11:30, 20 мая 2014 г.
— Чёт сёдни рано начинаем. Эт, работать.
— Управляющий должон с района приехать. Неровён час заглянет.
— Эт вряд ли. Хотя — чем чёрт не шутит, когда бог спит.
— Ладно, наливай.
— Э, а Сруль?
— Не, не зови даже, не пойдёт он.
— А чо?
— А то ж... Не знаешь, что ль? А, да ты ж в больничке зиму провалялся, в районе, чтоб его... А после едва ль не всю весну бражкой эти... реанимационные мероприятия проводил, блин. Выздоровление отмечал...
— Ну провалялся. После новогодних этих... Треклятых. Чуть карачун не хватил. Так чо с Саньком-то?
— Ляксеич, расскажи, у тя лучше получится.
— Наливай сначала, блин.
— Зенки-то разуй, ты, выхухоль! Налито ж уже.
— В общем, сидели мы — вот прям как сейчас — где-то под Новый Год. Не, натурально, без тебя, Серёг, зато с Сашкой.
— Не, киздиш, Ляксеич, эт после Нового Года уже было... Даже по-старому если... Числа четырнадцатого, что ль...
— Да ну, гонишь, числа восьмого где-то... Или третьего... Сразу и не определить... Как двадцать седьмого начали, так и пошло-поехало...
— Какая разница блин! Кто здесь рассказывает мля?
— Д'ладно, талдычь дале, не хрен тут... И правда, какая на хрен разница...
— Э, а хряпнуть?
— Вввыххх... Славненько пошла. С почином, так сказать. Рабочего дня.
— Ну, в общем, где-то под Новый Год... Ну, в том где-то районе, приблизительно... Сидели мы, вот прям как сейчас... Работали. Нас же ещё до святого Григория управляющий, туды его в качель, сюдоть захомутал — мол, пока трахтор хотя б один на ход не поставите, так хоть с тока и не выходите вовсе... Дорогу, мол, развезло, не проехать никак. А как мы его починим, если запчастей как не было, так и нет? Не, говорит, ничего не знаю, чтоб кровь из носу, и всё тут... А коль не знаешь ни хрена, блин, так хер ли тогда распоряжаешься, жертва пьяной акушерки, тля? Тока тебя тогда с нами не было уже, потому как поднять-то мы тебя кой-как смогли, да волочь дюже далече... Там и оставили вылёживаться, на досточках, значить. С того ты и простудился тадыть.
— Не, не с того. Сука моя похмелиться не оставила. Пришёл домой, заебуневший весь, как цуцик, а в доме всё выжрато... Подружки, блин. Кошёлки...
— Ну, не о том речь. В общем, сидели мы, сидели... Пока все заначки не вышли... А в "Зине", блин, тварь, так в долг и не дают... с тех ещё самых пор, ну, ты помнишь. В общем, короче, сидим себе... Соображаем — что да как. Ночь. Морозец лёгкий такой, почти на нуле, но небольшой минусок таки есть. И тииихо так... Ни ветра, ни хрена... Только собаки воют. На фейерверки. Да, фейерверки ж. Наверное, на Новый Год это и было, точно говорю...
— Да ну, теперь все праздники бухают, хлопают да звездят в небо... И без праздников тоже. Откуда только люди бабки берут.
— Та то ж не люди, городские, им всё в забаву... Повъёживали бы здесь, по-другому запели бы, трутни херовы.
— Ну так вот, вдруг слышим, как завоет что-то сверху, заверещит, будто даже взрывы какие-то, причём не как при фейерверка, а как бы тебе сказать...
— Ты ещё тогда сказал — это, мол, у Казачихи аппарат в сарае рванул, опять, мол, Сашку работа.
— Ну да. Так и было. А Шурик вдруг встрепенулся... и всё. Ну, ты ж знаешь, он всегда такой... как чуть не в себе. Сам гора горой, силища бычья, а душой да умом — чисто младенец. А как в морпехах тех отслужил, так и вовсе как сам не свой стал. Наверное, кирпичами увлекался чересчур. Об бестолковку колоть в смысле. Или контузило, когда грузин воевал. Неважно, впрочем. Так-то всё нормально... Кузнец он, конечно, знатный, и водила...
— А то ж я не знаю. И что по мотокроссу чемпиона подтвердил. Области. И то помню.
— О! Были ж, значит, просветления.
— Ты на что это блин тля намекаешь? Что я алканавт конченный? Да я...
