Дейтрос-1. Не бойся, девочка!

Не каждый день, конечно, но раза четыре в неделю. Иногда он звонил ей из Ламари, предупреждал, что сегодня не получится. Напрасно звонил, Ивик не беспокоилась. Марк не мешал, не надоедал, но она и не ждала его. Порой она предпочла бы его не видеть. Он проводил час-другой в тренте, в компании Ивик и остальных девушек — и уезжал домой на дрезине, которая курсировала по железке каждый час. Бывало, что они гуляли вдвоём по посёлку, ходили к реке. С Марком было легко болтать о самых разных вещах — но не о самых важных. О литературе Ивик никогда с ним не заговаривала — подобные темы были ему чужды. При этом романы Ивик ему нравились, он выпросил и прочитал их все. Но обычно он читал очень мало, по гэйнским меркам — можно сказать, вообще не читал. Ивик чутьём понимала, что он не подхватит привычные для неё рассуждения — об искусстве, о мироустройстве, о Дарайе и Триме, о вопросах религии. Иногда она запускала пробный шар, делясь с ним пришедшей в голову мыслью. Марк лишь вежливо кивал — сказать ему было нечего. Чуткая Ивик быстро сворачивала на тему, интересную им обоим. О людях. Марк говорил о товарищах по бригаде, о своей родне. Ивик пересказывала свою жизнь (старательно обходя страшные и неприятные моменты), описывала сен, учителей. Болтали и вовсе ни о чём, о пустяках. С Марком было легко и ненапряжно. Он казался Ивик ещё одной подружкой.

Хотя, надо сказать, ни одна подружка так бы о ней не заботилась. Марк по-прежнему привозил ей деликатесы — где он доставал их, было непонятно. "Да взял на Базе", — он разводил руками. Видимо, он как-то умел отслеживать, когда на Базе бывает завоз — Ивик всегда успевала к шапочному разбору, на полках к её приходу оставались только хлеб, молоко и консервы. Марк починил безнадёжно сломанную дверь в трентовской комнате, повесил над кроватью Ивик аккуратную полочку. Марк привёз им удобную и с большим вкусом сделанную ширму. Марк... В общем-то, Ивик совершенно уже не понимала, с какой стати он так к ней привязался.

На столе дежурного по этажу Ивик сразу углядела письмо от Бена. Едва не подпрыгнула от радости. Получив в руки голубой треугольный конверт, тут же на месте распечатала и стала читать, спускаясь по лестнице.

Бен подробно разбирал очередной присланный ею отрывок. Ещё он писал, что получил ответ от "серьёзных людей", которым посылал "Хронику Голубого Шара", и повесть берут в сборник символической прозы этого года. Ивик остановилась, едва сдерживая сердце, от радости готовое выпрыгнуть из груди. Да! Вот это здорово! Она прикрыла глаза. ...Обложка с чёрной летящей графикой, желтоватая бумага, и там, внутри — её слова, её мысли, её собственная, с кровью от сердца оторванная вещь... Так же не бывает! Я же ерунду пишу! Так никто не пишет больше! "Хроника Голубого Шара" была повесть о жизни на орбитальной станции будущего. Если одним словом — о людях. Таких же, как окружающие, — только герои Ивик были чуть лучше, добрее, чище. Неужели всё-таки не ерунда? Неужели — настоящее? И неужели кто-то оценил?

Ивик побежала вниз. У выхода на улицу Тайро иль Дей, парень из их шехи, растопырил руки, закрыв ей дверной проём:

— Здоро?во, Ивик, куда несёшься?

— По делам, — сказала она, с разбегу почти ткнувшись носом в куртку Тайро, тот сомкнул руки, заключив её в шутливые объятия.

— Пусти! — дёрнулась Ивик. Но Тайро не выпускал её. Они немного поборолись, наконец Ивик высвободилась.

— Ишь ты какая! Слушай, Ивик, ты сегодня на танцы не собираешься?

— Нет, — удивлённо сказала она. Сегодня приезжал Марк, он звонил днём, попросил его встретить, — хотя обычно он так не делал, сам заходил за ней в тренту. Что это он, кстати?

