нет, не построили, — я покачал головой. — В 1991-м году Советский Союз перестал существовать. Распался на независимые государства. А с ним и рухнули все мечты о лучшем и светлом будущем.

— И кто сейчас у власти в России?

— Президент. Как в Штатах.

— Понятно. Ну, а у нас. Вот кто будет сейчас президентом?

— Эйзенхауэр. Два срока.

— А потом?

— А потом Джон Кеннеди.

— Кеннеди? Этот хлыщ? Так ведь он католик. Ирландец и католик. Ты что-то путаешь. В жизни не поверю.

Антонелли покачал головой, глаза стали совсем стеклянные. Но плеснув себе до краев бурбона, вновь опрокинул всё это в рот. Промелькнула мысль, что итальянец слишком много пьёт. Впрочем, для меня это было к лучшему. Протрезвеет, решит, что ему почудилось моё признание.

— Ну и что? Его папаша Джо жаждет, чтобы сынок стал президентом, — я усмехнулся.

— Президентом? — у Франко уже заплетался язык, он поискал бутылку, поболтал остатками содержимого и вылил всё в свой стаканчик. Выпил залпом, вытер губы рукавом, уже видно мало, что соображая. — Стэн, а что, если мы тебя в президенты типа того... пропихнем? Это будет круто. Представляю рожи этих уродов! — он хохотнул, но как-то совсем не весело. — Русский во главе этой проклятой гребанной страны, которая... — он тяжело задышал, поднял пустую бутылку и с силой отбросил, с жалобным глухим стуком она подскочила на паласе и закатилась под кровать. — Ciucciami il cazzo! — Франко сделал характерный жест — энергично стукнул левой рукой по сгибу правой.

Казалось, он шутит, но в его глазах я не заметил ни намёка на иронию, только решимость, и злость, как бывает у людей, которые давно и безрезультатно жаждали отомстить.

— Ты мне поможешь?

— Да, — отозвался он.

— Но ведь я не Стэнли. Не тот человек, которого ты считал своим другом.

Я ждал, он скажет: "это не имеет значения", но вместо этого Франко с всхлипом вздохнул, и вновь потянулся к бутылке, содержимое которой плескалось уже на донышке. Заморгал, отвел глаза, словно боялся, что я увижу его слезы. И я сильно пожалел о своем признании. Зачем мне вообще понадобилось рассказывать, что я — не Стэнли? Потерять такого союзника, как Антонелли, только потому, что крепкий алкоголь и сильная усталость развязали мне язык? Идиотизм.

— А как тебя звали там. В другом мире? В России?

— Олег. Олег Николаевич Верстовский.

— У-у-у, и не выговоришь. Сложно. Эти русские имена. Ну ладно. Завтра. То есть, уже сегодня нам лететь в Паленке. Отдохнуть надо хорошенько.

На удивление бодро вскочил, потянулся так что хрустнули, кажется, все суставы. И двинулся к двери. Взявшись за ручку, обернулся:

— Олег говоришь? Хм. Ну ты фантазер, Стэн. Русский, из Москвы. Тебе бы фантастику писать. А?

Хитро подмигнул и, что-то напевая себе под нос, вышел. Оставив меня в совершенном замешательстве. Я так и не понял, реально Антонелли не поверил в мой рассказ или просто решил таким образом дилемму, вставшую перед ним во весь рост?

Вернуться к содержанию

Глава 23. Мексиканские страсти

Вокруг простиралась буро-красная пустыня. Слева и справа над горизонтом вздымались в голубоватой дымке островерхие скалы. Машина ощутимо подпрыгивала на колдобинах и ухабах, виляла из стороны в сторону, и подозрительно скрипела, стонала, будто жаловалась на свой древний возраст, а я думал со злостью, что де Сильва мог бы выделить нам из своего гаража машину получше. Какого черта мы едем на этой колымаге, которая явно набегала не одну тысячу километров? И сердце замирает от страха, что мы застрянем здесь, посреди этого безмолвия, изредка прерываемого высокими глянцевитыми кактусами, жалкими рощицами, убогими домишками, смахивающими на сколоченные из фанеры ящики или сжатыми полями кукурузы.

Тачка подпрыгнула на очередном ухабе так, что у меня лязгнули зубы, а кейс, лежащий на панели, крякнул и чуть приоткрылся. И я увидел в щель упакованные в прозрачный целлофан капсулы — красно-белые, и красно-синие. Машинально вытащил один из пакетов.

— Слушай, но это же те же самые капсулы, что давали детям в детдоме, где жила Катя! — вырвалось у меня.

— Какая Катья? — Франко скосил на меня взгляд и вновь вперился в пыльную дорогу, исчезающую под колесами буро-коричневой рекой.

— Я рассказывал тебе, что вел в России расследование. В детдоме Серпухова детям давали лекарство якобы для улучшения памяти.

— Стэн, тебе голову напекло? — проворчал Франко. — Какая Россия? Какая Катья? Серп... чего? О чем ты, мать твою?

Сбросив скорость, перегнулся через спинку и взял с заднего сидения большую флягу, уложил мне на колени и рванул вперед.