— Э, пристыли оба. Один рассказывает, остальные не мешают. Давай.
— Ну так вот, о чём я? А, про Саню... Как с армии вернулся, смурной какой-то стал, ты ж помнишь. Не, так то всё нормально. Пашет как конь. С коллективом тоже не отлынивает. Но вот чтоб беседу-разговор поддержать — так нет. Выпьет — и молчит. Ещё выпьет, и снова молчит. Не закусывая, что интересно. Смотрит на тебя глазами ясными такими, аки Христосик — Пить, грит, дело благородное, а закусывать — дело поросячье. И с бабами у него как-то всё не получалось. Впрочем, какие тут бабы-то остались... Мандавохи одни трипперные. Невеста его, вона, он в армию, а она в город. Учиться. Ну, и выучилась... Надысь, вона, возвернулась таки к матери с отцом, болявая вся... Смотреть страшно. Хорошо ещё хоть что уже после этой вот истории. А то уж больно любил её Сашко... Мабыть и принял бы, сдуру да по задушевной мягкости — а кого? Там по ней в городе, небось, только что катки асфальтовые не проехались, и то потому лишь, что она в это время водил ихних повсячески ублажала. Теперь ходит скромная вся из себя, в платочке всё время, прыщи да нос прикрывает... Жаль девку. Ну дык у каждого своя судьба...
— Эй, не гони, Ляксеич, всего ничего осталось, а потом — куда бежать?
— Будет день — будут песни!
— Так чо дальше-то было?
— А, ну да. Ну вот, значит, провыло, прошелестело оно, да и ушло. В сторону Поповой Шишки. А там кааак жжахнет! Далече вроде — а аж досюда дошло, как толкнуло будто воздухом. И уши заложило. Тут Алекс, значит, как встрепенётся — видать торкнуло что, ну, из памяти, или как. Потом вроде затих. А тут Васька приковылял, с женой поругался. Да не сам-один, а с трёхлитровкой. Человек... Человечище! Ну, хлопнули ещё... По разу, не то по две. И тут — смотрю — с Санюрой вроде как всё нормально, но неспокойный какой-то стал, типа, места себе не находит. То встанет, то снова сядет, то отойдёт, потом снова вернётся... Не слышите, говорит — будто ребёнок плачет... Там, вдали. А не слыхать, вот те крест, ничего, ну вот совсем. Только как у управляющего гости его гомонят, пьянющие... В хлам. Но то далече. И собаки подвывать затеяли... как то уж очень дружно да заунывно. Без фейерверка, причём. Аж жуть пробрала, ежели по-честному. Прям как по покойнику... А Санчо поднялся, и говорит — пойду, мол. Мы его не пускать, да куда там... Здоровенный же, ну, тебе ль не знать... Долго его не было, часа три, пожалуй. Мы уж и помянуть его успели... Разика два. Или три. Потому как на всю голову звизданутый только на Попову Шишку да ночью ещё чтоб. Там же и мавки, и ведьмы, бабуля сказывала... Чего только нет. В полночь-то, значицца. Ну вот. А часов через пять, значит, приходит...
— Да ну, через пять. Светать уж, помнится, занималось. Значит, часиков семь верных, а то и поболе того.
— Блин достал, нах. Сам тогда рассказывай.
— Да ладно, Ляксеич, оно и правда ж — светало уж, как Сандро пришкандыбал.
— Ну, может и светало. Какая разница. В общем, приходит Александр, страшный весь, аж будто чёрный, волосы сосульками потными, а в глазах синий лёд будто. Тут у меня аж чуть с конца в штаны не побежало — вылитый зомбяк, ну, как по видику у Лолки надысь показывали... Потом смотрю — со спины пар прям аж валит, а бушлатец-то у него снят, и в бушлатике том чтой-то завёрнуто. Помстилось поперву — и правда дитя. Ну, как в Белогорье, помнишь, о прошлом годе узбечка проезжая младенчика кинула?
— Не, не узбечка то была. Таджичка, что ль...
— Да какая разница. Потом смотрю — не, не дитя. Ноги торчат, тощи дюже, но не детские, девичьи ноги-то, явно. У меня на это дело нюх знатно пробит!
— Да знаем мы твой нюх, кобелище шалый! Будешь возле моей Вики крутиться, так и знай, пасть порву. Девка в школу ещё ходит, а этот уже тут как тут... Принюхивается. Нюхало-то по чмокалу размажу да и скажу, будто так и було.
