— Пойду пока книжку почищу. А ты помоги, как сможешь.
Я аж удивился. Как будто бы это и не она. Голос обычный, девчоночий. Говорит, не растягивая слова, без малейшего налета цыганщины. Это потом, на старости лет, ее переклинит. Она тебе и принцесса, и потомственная колдунья, и генерал. Помню сидел, плевался у телевизора.
Спросил, кстати у кума, как подвернулся удобный случай: что, мол, за пургу сеструха твоя гнала? Он тоже не лучше: начал мне горбатого втюхивать про наследников, какую-то там корону, неуловимых мстителей с мужниной стороны. В общем, нагнал туману. Ну, армянин ассирийских кровей, что с него взять?
Был я потом и в "генеральском" доме, года за три до ее смерти. Новую проводку прокладывал, "от рог до копыт". Кум, кстати, эту шабашку подсуетил. С первого взгляда видно, что не кубанская хата. Стены саманные, а вот, архитектура не та. Комнаток много, чуть меньше десятка, но все до того крошечные! Времянку, если она и была, снесли, как и все дворовые постройки. От старого времени только забор остался, да внутренние перегородки. И то, кой какие убрали. Дом обложили гиперпрессованным кирпичом, сделали два пристроя. Там где было крыльцо, теперь большая прихожая, да со стороны огорода, веранда на всю длину. Бригадой управились ровно за два дня, без раскачки и перекуров. Путь-то неблизкий. От Константиновки, через мост, и сразу направо.
Если честно, вспоминать тошно. В плане оплаты, ассирийцы отличаются от армян только фамилиями. Они у них чисто русские. Бар-Давиды при заселении стали Давыдовыми, Бит-Осипы — Осиповыми, а Бит-Юхананы — те вообще сейчас Ивановы...
"Стоять, Зорька!" — сказал Босяра, но я подчиняться не стал. Забрал у него булавку, стянул штаны до колен, пришпилил прореху с изнанки и снова надел. Огляделся: не видит ли кто? Рубашку вообще расстегнул, узлом завязал на пупе.
— Ну что, — спрашиваю, — пойдет?
Славка опять хотел взяться за свое "не могу", но внутренним тактом почувствовал, что это уже перебор. Не та у меня рожа.
— Пойдет, — подтвердил. — Если будем маскироваться, точно пойдет. — Но все равно, гад, подхихикивает.
А у меня еще и о книжке душа болит. Как к имениннику без подарка идти? По опыту знаю, что пятна тутовника хуже чернил. Перед ними пасует даже моя бабушка. Ничем они не выводятся. Ни мылом, ни растительным маслом, ни бесконтактным массажем. С полчасика на дереве посидишь, неделю ходишь потом с грязными разводами на руках.
Выглянул из-за кустов, удивился. Принцесса нарвала с дерева полную жменю листьев, пожамкала их в кулаке, и вот этой бодягой наяривает сверху вниз по лощеной обложке. Как все равно стеркой уничтожает след от простого карандаша. Потом носовым платком зеленую крошку смахнула, насухо вытерла — обложка как будто из типографии. Ну, если сравнивать с тем, что было. Это не передать, как я обрадовался. Даже "спасибо" забыл сказать...
* * *
Рубен, кстати, на обложку даже внимания не обратил. Прижал книжку к груди и побежал прятать. Он давно мечтал прочитать продолжение "Изумрудного города". Даже детской библиотеке стоял пятнадцатым в очереди. А мне об этом сказал только вчера.
Вот тогда-то и в душе у меня стало по-настоящему празднично.
Что еще пацану надо? Кум рад, принцесса не смотрит бычком, Босяра про драку ничего не рассказывает и мне лишних вопросов не задает. Не видел, наверное, как я ногой отмахнулся. Одна только мысль темной тучкой туманит сознание: что ж я такого в прошлом году учудил? Как умудрился "взбрыкнуть", если Женьки Саркисовой не было? Или была? И ведь не спросишь ни у кого. Совсем, скажут, "ку-ку".
От полноты чувств, я даже прочел вслух свой старенький опус, посвященный куму. Не этому недорослю, а взрослому мужику, что будет рядом со мной работать в электросетях:
Если слышишь перегар,
Берегись — идет завгар!