Неужели он реально забыл о нашем разговоре? Может быть, это к лучшему. Я промолчал, углубившись в исследование содержимого пакета. Упавший луч света словно зажег над поверхностью знак — объемный ромб, cо стилизованным рисунком сердца внутри — значок компании "Джонс и Джонс".

Потемнело — с боков на нас угрожающе надвинулись серо-стальные бугристые стены, пробитые насквозь толстыми корнями деревьев. Умело лавируя между торчащими будто зубы крокодила острыми камнями, Франко едва успел вписаться в поворот, чуть не размазав нас о внезапно возникшую перед нами высоченную сосну. Эта гонка почему-то напомнила мне мою любимую игру Флатаут, где приходилось мчаться по таким опасным непредсказуемым трассам на раздолбанных вусмерть машинах. Но там я не боялся разбить их. Наоборот, любое столкновение добавляло "нитро" и благодаря чему я мог разогнаться перед финишем и победить. Но здесь всё было по-настоящему, а за рулем сидел вовсе не я.

Дорога пошла под уклон. Мы ускорились так, что меня бросило на панель, тряхануло. Душераздирающий скрип тормозов ударил по ушам и сердце куда-то подпрыгнуло и замерло. По позвоночнику пробежала противная струйка. И я матерно выругался.

Дорогу перегородила упавшая сосна. Итальянец распахнул дверь, выскочил. Треск веток, словно сквозь кустарники, обступившие дорогу, ломился здоровенный лось.

Ловушка! Вооруженные до зубов бандиты, в надвинутых на глазах широкополых шляпах, почему-то в камуфляжной форме. Франко ринулся в машину, плюхнулся на сидение. Выхватив из кейса пакет с капсулами, разодрал целлофан и начал кидать в рот горстями. И тут же тело его стало распухать, надуваться, как шар. Одежда лопнула, разошлась по швам и свалилась, как сброшенная змеей шкурка.

Существо, которое выскочило на дорогу, уже ничем не напоминало человека. Огромный и мохнатый чёрный бык с острыми рогами полумесяцем. Мощные, но короткие задние ноги. Издав оглушительный рёв, бросился на бандитов. Прыжок и массивная туша приземлилась сверху на голову одного из них, превратив в кашу. Второго монстр поддел на рога, помотав из стороны с сторону, зашвырнул в крону раскидистого дуба.

Громкий стрекот автоматных очередей эхом разнесся по ущелью. Смертоносный ливень обрушился на быка. Но это лишь разозлило его ещё больше. Пронёсся вихрем по кустам, в которых засели бандиты, расшвыривая здоровенных мужиков как котят.

Последняя очередь захлебнулась и замолкла. Бык замер, тяжело дыша, черные бока ходили ходуном. На удивление резво развернулся и понесся к машине. Я слышал, как вибрирует, сотрясается земля под его мощными копытами, и с ужасом ждал, что потерявший все человеческое это существо разнесет машину вместе со мной на клочки.

Надвинулся на меня, обжигая своим дыханием. А я замер, парализованный страхом.

Дернулся и... проснулся. Ошеломленный кошмаром, бездумно вперился в свисавшую с потолка люстру, похожую на замерзшую бороду из сосулек.

Раздражало, что мои сны стали похожи на голливудские фильмы ужасов — невероятно реалистичные, но удивительно бредовые. Почему Франко привиделся мне в облике черного быка? Не дракона, волка-оборотня, как раньше, а именно здоровенного мохнатого чудища с рогами? Стоп. Может быть, это намек на дьявола, черта?

С трудом преодолев странную слабость, я поднялся и поплелся в ванную. Стоял под прохладными струйками воды, барабанящими кожу и приходил в себя, расслаблялся. Переоделся в костюм и решил навести итальянца.

Когда вышел из комнаты, чуть не столкнулся с дородной мексиканкой-прислугой, одетой в обтягивающие телеса синем платье, кружевном переднике. Круглое лицо ее лоснилось, иссиня-черные волосы блестели под ярким светом, бившем из широких окон.

— Где комната синьора Антонелли? — поинтересовался я, старательно выговаривая испанские слова.

— Там, синьор, там, — она растянула полные губы в улыбке и, отняв руку от стопки постельного белья, источавшего резкий запах лаванды, махнула в противоположном от меня направлении.

Постукивая ребром ладони по отполированным до блеска перилам второго этажа, я прошелся по галерее. Мимо ниш с бронзовыми статуями и высокими вазами. И оказался у двери.

Постучал, но мне никто не ответил, и я просто толкнул дверь и вошёл.

Эта комната не походила на мою, и совсем не вязалась с элегантным интерьером остального дома, скорее напоминая берлогу рок-музыканта. Одна стена выкрашена в бежевый, другая отделана красно-коричневой кирпичной кладкой, квадратный матрас на мохнатом ковре в центре. Огромный плакат усатого мужика в сомбреро, в котором я узнал мексиканского певца и актера — Хорхе Негрете. Множество акустических и электрических гитар янтарными пятнами выступали на стенах. Из мебели я узрел только высокий и узкий платяной шкаф. Платяной, потому что одна створка была распахнута и открывала висящие на плечиках пару костюмов. Но комната была пуста. Лишь ветерок, врывающийся в открытое окно, шевелил тюлевые занавески.

