и убегал на строительство храма Энлиля, в то время как свекровь
еще спала.
Пэаби задолго до полудня начинала ждать Аннипада и
прислушиваться, не раздадутся ли его шаги, и несколько раз
выходила встречать супруга. Трижды в день она обращалась с
молитвой к богам, прося о благополучном исходе начинаний и
текущих дел мужа, и соблюдала принятые во имя него обеты. Она
не могла, как ее свекровь, большую часть дня проводить лежа на
мягком ложе в тени своих покоев или молиться в храме, а купание
в ванне не приносило ей столько удовольствия, сколько щедрость
живых, упругих вод реки.
Пэаби, отказавшись от помощи садовника, сама вскопала землю
под окнами опочивальни и разбила цветник. Она вычистила и
привела в порядок старый очаг, и каждый день пекла и варила мужу
сладости, благо, недостатка в продуктах в храме не ощущалось.
И Аннипад, падкий на сладкое, всегда предпочитал ее сласти
сладостям из храмовой кухни. Особенно был рад им младший брат
Аннипада, ибо он мог беспрепятственно лакомиться, когда прибегал
из школы во время короткого перерыва на обед.
Привыкшая ко всевозможным выходкам своего брата, Пэаби
быстро поладила и подружилась с братом мужа, непослушным, шаловливым и непоседливым, который был моложе Гаура года на
полтора. И свекрови нравилось то, что Пэаби подносит ей еще горячие
сладости. Она благоволила снохе, предупредительной, послушной
и безропотной, и в дни Инанны всегда брала её с собой в храм
небесной Владычицы.
Свекровь выделила ей на женской половине четыре огромные
полупустые комнаты, но Пэаби практически жила в одной, самой
маленькой и уютной из них, понравившейся ей своим замком-
запором: из засова-змеи высовывалось жало навстречу дикому
быку. В этой же комнате стоял большой деревянный ларь,
украшенный мозаичным узором из перламутра и лазурита, куда
Пэаби сложила свою одежду.
Молодая женщина посвежела и похорошела в доме мужа, и
красота ее расцвела от безмятежного счастья. Каждая ямочка
округлившихся щек Пэаби, ее пополневшие, налитые соками зрелой
женственности плечи и грудь, ее стать и походка во весь голос
пели гимн богине сладострастия. При встречах с эном, отцом мужа,
Пэаби всегда останавливалась и замирала в почтительном поклоне,
молитвенно сложив руки у груди, в ожидании, когда он соизволит
пройти мимо.
Эн вначале не замечал ее и терпел в своем доме лишь по воле
Энки, не отринувшего полукровку. Однако вскоре он намеренно
стал избегать встреч с Пэаби, ибо она смущала его вдруг воспрянувшую чувственность, вызывая в нём всегда одни и те же мысли
и чувства. — Воистину, — думал он, испытывая смятение, — такая
сноха в доме — проклятье для мужчины.
Как-то, когда эн поведал брату об искушении, в которое
регулярно вводит его Инанна, Тизхур сдержанно улыбнулся и
предложил:
— Придется тебе, о мой старший брат, покаяться перед Инанной
за греховные помыслы твои и принести ей в жертву силу твою
мужскую. Уж соблаговоли выбрать время, пожалуйста. А я
подготовлю храм к твоим посещениям. Будешь доволен, о владыка.
Это омолодит тебя, брат мой, вольет в тело твое, уставшее от
забот о нас, сирых, бодрость и энергию, усилит твое мужское
начало.
И эн внял совету брата своего. А свекровь, с завистью глядя
на пышное цветение Пэаби, принялась настойчиво бороться с
собственным увяданием: она то натиралась волшебными
снадобьями; то пила вороньи яйца, чтобы возвратить черноту,
подобную вороньему крылу, своим серебряным волосам; то
принимала со святой водой растертый в порошок рубин, камень
любви, гнева и крови, дабы обрести румянец лица, успокоить
желудок и развеселить душу.
Все говорило о том, что Пэаби ждет ребенка: у нее появилось
отвращение к некоторым блюдам, ее часто подташнивало по
утрам, особенно натощак, и тянуло посидеть на прохладных
изразцах пола. И вот однажды, когда Аннипад пришел со стройки,
чтобы переждать дома жгучую полуденную жару, ему бросился в
глаза прямой пробор жены. В ее волосах отсутствовала обычная
желтая лента, и Аннипад, жрец, сразу же догадался, что сегодня —
восьмой день беременности и в недалеком будущем он должен
стать отцом, ибо лента могла связать беременную и стянуть
ребенка, повредив ему. Счастливый супруг расцеловал жену и вслед
за свекровью одарил ее украшениями, цветами и фруктами.
Владыке Энки, своему личному богу, будущий отец принес
благодарственную молитву. Предусмотрительный муж, он
предостерег беременную от прикосновений к острому ножу,
запретил заниматься шитьем и брать в руки иголку.