— А ты приходи, а? — предложил Тайро. Ивик наконец-то взглянула ему в лицо. Видный парень. Высокий — на голову её выше, лицо словно точёное, блестящие тёмные глаза. А выражение лица непонятное.

— Приходи, я приглашаю. Идёт?

— Подумаю, — вывернулась Ивик. Дальше она пошла неторопливо, озадаченная происшествием. Что это случилось? Мир перевернулся... Её ни разу никто не приглашал на танцы. Это значило, что Тайро будет танцевать с ней, ухаживать за ней, что ей не придётся стоять у стенки — и она не прочь была пойти...

Но она обещала, что встретит Марка. Сразу после врача и пойдёт встречать.

Больничка в военной части своя, очереди почти не было. Иль Шету, хирургу, который занимался Ивик, было лет пятьдесят, он ещё в Лайсе начинал работать. Он долго ощупывал её рёбра, заставлял сгибать и поднимать руки и ногу, мерил пульс и давление. Потом сказал:

— Одевайтесь.

Ивик взялась за майку. Рёбра справа побаливали — надо же было ему так надавить. Но Ивик терпела, делала вид, что никаких неприятных ощущений нет.

— Ну что, можно мне работать?

Иль Шет прогудел какой-то мотивчик без слов, сел за стол, застучал по клавиатуре, занося что-то в компьютер.

— Ладно. Начинайте. Но постарайтесь не перенапрягаться. Первое время.

Ивик потянула к себе штаны. Правое бедро теперь перечёркнуто длинным косым шрамом. И чем это её зацепило так неудачно? Верхняя часть тела — всё ещё хуже. Скоро лето — и ведь даже платье с коротким рукавом не наденешь, плечо сожжено почти до локтя. Ещё маме объяснять... придумывать придётся. И бок, и половина груди. Самое страшное — жизнь только начинается. Ей всего семнадцать. Что будет дальше? Половина кожи уже сейчас изуродована. Ещё и на спине белёсые тонкие рубцы, они тоже останутся на всю жизнь. Лучше не думать об этом, не думать, и точка. Ей не повезло. Или повезло, это как посмотреть — ведь можно было и на месте прорыва остаться.

Из кабинета она выскочила довольная. Запахнулась в куртку на меху, надела берет. Как же работать хочется. Может, завтра уже или послезавтра — в патруль. Почему-то дождаться не могла, так не терпелось приступить.

Почему-почему. Хочется побывать в Медиане, вот почему. Да, в патруле то скучно, то тяжело. Но потом снова и снова хочется ощутить недоступное больше нигде всемогущество. Парить над землёй, не ощущая тела, уноситься за горизонт, разрешать себе и воплощать самые невероятные фантазии. После этого жизнь на Тверди кажется нудной прозой. Чтобы добиться самого пустячного результата, надо работать, напрягать мышцы, преодолевать сопротивление материи.

Медиана — как наркотик. Там лёгкость, там свобода. Вот она, истинная причина гэйнского героизма. Любовь к Родине? Защита Дейтроса и христианства? Что там ещё: призвание, чувство долга, патриотизм, месть за погибших, чувство товарищества, профессионализм, честолюбие... Какое там! Волшебная лёгкость игры в Медиане — вот главная наша мотивация, вот что служит для нас приманкой. Нигде, ни при какой другой судьбе мы не получим таких возможностей — только будучи гэйнами. Возвращаться в Медиану снова и снова — за это ничего не жалко отдать.

Ивик поёжилась и прибавила шагу. Неприятно, когда в голову приходят иногда такие вещи. Но с другой стороны, хорошо, когда есть о чём сказать: "Отдам за ЭТО всё". Не у каждого так.

Дрезина уже удалялась, набирая ход. Маленькая тёмная фигурка спускалась по насыпи. Ивик остановилась. Марк поскользнулся, взмахнул руками, удержался. Ивик заулыбалась. Пошла навстречу. Марк добежал до неё, опять едва не поскользнулся, уцепился за её рукав.

— Привет, Ивик.

— Привет. Куда пойдём — домой или погуляем?

— Погуляем, — сказал Марк и зачем-то пригладил без того прямые, ровные волосы. Они пошли в сторону реки. Ивик подумала, что сегодня Марк не привёз ничего. Он всегда приезжал с гостинцами. Цветы привозил. Или вкусненькое.