— Ну ты, Ляксей, заводишься всё время... Напрасно это ты. А девка твоя созрела уже, спелая, аж чуть не лопается. Не Женька, так другой кто... Женя-жених. На крестины-то позовёщь?
— К-к-к-какие крестины? АааА! Хххх!
— Да хххх... Хххха п-пошутил я, охолони. Пошутил, ей богу. А ты — сразу за горло... Варначина. Понял, Жень, тесть-то у тебя какой сладится, а? Задумаешься...
— Тестем — плевать. Пусть хоть и такому горлопану бездельному. А вот ежели в подоле принесёт от кого — ей-ей убью. Сурьёзно. Я сказал — вы услышали. Особливо ты, Евгений.
— Да успокойся ты, як скаженный, ей богу... Жень, чо затих-то... Рассказывай.
— Да. Так вот. Это самое. Ну, в общем. Так. Ну...
— Да не менжуйся ты. Он же сказал — потом убьёт. Ну, когда в подоле. Так что время у тебя покамест есть. Хочь в зятья, а хочь и в бега.
— Я т-те дам в бега!
— Эй, эй, Михалыч, ну куда ж ты... не догонишь же. Он молодой, на ногу быстрый. Не, куда там... побежал... Неймётся ему. Две дочки...
— Вот блин. Ну хоть ты-то дорасскажешь, а?
— Ну, в общем, я было подумал — навка. Ан нет. Домой он её тут же уволок, ну, Сруль-то, блин, с тех пор он Срулем и стал, потому как опчество не уважает боле... Пропал, одним словом, человек. Ожидовился.
— Ага... Ты ему в глаза это скажи. И Срулем назови. Потом на поминках твоих дармовщинкой-то — ляпота.
— А хоть бы и за глаза — Сруль, он теперь и есть Сруль. Так вот. Он же один жил, как его-то померли, теперь, вишь, с ней... А кто такая — хрен знает. Будто на помеле прилетела. Тощая и страшная, аки смертный грех. А вот зацепила. Так и живут. Управляющий за четверть самогона — ну, ты ж знаешь, у Шуры — лучший... блин, не про нас тока таперча... Справку ей выдал. Ши Драгниловна Панова теперь. Расписались они... В феврале ещё. Так и живут. Да ты видел её, наверное, и не раз.
— А, эт то уёжище, что на мотоцикле всё время по селу рассекает? Будто с ракетой в тощей заднице? Надысь меня совсем без малого не сшибла, как с "Зины" выходил.
— Ага. Она самая.
— Не, не видел. Чтоб без шлема, в смысле. А так вроде ничего. Стройная да ладная. Больно тоща только.
— Я таких терпеть не выношу. Мне чтоб подержаться было за что...
— Ага, за бутылку да стакан только и держишься, сколько себя да тебя помню.
— А, бригадир... Догнал?
— Догоню. Никуда не денется. Ежель правда... Ну держись тогда, Женечка-женишок... Вику вот только поспрошаю... ввечеру. Эк, Вика, Викусечка моя... Блин, кобылища стоялая.
— Ладно, приехали. Наливай.
— Эт вы про кого тут, про Паниху, что ль?
— Про неё самую. Злющая, аки змея подколодная. По-русски слова не услышишь, сначала только шипела, теперь — шипит да матерится. Чечены приезжие не то ещё кавказцы какие — я их блин в упор не различаю, чёрные, носатые да борзые все, какая разница — пристебались было... Впрочем, кто ещё там к кому пристебался, тоже вопрос... Так она сколько было там яиц, столько и отпинала, пока те опомнились. Резвой-то ноженькой. А там и Сруль образовался.
— Да, Сруль — это серьёзно... Слышь, а ты её видел? Ну, без шлема? Страшна, а?
— Ну, я б не сказал. Чтоб как-то уж очень чтобы. Лица там всего — глаза да нос. Боле ни хрена. Волос интересный... будто седой, но эт, кажись, масть у неё такая... Белая. И сама — светлая очень. Загар не берёт. Странная. Не нашенская вся, словом. Из городских.
— По мотокроссу, однако, в области всех баб сначала сделала, а опосля и мужиков. Теперь Сруль вона, слышь, стучит? На кузне, а? Ероплан комстролит. Любушке своей. И нет чтоб с обчеством пообщаться — за уши не оттащишь теперь. Ээххх, пропал человек...