В тот же день вечером Аннипад посадил возле очага, где жена
проводила большую часть времени вне стен дома, маргозовое
дерево, божественная сила запаха листьев которого отпугивала
незримо присутствующих возле беременной злых духов,
старавшихся навредить женщине и младенцу, наслав на них болезни
и порчу. Тех духов, которые не боялись запахов, следовало
задобрить; и Аннипад угождал всем капризам беременной, ибо
того желали злые духи.
Родственники и друзья, посещая молодую чету, непременно
преподносили подарки беременной, одаривая тем самым добрых
духов, оберегавших младенца в утробе матери. На четвертом
месяце беременности Пэаби впервые ощутила у себя под сердцем,
как задвигался ребенок, и поделилась этой радостью с мужем. Аннипад, который больше не садился на ложе рядом с беременной
женой, скрестив ноги или сложив на груди руки, стал на колени и
приложил ухо к ее телу. Радость предстоящего отцовства осветила
его лицо лучезарной улыбкой.
— Наверное, ты, о жена моя, родишь мне мальчика, сына, ибо в
пророческом видении наш Великий отец пообещал его рождение.
Свекровь, умудренная рождением двух сыновей, по пигментным
пятнам на лице молодой женщины, форме сосков и другим
известным ей признакам, предсказала, что Пэаби родит мальчика,
а сами роды пройдут легко. И с этих пор Пэаби больше не
задавалась вопросом, какого пола будет ее ребенок. На седьмом
месяце муж и свекровь повели будущую мать в храм Инанны, а
оттуда — в родительский дом, где Пэаби и должна была родить
первого ребенка.
Свекровь загодя послала рабыню оповестить мать роженицы
о возвращении дочери и передала с ней кое-какую одежду. В храме
беременная подверглась очистительному обряду жертвенным
огнем Нуска, который, надолго изгнав злых духов, придал ей силы
сберечь ребенка в материнской утробе. Жрицы помогли будущей
матери совершить тщательное омовение заговоренной водой, с
молитвой помазали ее живот и голову маслом и облачили в чистые
одежды, переданные свекровью. Тем временем муж молодой
женщины принес жертву Владычице жен, дабы порадела она о
том, чтобы плодоносное чрево Пэаби благополучно разрешилось
от бремени. Когда жрицы с песнопением вывели будущую мать из
святилища, главный жрец окропил ее и, благословив, надел на ее
шею охранительный амулет из глины: нагую праматерь, рожавшую
сидя на корточках.
В отцовском доме Пэаби вновь встретили как родную. Мать,
ее милая мама, хлопотала у очага, а заметно подросшие сестры
помогали ей по хозяйству. Все трое наперебой бросились обнимать
и целовать столь долго отсутствовавшую дочь и сестру, которая
теперь их не скоро покинет. Муж и свекровь по обычаю немного
постояли у очага, выпили свежей воды и, не прощаясь, вышли за
калитку. Радость и грусть заполнили душу Пэаби: она соскучилась
по родному дому, по матери, по сестрам. Но когда еще она сможет вернуться обратно в свою уютную опочивальню в доме мужа, где была так счастлива со своим Аннипадом! А молодому супругу, которому отныне надолго запрещалось видеть жену, первая ночь в одиночестве показалась длинной и холодной.
На следующий день к Пэаби пришла Дати, которой очень не
хватало своей старой, задушевной подруги, ибо не с кем было
поделиться сокровенными секретами, переполнявшими ее, излить
душу. Когда девушка, поднимаясь в комнату будущей матери,
приостановилась, передавая Шеми какую-то просьбу, та вдруг
всполошилась и замахала руками:
— Иди, доченька, иди, не стой, да хранят тебя боги. Разве тебе
не ведомо, что никто не должен останавливаться или мешкать на
лестнице дома, где живет беременная, чтобы не задержать роды?
Дати покраснела, бегом взбежала по лестнице и, не оста-
навливаясь, на ходу распахнула дверь. Встрепенувшись от
неожиданности, молодая женщина вскочила, и подруги радостно
обнялись. Дати осмотрела широко подпоясанную, увешанную
амулетами Пэаби со всех сторон и пришла в восторг от ее здоровой,
зрелой и плодоносной красоты. Пэаби же огорчилась тому, что
подруга пришла к ней в скромной, неяркой, необычной для нее
одежде, без цветов и украшений. Глаза Дати не были подведены,
и она немного осунулась.
— Дати, миленькая, сестричка моя, что с тобой случилось,
поведай ради всех богов, облегчи сердце свое.
— Я приняла обет воздержания и очищения, дабы Урбагар
вернулся из плавания живым и невредимым, — объяснила Дати и
рассказала подруге о том, что она со дня свадьбы Пэаби встречается с
Урбагаром, когда он в Городе. Она посетовала, что хотела бы выйти
за него замуж и тоже родить, но он о браке пока и не заикается,
хотя, кажется, любит ее, и подарки заморские привозит.
— Урбагар к нам часто заходил, — виновато промолвила Пэаби, —
если бы ты рассказала мне об этом раньше, я бы попыталась узнать
у мужа, собирается ли его друг жениться на тебе, — и уныло
добавила после небольшой паузы, — а теперь я не скоро смогу его
о чем-нибудь спросить.
