Сперва Лиани только уклонялся, почти вслепую отбивая удары; железо лишь чуть поблескивало в темноте. Звенело. Под ногами трещали ветки, со всех сторон хвоя сыпалась. Кто-то сбоку вскрикнул — ранен или убит.
Удар, и еще, и еще. Колючая ветка хлестнула по щеке, ладно не по глазам.
Выбрались из ельника, стало светлее, немного свободнее.
Да, чужак был высоким, почти на голову выше Лиани — но он поскользнулся на камне, и их лица оказались рядом. Белки глаз блеснули, остального не успел разобрать — сабля Лиани прошла сверху вниз наискось, по шее. Чужак взмахнул руками, падая, и юноша тоже потерял равновесие, поскользнувшись на влажном мху, покрывающем камень.
Лиани не сразу понял, что своего противника он убил; чуть отдышавшись, поднялся, оглянулся.
Еще один разведчик рухэй получил по ноге саблей и свалился куда-то в щель между глыбами, в темноте не увидеть толком.
Двое против двоих.
Оставив раненого, чужаки растворились в ельнике; за это никто бы их не упрекнул. За помощью кинулись; некогда было ждать, пока подоспеет еще человек пятьдесят. Так что Лиани с товарищем подхватили своих раненых и поспешили к заставе.
Если мальчик не напутал со страху, врагов идет столько, что все равно не удержишь, крепость куда важнее и люди нужны там.
Сабля была в ножнах, но не привешена к поясу, на коленях лежала. Лиани смотрел на молочно-белый рассвет: снова поднялся туман. Тусклое все, в дымке, сумерки не хотят уходить; но все же туман помог. Чужие солдаты спешить не отважились.
Какой-никакой власти помощника офицера Амая хватило, чтобы увести людей — меньше десятка — с заставы. И на то, чтобы помогли перерезать веревки, связывавшие бревна моста.
Тут, в Сосновой, действия его одобрили. Выслали людей окончательно уничтожить мост.
А один из раненых умер еще на заставе...
Своего-то раненого рухэй забрали из ельника, или как? Забрали, наверное, им каждый человек важен. Как и в Сосновой. Не стоит обольщаться, что один к одному. Следопыты были опытными, а Лиани просто повезло, хотя и он лучше новобранцев держит саблю.
Теперь командиры собрались, решали, что делать, ворота закрыты, солдаты на стенах — ждут. Хотя прямо сейчас чужаки не появятся, им еще долго обходить ущелье. Разве что летать умеют, или вроде тумана, подниматься в воздух и плыть седыми клочьями.
Все готово на всякий случай, Лиани сидит, ждет приказа, хотя мог бы пойти отдохнуть после бессонной ночи, пока есть время. Или к молодым солдатам пойти, поговорить с ними. Но слов сейчас нет для них, потом, может, найдутся.
Подошел десятник, немолодой уже, успевший побывать в схватках в крепости Ожерелья. Он всегда обращался к юноше покровительственно — и без разницы, что того поставили выше на статусной лестнице.
— Слыхал, ты раньше служил в земельных?
— Было, — коротко ответил Лиани.
— Это ведь ты укокошил ихнего разведчика?
— Я.
— Не приходилось тебе еще убивать? — спросил десятник с некоторым сочувствием.
— Нет.
— Привыкнешь.
— Придется...
Не доводилось, хотя были стычки с бандитами. Но мало кто из них сопротивлялся всерьез, быстро сдавались — кроме того, темного, с носом как клюв. Его потом долго "вороном" промеж себя называли, когда вспоминали. Этот разбойник дрался как бешеный, сперва ножом, потом выхватил у одного из земельных саблю. А потом, в сарай загнанный — вилами. Его тоже не убили, ранили только — но не довезли живым. Рана оказалась серьезной. Но ее нанес другой, не Лиани.
А десятник неправильно понял.
Об убитом он подумать и не успел — торопились к заставе, потом разбирались с мостом. Раньше бы, наверное, места себе не находил...
А теперь все словно в туман кануло.
Другое на ум приходит; смотрит на запад, туда, где в молоке невидимое солнце, но думает о севере.