И тут я услышал баритон Франко, совсем рядом за стеной. Поначалу даже не поверил в то, как он может звучать, словно мурлыканье. Совершенно машинально пошел на звук, оказавшись у двери не постучал, а просто толкнул и оказался в детской. Как показалось вначале.

Все в розово-поросячьем стиле — стены, потолок, пол. На мохнатом кипенно-белом ковре низкая кровать с перилами по бокам, как бывает в больницах. А за изголовьем в небольшой нише — стеллажи, уставленные книгами с развеселыми обложками. У широкого, во всю стену окна, за которым просматривался сад — розовый письменный столик с красными сердечками-ручками на выдвижных ящичках. Несколько изящных кресел, обитых темно-красной тканью в белый горошек.

И много, очень много, мягких игрушек, заполонивших всё — ушастые зайцы, белые и бурые медведи, оранжево-чёрные тигры, белки, собаки и дельфины. От совсем маленьких до огромных, в человеческий рост. Среди этого плюшевого изобилия совершенно неуместно смотрелась темная фигура Франко, который сидел на пуфике рядом с кроватью, сжимая в руках тоненькую ладошку Эстеллы. И горловые звуки, которые он издавал, напоминали мурлыканье. Девушка укрылась одеялом, виднелось только худое, с синеватым оттенком лицо, большие глаза цвета шоколада и бритая головка.

Я вздрогнул от глухого рычания. Из угла комнаты поднялся большой черный дог, встал в боевую стойку, оскалив зубы.

— Успокойся, Бонита, это друг, — сказал Франко.

Казалось, итальянец совсем не разозлился, что я застал его в такой интимной обстановке.

— Там вроде завтракать зовут, — соврал я, ощущая, как кровь приливает к щекам и становится невыносимо жарко от стыда.

— Да, хорошо, — тихо, еле слышно подала голос Эстелла. — Мы сейчас спустимся.

Спустя полчаса мы уже завтракали в просторной и светлой столовой, где одну стену занимало окно, из которого струился мягкий свет, прорисовывал квадраты на наборном паркете. Единственным украшением служила люстра из кованного металла, похожая на раскрывшийся цветок лотоса. Резкий запах специй щекотал ноздри. Я знал, что мексиканцы очень любят приправлять еду острыми соусами, перцем чили, которым я так обжег себе рот, что после этого не мог есть пару дней. Поэтому я осторожно пробовал еду, которую мне накладывал на блюдо из тонкого фарфора, расписанного яркими цветами, один из слуг де Сильва, но даже не притронулся к многочисленным соусникам, расставленными на длинном столе, покрытым белой скатертью. Хотя даже без этих соусов, остальные блюда — курица с золотистой корочкой, лепешки, тортильи, салаты — всё было на мой взгляд слишком обжигающим острым.

Эстелла, одетая в легкое оранжевое платье, открывавшее костлявые плечи, хрупкие ключицы и тонкую шею, сидела рядом с Франко, улыбалась, на щечках играл лихорадочный румянец, а глаза на худом личике светились от счастья. Рядом с итальянцем я заметил блюдо с маленькими бутербродами из поджаренного хлеба, украшенного помидорами, луком, салатом. Мне тоже хотелось попробовать эту закуску, но казалось, она предназначалась лишь для Антонелли — что-то итальянское, что любил только он.

Де Сильва сделал знак одному из слуг налить всем красного вина, поднял бокал и произнес тост за благополучное завершение нашей с Франко миссии. Сказал, что мы сможем улететь вечером. Поначалу это огорчило меня. За целый день мы могли быть уже на полпути к Паленке. Заметив мой озадаченный взгляд, Франко объяснил:

— Но зато потом долетим в два счета. А пока погуляем по городу.

Положил в рот маленький бутерброд, и зажмурился от удовольствия, а Эстелла не сводила с восхищенного взгляда, будто итальянец был для нее неким божеством.

В Нью-Йорке меня ждал Джозеф Шепард, который уже заготовил план моей предвыборной программы. Но вспоминая все пункты этого плана, сколько мест мне придется посетить, речей произнести и какое количество рук пожать, я приходил в ужас. Так что эта нежданная отсрочка и прогулка по Мехико меня тоже устраивала.

— Ну что ж, я согласен. Можно и прогуляться. Корриду посмотреть...

— Нет, коррида в это время не проводится, — подал голос де Сильва. — Но вы можете посетить мою ферму племенного скота. У меня есть отличные экземпляры для корриды. Очень красивые животные. Очень.

У меня не было никакого желания смотреть на жертв этого мерзкого зрелища, которое так любят мексиканцы. Тем более, мой ночной кошмар, где Франко превратился в огромного чёрного быка, всё еще терзал меня. Я бы посетил бы футбол, но, скорее всего, матч состоялся бы вечером, а мне все-таки хотелось отправиться в Паленке.