Он не выдаст и ключа,
Если нет магарыча.
Если честно, так оно в жизни и было. Рубен, как заведующий гаражом, был очень прижимист. Обижались на него шоферюги. Урвать для себя канистру бензина было почти нереально. Новую запчасть если и выдавал, то со скандалом. И то, после того как сам убедится, что старая ремонту не подлежит.
— Ну и кум у тебя! — говорил в раздевалке председатель профкома Самуха, работавший у нас "вышкарём". — Век бы его не знать!
Такие наезды я глушил на корню:
— Про ваших кумовьев, мужики, никто ничего не знает: как зовут, где живут, и есть ли они вообще. А вот моего кума каждый день вспоминают хренами!
К моему удивлению, старый стишок пришелся всем по душе.
Славка Босых попросил его переписать, Рубен удивленно спросил: откуда я знаю его дяхана Витьку, а тетя Шура искренне засмеялась и увела меня в дом, "приводить в божеский вид".
— И что ж тебе, мил человек, в этот день так не везет? — спросила она.
Я ждал продолжения этой фразы, но ее не последовало. Скрипнула дверца шкафа. Через пару минут я уже облачался в синие сатиновые трико и желтую майку с надписью "Урожай". Всё из гардероба будущего завгара. В углу у окна стрекотала машинка "Зингер". Принцесса на кухне всполаскивала и протирала посуду. Из новенького проигрывателя транзитом через мою душу звучал незабвенный голос Ларисы Мондрус:
В новый дом недавно въехала я
Нравится мне вся квартира моя.
Большие окна, шлет
Солнце теплый привет.
Жить бы тут сто тысяч лет,
Ничего, что стенка тоненькая
Целый день там слышу музыку я.
В вечерний поздний час,
И даже утром, чуть свет,
За стеной поет сосед:
"Ча-ча-ча!"
"Ча-ча-ча" в те времена не приветствовалось даже на бытовом уровне. А нам с пацанами эта песенка нравилось. Тете Шуре, наверное, тоже. Не просто же так её доме появилась эта пластинка? Макаренко она не читала, и сына воспитывала своеобразно. Вела себя с ним как со своим сверстником. А он, падал такая, конкретно борзел и в глаза звал ее "Шуркой". Тем не менее, у нее получилось. Не было у меня более верного друга, чем будущий кум.
На улице было жарче, чем в комнатах. Саманные стены летом дают прохладу, а зимой сохраняют тепло. Я молча уселся на нижнюю ступеньку крыльца, вытянул ноги, поскольку в паху еще жгло и с легкою грустью следил за своими старыми дружбанами, делая вид, что читаю журнал "Наука и техника. Рига". Они без меня не скучали и уже подыскали занятие по душе. "Кололи" двухтактный двигатель от турчка. Босяра удерживал кованую отвертку, а Рубен осторожно постукивал по ней молотком, поминая недобрым словом подшипники коленвала. Тем не менее, у них получалось:
— Отвертку левей передвинь, еще... крепче держи!
— Слушаюсь, товарищ завгар! — судя по этой фразе, горячие новости Славка уже рассказал, и теперь вот...
Я сначала подумал, что он прикалывается, типа того что тролит Рубена, а потом вспомнил что нет. Все на полном серьёзе. Играя во что-нибудь "понарошку", я тоже когда-то перерождался в образ, выпавший мне по жребию. Запыленный чердак становился кабиной настояшего бомбардировщика, где каждый из нас выполнял свою боевую задачу. Славка вел самолет, Рубен с тревогой посматривал в слуховое окно: нет ли поблизости вражеских "Фокке-Вульфов", а я застывший у "спарки", ждал окончательного решения командира. Что делать? Уходить в облака, или принимать бой?
Эх, было, да быльем поросло. И ведь, не вернешь! Ну, кто я теперь? Маленький неискренний старичок, урод с испоганенным взрослостью разумом. В любой детской игре я буду стопроцентно фальшивить, и ненавидеть за это себя. Нет, невеликое счастье —
пройтись по второму кругу. Жизнь после смерти это не путевка в Артек. Когда рядом с памятью совесть, нет от нее стопроцентной радости.