Монастырь... Чужаки уже миновали его. Но не было беженцев, которым разумно устремиться в Сосновую, и это значит... либо святое место не тронули, либо уже некому было бежать. Может быть, если даже монастыря больше нет, Нээле жива... спряталась где-нибудь, или ранена. Или как тот мальчик...
И ей можно помочь, но некому.
Пальцы так сжались на рукояти, что казалось странным, как та еще цела. Ворота рядом, бери коня и скачи, может, еще успеешь. Никто не остановит.
Никто, кроме... долга.
Даже если это лишь первый отряд, и монастырь пока цел, и к нему идет еще одна банда рухэй... у Лиани больше нет права срываться с места и решать свои собственные дела.
...И сестра где-то недалеко, и кто знает, сколько еще таких отрядов отправлено в Юсен.
Нет, им нужна Сосновая. Сестра в безопасности, а вот монастырь...
Дождаться бы наконец атаки или вылазки за стены, чтобы не сдохнуть прямо тут, во дворе.
**
Задевая юбкой и рукавами стулья, напольную вазу, Сайэнн ворвалась в покои командира Таниеры. По дороге сюда, на второй этаж, перепрыгивала через ступеньки, чуть не падая, чуть не отрывая себе подол; никогда не ходила так.
— Что случилось?! — почти прокричала с порога.
Глаза Таниеры провалились в глубокие тени, а белки почти скрыла багровая сеточка. Сам он за ночь постарел лет на десять. Но кивнул он приветливо; сказал собравшимся возле стола офицерам, что отлучится ненадолго, и, подхватив Сайэнн под локоть, увел в соседнюю комнату.
— Дорогая, это военный совет... отправляйся пока к себе.
— Я слышала, что войско рухэй возле крепости!
— Всего лишь один отряд, — он поглядывал на дверь и ушел бы, если б Сайэнн не вцепилась в его рукав.
— Отвечайте! — потребовала, — Вы говорили мне сами, что у нас мало людей!
— Не сейчас, — разжал ее пальцы, кивнул подоспевшей Минору — мол, не дай ей снова ворваться, куда не звали.
И скрылся за дверью, плотнее задвинул за собой створку. Может еще и закрепил ручку чем-нибудь для надежности.
— Что ж вы творите, барышня! — выговаривала Минору, бродя за Сайэнн, которая сама ходила кругами по комнате.
— Последний солдат... последний уборщик уже все знает! И я... я должна!
— И узнаете, вот как господин покончит с делами...
— Что мне до его дел?!
— Да вам-то, барышня, как раз и...
— Молчи!
Только на один вопрос хотелось ей знать ответ — кто на самом деле подходит к Сосновой? Север далеко, случайные дезертиры или отколовшиеся от войска бандиты не пройдут так далеко... и так тихо. Разве что захотели мирной жизни в новой стране, но тогда им проще затеряться в одном из северных городков или осесть в деревне.
...А в Сосновой — почти одни новобранцы... обученных уже отослали к Трем Дочерям, и об этом-то в войске рухэй знать могли, шпионов довольно. Сейчас крепость обороняют слегка натасканные земледельцы, половина уже дрожит — неужто перепугались совсем малой горстки? И оружия хорошего пока нет, с ним ушли на войну, а тренируются пока с чем попало, в реальном сражении от него мало толку.
А крепость, хоть и содержится хорошо, старая, стены разрушены кое-где, не так уж и сложно преодолеть...
Все это глупой девице знать не положено, да. А она знает вот. Потому что именно этого от нее и хотели... и еще много чего. Про караулы, заставы, про мост...
С яростным шипением сбросила со стола тушечницу, за ней полетела дощечка для разглаживания бумаги.
— Госпожа?! — перепугалась Минору.
— Клянусь Нижним Домом... если он продолжит говорить со мной так, я... я не знаю, что сделаю!
Она продолжала бушевать, и в соседней комнате грохот явно услышали, хоть и прочные, толстые тут были стены и двери. Вскоре отодвинулась створка, Таниера шагнул к Сайэнн, темный и озадаченный. Она вытянула вперед руки, расставив полусогнутые пальцы на манер когтей.