— Не огорчайся, подружка, слава богам, всему свое время! Пойдем к реке, побудем у воды. Вечером я приведу тебя обратно.
Наступивший Новый год Пэаби встретила и провела в родительском доме, всеобщие гуляния ее не привлекали. До краев наполненная
ожиданием материнства, она вслушивалась в свое тело, в каждый
толчок, каждое движение дарованного ей богом сына, мечтая о
том, как она его в первый раз приложит к груди, как научит ходить
и как его, уже подросшего, будущего жреца, отведут в Дом
табличек учиться. Она радовалась новогодним подаркам,
присланным ей мужем, и тому, что ее дар Аннипаду — медведь, вылепленный и расписанный ею с любовью, получился как живой.
Аннипад не участвовал в священных спортивных играх этого
года, дабы ненароком не осложнить близкие роды, и Энметен,
наконец-то, смог занять первые места в метании дрота и беге.
Юноша воспринял свои победы как конец полосы горьких неудач,
как замену прежнего жребия на более благоприятный, быть может,
даже завидный, и, прославляемый Городом, заметно воспрял духом,
почти позабыв боль утраты, которую смывал семью водами.
И вот однажды, на исходе десятого лунного месяца беременности, во время прилива, Пэаби почувствовала сильные боли в низу живота
и в бедрах. Мать роженицы, уже давно спавшая с дочерью в одной
комнате, втайне от соседей, ибо, чем меньше людей знает о родах,
тем легче они пройдут, привела повитуху, принимавшую роды и у
самой Шеми. Сразу же по приходе повитуха, пожилая, но еще
крепкая, моложавая женщина, не жившая половой жизнью,
принялась подготавливать роженицу. После того как Мешда срочно
освободил одну из комнат первого этажа, а Шеми ее тщательно
вымыла, повитуха приготовила место для родов. В этой же комнате
Пэаби предстояло жить до полного ритуального послеродового
очищения целый месяц, если она родит мальчика.
Первый сдавленный, протяжный женский вопль не заставил себя
долго ждать. Повитуха усадила Пэаби на корточки на кирпичах, и
роды начались. Роженица стонала то громче и продолжительнее,
то иногда умолкала и на какое-то время наступала тишина. Дабы
облегчить роды, в доме открыли настежь все окна и двери,
распустили все завязки и пояса. Энси Аннипад, когда ему сообщили,
что жена рожает, тут же ослабил пояс и еще быстрее заходил по террасе возводимого храма, придерживая свободно висевшую на
нем юбку левой рукой и умоляя владыку Энки благополучно
вывести дитя его из чрева жены.
Пэаби, страдая от боли родовых мук и будучи не в силах
сдерживать стоны, а ей следовало во что бы то ни стало молчать,
дабы не привлекать к себе внимания злых духов, воззвала к
Владычице жен:
— О Пресветлая! Приди с благодетельной помощью, облегчи
муки мои! — И благосклонно богиня явилась и муки смягчила,
вливши покой в утомленное тело. И когда младенец длиною в локоть
выскользнул повитухе прямо на руки, она обрезала пуповину
каменным ножом, умастила тельце ребенка, обмакивая палец в
масло, закутала в красную шерсть и положила на сооружение из
кирпичей. Оказав роженице необходимую помощь, повитуха
помогла ей лечь на подстилку и затем отрезала клочок волос с
темечка младенца, закатала их в кусочек воска и бросила в кувшин
с водой. Когда воск поплыл, удовлетворенная, она развеяла
опасения тревожно стоявшей за дверью матери роженицы,
возвестив, что новорожденный будет жить.
На следующий день, отыскав энси Аннипада на строительстве,
Гаур издали окликнул его и сообщил благую весть о рождении
сына. У Аннипада душа взыграла от радости, и жрец издали, дабы
не оскверниться прикосновением к человеку из ритуально
нечистого дома, одарил доброго вестника, бросив ему в руки
дорогой перстень. Со слов повитухи юноша рассказал энси, что
дитя в первый же миг походило на отца, и тем несказанно усладил
его сердце. В благодарность личному богу за сына, Аннипад ночью,
дабы ничто не отвлекало его от священнодействия, посадил на
террасе дома Владыки древо жизни — священный ясень, совершил
возлияние и принес в жертву Энки козу.
Новорожденный считался в высшей степени ритуально
нечистым и прикасаться к нему до совершения обряда очищения
могли лишь его мать и повитуха, тоже неприкасаемые, которым
возбранялось покидать дом до полного снятия скверны. Нечистота
женщины послеродового периода, ее одежды, постели и посуды
чрезвычайно опасна и приравнивалась к ритуальной нечистоте смерти. И пока не исполнятся дни очищения, муж не должен был
видеть своей жены, а как супруга она была недоступна для него в
течение нескольких месяцев, ибо в этот период женщина — как
цветок, лишенный запаха. В комнату роженицы могла входить лишь
повитуха, которой, как и разрешившейся от бремени, запрещалось
подходить к очагу, готовить пищу и доить. Молодая мать после
родов подвергалась восьмикратному очищению от скверны водой в