Высоко за моею спиной звякнула застекленная дверь. Быстрые каблуки сбежали по высоким ступеням.
Женька, флегматично подумал я, кто же еще?
Принцесса была в праздничном белом платье. Поравнялась со мной, обернулась, уронила голову на плечо. Лицо у неё какое-то переменчивое, играет эмоциями. Мышцы настолько подвижны, что после каждого нового взгляда, его узнаёшь разве что, по глазам. Они как ночные бабочки, готовые сорваться в полет. То узкие и раскосые, а то... как взмахнут ресницами в полный размах!
— Не бойся, — прошептал ветерок, поднятый ее платьем, — ты не скоро умрешь...
Слова (если только это были слова), ни капельки не утешили, а только нагнали еще больше тоски. Зачем оно мне?
А Женька уже стояла перед раскрытой дверью сарая.
— Мальчишки, — сказала она, — вы тут не заигрались? Руки мыть и быстро к столу! Тетя Саша зовет.
— Ну, если завгар разрешит... — в этот раз прикололся Славка, и не выдержал, сорвался на смех.
— Сейчас принесу магарыч, — подыграла ему принцесса. — Вам водку или вино?
— Нет! Мы пошутили! — испуганно пискнули пацаны.
Мы столпились у рукомойника — спаянный экипаж боевого бомбардировщика. Те, кому довелось не пропасть в начале лихих девяностых, не спиться, не присесть на наркотики, а выжить и жить, поддерживая себя, и друг друга.
Рубен брызгался теплой водой, Славка, смеясь, уворачивался, а мне казалось несправедливым, что сегодня, как и в конце жизни, нас будет всего трое из всего нашего неугомонного класса.
Дальше, в принципе, рассказывать не интересно. Застолья без водки, отличаются друг от друга только блюдами на столе. Долма д-тарпы, лимонад, неизменный трехцветный пирог, конфеты (куда без них?) — все было вкусно. Но праздник, в детском понимании этого слова, у меня не сложился. Права мамка Рубена. Невезучий какой-то день. Совсем выбил из колеи. Ску-учно! Замолчали и пацаны. Никто не мешал, не сдерживал, а вдвоем вдоволь не подурачишься, если третий надулся как сыч. Тетя Шура и Женька, которую причислили к взрослым, ушли к дяхану Пашке. Из-за стенки уже раздается топот ног и громкое "ча-ча-ча". В другой половине дома свои интересы, совершенно иные напитки и темы для разговоров. Там настоящий праздник. Это я по себе знаю.
Мы по-быстрому набили утробы. Пацаны сговорились идти в сарай, чтобы продолжить игру в гараж.
— Из трех двигунов чего-нибудь соберем, — озвучил Рубен ближайшие перспективы.
Скрипя сердцем, я согласился. Рубашка еще не высохла, да и негоже в любом возрасте: пожрал — и сразу домой.
Та еще мука — вести свою партию и не фальшивить. Но опыт великая вещь. Я вспомнил Пьера Ришара в фильме "Игрушка", из которого вычленил одну из главных идей: играя во взрослых с детьми, нужно быть взрослым.
Рубен, на правах именинника, распределял роли:
— Я буду заведующим гаражом, Славка мастером по ремонту, а ты...
— Инженером по технике безопасности!
Наивные пацаны согласились. Не подумав, сказали "лады".
Ну, думаю, щас! Пусть только попробуют взяться за молоток и отвертку, будет им внеочередной инструктаж. Целую речь для них приготовил. Типа того, что "Не понял, товарищ завгар? Достойный пример вы показываете своим подчиненным! Наряд не открыт, на верстаке бардак..."
Именно в этом месте и случился облом. Калитка затряслась, загремела. Кто-то нетерпеливый стучался в нее ногами. Рубен выронил молоток, пошел открывать. Славка сжал кулаки, двинулся следом за ним. Я тоже подумал, что гость не к добру. Мальчишки так не наглеют. Наверное, это кто-то из взрослых. Скорее всего, отец того пацана, что огреб от меня ногой. Если с сыном что-то не так, есть у него вменяемый повод.
Прятаться я не стал. Ноги не шли. Холодное, липкое чувство разлилось по грудине, отдалось тяжестью в животе. Этого еще не хватало!