— Закончен совет? Никого уже нет, я вижу? Так говорите! И попробуйте только... Все плохо?
Какие бы вести ни принесли ему ночью, поведение Сайэнн стало задачей не менее легкой.
— Дорогая, это не женское дело, и я тебя уверяю... — начал он неловко — всегда был неловким, когда пытался говорить ей что-нибудь ласковое.
— Или вы говорите правду, или я... спрыгну со стены! — выпалила она первое пришедшее в голову.
— Скажите уж все, как есть, — вздохнула Минору, обычно молчавшая при командире. — Вон как она беспокоится, а все равно ведь узнает, что будет.
Таниера еще поколебался какое-то время, потом сдался:
— Тебе пожалуй и впрямь лучше знать, дорогая. Только возьми себя в руки. Все не так плохо. Их не слишком много, но это отряд, не бродяги; у нас больше людей, но меньше сил.
— Не так плохо? — усмехнулась Сайэнн деревянными губами.
— Я послал голубей в Лаи Кен и Срединную, надеюсь на помощь, но скорее всего рухэй подойдут раньше. Лаи Кен далеко, а в Срединной мало людей... До тех пор придется их сдерживать нам. Здесь тебе оставаться опасно.
Скорее всего? Разве что налетчики надолго лягут спать в ближайшей канаве!
Мир треснул и обрушился. Кажется, она что-то кричала, куда-то падала. Таниера ее удержал, и был лицом вроде снега в конце последнего месяца зимы — серо-белый. Известие о врагах возле крепости он принял куда спокойней, чем поведение Сайэнн сейчас.
Он что-то говорил, непривычно для себя много, что-то уговаривал выпить. Усадил на обитую мягким скамью. И снова что-то сказал.
Придя в себя, Сайэнн поняла, что убеждает ее как можно скорее уехать.
Наотрез отказалась. С некоторым озлоблением поняла, что он тронут до глубины души — как же, не хочет его покидать...
Но если он — дурак, то она кто?
— Пока рухэй будут заняты крепостью, проходы на юг останутся свободны, даже если перекроют восточные тропы, — убеждал он. — Пока еще не одолели ущелье...
— Я остаюсь, — сказала она, пряча руки в рукавах и сжимая до боли пальцы.
— Мне некогда с тобой спорить, — вздохнул командир. Наклонился, поцеловал ее в лоб, — Через полчаса уедешь отсюда со своими служанками, Минору присмотрит, и еще я дам человека. И... вот, — положил на столик тугой кошелек, — Возвращайся к родным.
Минору, оставив хозяйку, поспешила следом за ним.
Сайэнн сползла со скамьи на пол; все равно слишком высоко, второй этаж, и фундамент высокий. Лечь бы на землю, прижаться к ней плотно-плотно. Самой стать землей.
А ведь он — не командир, другой — не соврал ей ни словом. Она сама придумала, на чьей он стороне — готова была принять любую, кроме той, что оказалась на самом деле.
Во рту был горьковатый привкус хвои, и сухость — словно наелась сосновых опилок.
А перед глазами — Энори, каким он был еще недавно в ее комнате. Устроился на подушках, уютно ему тут, словно не тайно пришел к чужой женщине. Красивый. Живой. Вот так он глянул чуть искоса, тяжелая прядь упала на лоб, но не ее потянулся убрать — а прядку с лица Сайэнн. Ласковый жест, и такой... почти родной, словно давным-давно они одно целое.
И снова поднялась рука перед внутренним взором, и снова...
...Где эта клятая Минору, когда она нужна? Хоть бы прислала кого-нибудь вместо себя. А ведь она обо всем догадалась...
Обещала не бросать, и вот она, верность.
Минору так и не пришла. Сайэнн поднялась, одернула платье, направилась в свои покои.
— Один только вопрос...
В коридоре, скрестив на груди руки, возвышался первый заместитель командира. Темный; одежда, головная повязка, лицо; только шитый золотом знак на повязке ярко блестел.
— Я вас слушаю?