— Как у тебя жизнь? — полюбопытствовала она. Марк непривычно молчал. Обычно он болтал беспрестанно, и это устраивало Ивик, сама она говорить не любила, а с Марком не надо было искать темы и заполнять паузы. Ивик всегда нравились говорливые люди.

— Жизнь... хорошо. У нас сегодня рубероид... — начал Марк и вдруг снова замолчал. Ивик невольно улыбнулась:

— Что — рубероид?

— Слушай, Ивик. Я что сказать хотел... Ты это... выходи за меня замуж?

Они остановились. Ивик уставилась Марку в лицо.

Нос у него картошкой, маленький и смешной. Лицо круглое, с мягким подбородком. Славное, располагающее. Уши слегка оттопыренные. Тёмно-русые волосы, стриженные в кружок. Большие наивные глаза. Он выше Ивик, но не намного, всего на полголовы.

Я всё-таки невероятная дура, подумала Ивик. Тут же испугалась, что ляпнула это вслух... кажется, нет. Ведь искренне думала, что столько времени он ездит сюда просто так. Ну не дура ли?

— Извини. Так неожиданно, — сказала она. Просто чтобы выиграть время. Собраться с мыслями. С языка готово было соскочить "нет".

Марк взял её за руку. Они медленно пошли к реке — уже был слышен плеск и шум волн, недавно освобождённых от снежно-льдистой корки. Ивик напряжённо думала. О том, почему, собственно, "нет".

Есть любовь. Нет, не так — Любовь. Та, что сильнее смерти и боли. Хранить меня будет в бою, под огнём глаз твоих ласковый свет... И есть обычный мир, в котором выходят замуж, заводят детей. Но ей, Ивик, предстоит жить как раз под огнём. А Марк — он смешной, он добрый и заботливый, он хороший, но... разве это имеет отношение к Любви?

Так думала Ивик, а рука Марка между тем сжимала её ладонь, и была эта рука тёплой, трепетно тёплой и нежной, и ладони Ивик было невыразимо приятно от одного её прикосновения.

— Марк, но я же гэйна, — сказала она наконец.

— Ну и что? Что в этом особенного?

— Ты не боишься? Я буду уходить всё время... И мужчины из других каст редко женятся на гэйнах... сам же говорил, мы сильные. Мы не женственные.

— Почему, ты очень женственная, — искренне удивился Марк. — Мне нравится, что ты гэйна. Ты такая талантливая... поёшь, романы пишешь. Это же здорово! А бояться... ну конечно, я за тебя буду бояться. Но если я не буду с тобой, я всё равно буду за тебя бояться... всегда. Понимаешь?

Ивик вздохнула.

— Я некрасивая. И у меня шрамы.

— Ты очень красивая. Ты самая красивая девушка, которую я встречал.

Ивик недоверчиво посмотрела на него. Он нёс не пойми что, явную чушь, но при этом, она ощущала, не врал. Был искренним.

— Я ещё не хозяйственная, — сказала она. — Готовить даже почти не умею.

— Ну и что?

— Я вообще плохая. Со мной трудно. Я не очень-то хороший человек. Меня обычно, знаешь, никто не любит.

— Ивик, но я же тебя люблю, — возразил Марк. У него это так просто получилось сказать, что у неё слёзы навернулись на глаза. Надо было признаться, что она не может ответить на его чувства взаимностью. Но Ивик смотрела в ласковые, полные любви и преданности глаза Марка и понимала, что — невозможно, что слово "нет" его убьёт.

Она чуть придвинула лицо, голова закружилась оттого, что он был теперь совсем близко... ещё ближе... губы коснулись щеки. Уголка её губ. Нижней губы, потом верхней. Ивик закрыла глаза... потянулась губами...

...пронзает, пронзает, летит... волшебная лёгкость. Тепло... не всё ли равно... Ещё и ещё... запах ступенек, нагретых солнцем... в этом мире, где выходят замуж и рожают детей... тепло. Очень тепло. Раскинув руки. А что такое — любовь?.. девочка с длинными ресницами и вопросом в удивлённых глазах... он — как щенок... смешной и верный щенок... ковыляет на толстых лапках... как ласково, как легко... оторваться. А почему бы мне не выйти за него замуж?