Звякнул засов. Калитка протяжно скрипнула, наткнулась на чью-то ногу, тут же отыграла назад. Рубен по запарке, кого-то едва не пришиб. После второй попытки, в проеме нарисовался Женька Таскаев. Он восседал верхом на турчке и громко высказывал свое возмущение. Осторожней, мол, надо! За малым, крыло не помял. Увидев Босяру, поблек, перешел на нормальный язык.
— Проблемы опять с движком. Завелся нормально. Километра четыре проехал и скис.
— Починим, — сказал Рубен, — заходи.
— Да я не один, — замялся очкарик.
— Заходи не один.
— Не жохай, Женька, ешь опилки, ведь я директор лесопилки, — приободрил его Славка. — Бить не будем, но до смерти затрясём.
А у меня на душе стало легко-легко! Стянул я с веревки свою высохшую рубашку и пошел в комнату тети Шуры, за штанами.
Вот, думаю, удача! И с пацаном все обошлось, и повод сыскался, чтобы домой уйти. Рубену будет не до гостей. Ремонт Женькиного турчка это уже не игра в гараж.
Только успел переодеться, выхожу на крыльцо, гляжу, а они поднимаются мне навстречу: Славка Босых, Кум, этот очкарик и... кто бы вы думали? — бабка Филониха!
Увидела меня, отшатнулась, стала копытами тормозить. Ну, типа того, что в гости идти передумала. Женька тоже заегозил, отводит глаза. Это ж он, падла, чужую бабу на новом турчке выгуливал! Как будто бы я для него из говна делал конфетку. Вот и помогай после этого людям! По этой причине, так мне хреново стало, аж сердце зашлось. Вот, блин, никогда б не подумал, что это меня так заденет! И ведь в бубен не дашь подлецу, не та ситуация.
Босяра-то сразу понял, где собака порылась, а кум как будто забыл, с кем я за одной партой сижу. Идет себе, распитюкивает:
— Как же он у тебя без бензина поедет?
А Женьку и жаба душит, и слово боится сказать. Не дурачок, понимает что кум у него половину бака прогарцевал, а попробуй, возбухни! Если я в присутствии Вальки начну его парафинить, или словесно казнить, никто, кроме Рубена за него не заступится.
Короче, у новых гостей ситуация патовая. Уйти? — а как ты уйдешь, если тебя пригласили к столу? Да и турчок в сарае стоит, еще не заправленный. Не тащить же его на руках хрен знает куда?
Прошкандыбыли мимо меня. Молчат. Будто по зелёному яблоку только что проглотили.
Ах, вы ж, думаю, суки! Вот хренушки я уйду! Сяду за стол и буду мозолить глаза. Устрою вам праздничек! А сердчишко у меня ноет! Как зуб, когда ты сидишь в очереди к стоматологу. Вроде бы моченьки нет, а вскрикнет кто-либо за дверью, — типа того, что и не болел никогда. Через пару минут опять!
Короче, сидим, хаваем. Славка уничтожает пирог. Очкарик с Филонихой давятся ассирийскими голубцами. Рубен на подхвате, кому чего подложить. А я ничего не ем, смакую стакан "Крем-соды". Интересный получился напиток у нашего пищепрома: пустую бутылку нюхнёшь, отдает заварным кремом, а пьешь — никакого привкуса.
Босяра в таких ситуациях как рыба в воде. Нравится ему, когда в воздухе пахнет конфликтом. Между двумя глотками шуточки отпускает и сам же звенит своим колокольчиком. Только кум всё недоумевает: что же такое случилось с гостями? Почему это все молчат? Он, по сути, мужик хлебосольный, но тугодум.
— Сейчас, — говорит, — я кое-чего принесу.
Вернулся с гитарой. Смотался, наверное, к дяхану Пашке, упал на четыре кости. Понимающий музыкант инструмент на вынос не выдает, пока не поддаст, а тут именины у пацана. Ну и... наверно, уже.
Гитара у дяхана здоровущая, ростом с меня. Коробка вообще мечта: глубокая, гулкая.
— Ну, — проанонсировал Славка, — чувствую, что Рубен нас чем-нибудь удивит!