— Твой приятель из этих мерзавцев, или тебе попросту заплатили?
— Не понимаю, — холодея, сказала Сайэнн.
Всегда был к ней почтителен, хоть и сух — но так он вел себя со всеми. Да, недолюбливал молодую веселую женщину, боялся, что ее прихоти командир поставит превыше всего. Но при себе держал недобрые мысли, если они и были. А сейчас довольно грубо развернул, втолкнул ее обратно в комнату, будто провинившуюся служанку, сказал с неприкрытой враждебностью:
— У меня нет уверенности, иначе бы я доложил. Но я думаю, это ты помогла.
— С ума вы сошли, по-моему, — ответила Сайэнн, подчеркнуто не замечая неуважения, жуткого от человека, всегда поступающего как предписано.
— Кто-то к тебе приходил ночами... мои люди следили, но не сумели его поймать. И ты читала бумаги командира. Если попробуешь уехать, сбежать...
— Если я попробую, то уеду, — ответила Сайэнн спокойно и неожиданно для себя почти весело. — Но я уже отказалась, хотя господин Таниера намерен отослать меня силой. Так что вы сейчас мой союзник — спрячьте меня где-нибудь, и доложите, что я покинула крепость.
Мужчина не сводил с нее недоверчивого взгляда.
— Так это не ваших рук дело?
— Не кажется ли, что я была бы последней дурой, до упора оставаясь в Сосновой? Только смотрите, теперь не откажитесь мне помогать! Иначе... так и будете мучиться сомнением, виновна ли я. Даже в Нижнем Доме, — Сайэнн коротко рассмеялась.
Все они скоро окажутся там. И она — точно без права выхода очень и очень долго.
Собственные покои казались чужими, незнакомыми. Занавеска — вышитые уточки, символ семьи. Пальцем погладила атласные спинки. Селезень хорош, а его подружка слишком уж блеклая. Грустная. И на сундуке уточки вплетены в резной орнамент — надо же, не замечала. Зачем так много их? Семья у нее тут, что ли, была?
Бродила, разглядывала. Думала.
Можно во всем признаться, только зачем? Пусть уж Таниера до последнего считает ее чистой и верной. Этот человек ее любил, и не его вина, что невзаимно. И как она подойдет, скажет? Кому другому бы могла в глаза посмотреть — уже смотрела четверть часа назад, — но не командиру Сосновой, не мужчине, которого она предала и лишила всего.
— Я обещала о вас позаботиться, — голос сзади был тусклым и пыльным, он не мог принадлежать Минору. — Вернемся в деревню, в город...
— Поедешь одна. Ты ведь... все поняла. Он увидит, как ты уезжаешь, меньше будет вопросов.
— И не просите...
— Да я и не прошу, я приказываю.
— А командир-то мне говорит — береги, мол, ее; я и не думал, что она остаться захочет, а у нее сердце-то золотое...
— Нет у меня сердца совсем. И поэтому ты уедешь, а я останусь.
— Думаете, он — тот — заберет вас отсюда?
— А ты дура, похоже, — сказала Сайэнн, какое-то время не мигая глядя на служанку; ту испугали до странности большие и прозрачные глаза. — Но за мою ошибку не тебе отвечать. Уедешь, будешь меня помнить. Может, расскажешь кому, что я сделала — как пожелаешь. А будешь настаивать, что меня бросить не можешь — я все расскажу командиру. Порадуй всю крепость тем, как меня убьют за измену. Нет? То-то.
Крепость покинуло какое-то количество женщин; могли уйти больше, но опасались засады по дороге. Мужчин не отпускали.
Уехали носилки, в которых была одна Минору; носильщики тайну хранили, иначе им бы тоже не уйти. "Госпожа расстроена и не может ехать верхом", — сказала служанка.
Сайэнн не захотела проститься. Еще не хватало разреветься, тогда вся решимость полетит к демонам. Она была не веселой и кроткой, как думали — злой и самоуверенной, пусть такой Минору и вспоминает ее.
Голуби улетели; многие в Сосновой надеются продержаться до подхода людей из Срединной. А там может подоспеть отряд Лаи Кен.