Ивик оторвалась. Она не думала, что это — вот так. Она с удивлением смотрела в лицо Марка. Говорить сейчас о любви, о том, что она чувствует и не чувствует, добиваться какой-то там пошлой, гнетущей окончательной честности — было бы противоестественно. В мире остались только он и она. И неважно, кем был он. И кем — она. Кем они были по отдельности.

Ивик поняла, что запуталась окончательно. И спросила:

— Когда у нас будет помолвка?

Это было непривычно — чувствовать себя красивой. Первый раз в жизни. Платье для Ивик шила Хетта, уже давно перебравшаяся в семейную тренту. Хетта была больше чем хорошей портнихой, она была гэйной. Ко всему, за что бралась, она подходила творчески. Платье было из белого шёлка, гипюра, атласа (всю ткань достала и прислала мама Ивик). Оно сверкало, текло и менялось, словно в Медиане скроенное. Оно колыхалось складками до пола и причудливо изгибалось, вторя движениям Ивик. В волосах Ивик — она специально отрастила за лето волосы до плеч — искрилась стразами диадема из белых цветов.

Ивик было неловко. Из зеркала на неё смотрела совсем чужая девушка с сияющими огромными карими глазами. Тёмные локоны, правильное, милое личико. Принцесса. Сказочная фея. У Ивик пересохло во рту. Она не знала, куда деть руки, как двигаться, как держаться. Когда она вышла в холл, наполненный людьми, на пол уронили что-то тяжёлое, звук был похож на выстрел, руки Ивик дёрнулись к поясу, за шлингом и пистолетом, а ноги напряглись для прыжка. Она прикусила губу — так нельзя. Марк, немного смешной в своей тёмно-синей свадебной мантии, смотрел на неё восхищённо и говорил, говорил не закрывая рта. Ивик почти ничего не слышала.

Но потом ей стало легче. Она забыла, как выглядит и во что одета. Наверное, она вела себя не совсем как положено невесте, но перестала об этом беспокоиться. Платье, конечно, мешало двигаться, было неудобным, но что поделаешь — можно и потерпеть, уж на собственной-то свадьбе.

Ивик представлялось, что венчаться будет тяжело. Она думала об этом всю ночь, почти не спала. Когда заключали помолвку, четыре месяца назад, всё было весело и просто. Выпили с ребятами из шехи и из бригады Марка, пели песни, веселились, танцевали.

А теперь она чувствовала себя точно так же, как перед принесением обета гэйны. Окончательный выбор. Конец, ничего нельзя будет уже переиграть. Делая этот шаг, отрезаешь все остальные возможности. Навсегда. Больше у неё никогда в жизни не будет другого мужчины. Она решила свою судьбу.

Её судьба — Марк, смешной, круглолицый, с оттопыренными ушами. Никакой не гэйн и вообще не героическая личность. Нет, он очень хороший. Ивик не сомневалась в своём выборе. Она вовсе не хотела ничего отменять. Кроме всего прочего, с Марком было ужасно приятно целоваться. Хотелось делать это практически всё время. И хотелось уже продолжения, было интересно, а как оно дальше, Ивик подозревала, что ещё лучше. Ещё Марк был очень добрый, хозяйственный, часто дарил ей маленькие подарки и делал для неё что-нибудь полезное. И его любовь не ослабевала. Он постоянно рассказывал Ивик, какая она красивая, хорошая, умная, как он с нею счастлив. Ивик даже казалось, что это чересчур, что он лицемерит — но нет, неискренность она бы почувствовала. Временами её начинала мучить совесть оттого, что она любит Марка далеко не так сильно, как он её. Несколько раз она пыталась заговорить с ним об этом. Но прямо сказать "я тебя не люблю" — было бы, во-первых, жестокостью, а во-вторых, неправдой. Ивик любила Марка. Наверное, не так, как об этом пишут в книгах и поют в песнях. Она радовалась каждому его появлению, скучала по нему. Восхищалась им — его умением работать руками, фантастической, невозможной добротой и способностью любить. Но было такое чувство, что в их отношениях недостаёт романтики.