— Не, не ероплан. Этот... Параплан, во. Мото...
— Ладно, пусть. Один хер...
— Так, наливай, что ль. Э, э... Кууда! Чётче надо, чётче... Осталось-то всего ничего, а ты мимо льёшь.
— От-то ведь, блин. Сссучка течная. Тёлка блин охотная тля. Ну, Вика-Викусечка...
Последняя электричка, следующая маршрутом Санкт-Петербург — Волхов. Четвёртый вагон. Гимли Зирак, гном.
21:42 20 мая 2014 года.
Утром, как выбрался из штаба, протопал до "Мондео". Ничего с ним не случилось за это время. Саныч так и не очнулся, но и не сдох — пульс прощупывается. Не переборщил — ну и славненько. Не, если б вовсе ласты склеил, пережил бы легко, более чем. Но и следочек ни к чему мне отседва. А так он у себя там всё оформит и будет молчать в тряпочку — для своего же персонально блага. Доехал до трассы, свернул на Астрахань и чуток за автобусной остановкой ближайшей тормознулся. Вышел, посмотрел расписание — вот и славненько, четверть где-то часа минут остававшихся переждал в машине, потом, как ПАЗик показался вдалеке, тюкнул ещё чуток урода по балде, развязал. Часы, однако, снял — понравились. Tough Solar. Не чересчур выпендронистые, но удобные и неприхотливые. Не фиг всё время мобилу с карману тягать чтоб лишь время узнать. Пусть скажет спасибо, что жив остался. Добрый доктор Айболит, блин.
Автобус утренний, набитый до безобразия, совсем скоро подошёл, и вид мой ни у кого ну ни малейших подозрений не вызвал — дембель продолжался ещё. Я с сумочкой — велел из каптёрки принести, ту самую, с которой пришёл, благо на скромненькую мою, производства новоозёрской издыхающей фабрики имени не понятно с какой стати товарища Бебеля, никто не позарился. Барахлишка поубавилось, конечно, но, слава богу, ключи от дома на месте. На мобильник мой убогий тоже не нашлось претендента, как включил, так на симке даже с сотню где-то рублей оставалось. Вот только звонить некому. Совсем. Впрочем, с десяток СМСок таки успело пропищать. Посмотрел — пяток от дядь Саши, в течение где-то недели, остальное же всякий хлам — выигрыши Мерседесов, предложения кредитов, просьбы о помощи и прочие афёры, мелкие и крупные. Всё поудалял, да и вырубил прибор напрочь, чтоб за роуминг зря не грабили.
Пока до конечной — автовокзал — доехали, народу здорово поубавилось. Первым делом отошёл в сторонку и, врубив мобилу, дядь Саше позвонил — что там да как. Приезжай, — говорит, — можно уже. Об остальном — при встрече. Ладно.
До вокзала железнодорожного — здоровенный домина, с волнистой такой крышей по фасаду — через площадь проскочил, зашёл, смотрю — авиакасса. Дай, думаю, спрошу. И вот тут-то мне и подфартило! То есть это я сначала так подумал, а потом... Хотя, если по конечному результату, то всё нормально. Вроде как...
Короче, подошёл — а там самолёт как раз на сегодня, который два раза в неделю только — бинго! Ну я — девушка, милая, домой хочется аж до последнего не могу, дембель в опасности и всё такое... Пожилая довольно таки дамочка в окошке — но вообще ничего ещё, впрочем, мне сейчас, с голодухи великой, Медуза Горгона, и то, наверное, вполне заслуживающей полового внимания покажется — вполне душевно улыбнувшись, сообщила, что мест нет. Эх, замутить бы с ней — подумал. Побои как-то вроде сошли, впрочем, на лице синяков и не было — старались чтоб незаметно, сволочи... Надо, надо было с ними поквитаться... Ну да ладно. Пусть живут уродами. Главное, ничего жизненно важного не отбили. Промежду ног. Там костей нет и пресс не накачаешь. Самое уязвимое место, даже у гнома
В общем, канаю себе с полупустой сумочкой через плечо в направлении желдоркассы, вдруг сзади голос — Молодой человек! Кассирша из авиакассы, улыбается, аж лучится вся. Реально милая девушка, пусть и чуток в возрасте. Другие-то лыбятся лишь когда гадость какую сделают либо замыслят. Возврат. Один билет. Увы, проездные мои не гонят но — деньги есть. Кстати, надо посчитать... Ладно, дома. Недолго осталось уже.
