Но сейчас детали были заметны даже для усталых глаз Малинского. Вертолет летел через ночь в настоящем коридоре из горящих городов и деревень, словно огромными навигационными огнями указывавших им путь.
— Справа появляется Ганновер, — сказал пилот. — Большое скопление огней на один час.
Малинский посмотрел на демоническое пятно света.
— По левому борту вы можете наблюдать, как прожаривается Хильдесхайм, товарищ генерал армии.
Пилот был страшно доволен происходящим. Казалось, он не видел там не реальных людей, ни какого бы то ни было страдания.
Что же, подумал Малинский, наверное, так даже лучше. Если бы каждый солдат или даже офицер осознавал все те страдания, которые были последствиями его действий, было бы невозможно вести войну. Нет, уж лучше эта глупая радость, это наивное благоговение перед разрушением вражеской земли.
Мимо правого борта вертолета проплывал Ганновер, и Малинскому представилась возможность посмотреть на дело рук своих. Смазанное пятно начало складываться в четкую картину. Теперь он видел, что в городе пылало несколько очагов пожара. Не весь город горел, и Малинский искренне сожалел, что он горел вообще. Но никто не мог воевать настолько аккуратно. Немцы и остатки британских войск заняли в городе оборону, притягивая к себе советские части, словно железные опилки магнитом. Малинский приказал Старухину не затягивать кольцо окружения слишком плотно. У фронта не было ни времени, ни сил, чтобы ввязываться в серьезные уличные бои, кроме того, город был более ценен в качестве "заложника". Но командир одной из дивизий Старухина допустил втягивание своих сил в бои на городской окраине. И бои за Ганновер начались, зажив собственной жизнью вопреки воле обеих сторон. Советская авиация нанесла удар по позициям противника в городе. Загрохотали тяжелые орудия. Малинский, удерживаемый ремнем безопасности, подвинулся в кресле. Было трудно уничтожить город, особенно современный. Без сомнения, когда дым рассеется, окажется, что ущерб не так уж и велик. Но Малинский знал, что официально город не был эвакуирован, и подумал о том, что оставшиеся в нем жители и солдаты оказались блокированы в сущем аду.
Однако, это зрелище не трогало его как военного. Малинский осознавал, что было бы наивно полагать, что война, сочетающая в себе новейшие технологии разрушения и неизменную человеческую сущность, могла стать чем-то приятным. И, в конце концов, для многих немцев было лучше умереть, чем подчиниться русским. И разве не сами немцы начали все это почти сто лет назад? Малинский давно думал, что историки будущего, изучая давно прошедший двадцатый век, будут только поражаться, как тогдашние люди не видели этой роковой преемственности. В некотором роде, это был век германской проблемы, с двумя мировыми войнами, неуклонно ведшими мир к этой. На самом деле, это была одна долгая, новая Столетняя война, и Германия неизменно находилась в ее центре.
Под иллюминатором вертолета яркие линии и похожие на звезды вспышки озаряли места, где все еще продолжались остаточные бои. Разбившиеся машины слабыми огнями отмечали шоссе. Малинский получил доклад о боях на шоссе, рядом с колоннами беженцев, и о зверствах, творимых отдельными предоставленными самим себе подразделениями. Хотя даже мысль о ненужном убийстве мирных жителей возмущала Малинского как дело, недостойное солдата, он, тем не менее, понимал, что такие трагедии будут неизбежны. Он отдал строгий приказ, гласящий, что командиры частей и подразделений понесут личную ответственность за допущенные нарушения дисциплины их подчиненными, и будут привлечены к уголовной ответственности за военные преступления. Но понимал и то, что эффективность этой меры будет относительной. В сущности, он радовался, что волна преступлений не вышла за рамки отдельных случаев. Война, которая вызвала в одних людях героизм и готовность к самопожертвованию, других превращала в зверей. Она была великим катализатором страшных процессов, скрытых в человечестве.
Малинский абстрагировался от творящихся разрушений. Опустошенный усталостью, он вслушивался в рокот лопастей вертолета, ощущая, как дрожит его сидение. Он отказался изменять свои методы командования, свою привычку отправляться на фронт, чтобы посетить важнейшие его участки. Несмотря на гибель Трименко. Он даже удивлялся, почему гибель командарма так потрясла их всех. Потери в вертолетах были неизбежны, в том числе и от дружественного огня. Малинский подумал о нервном мальчишке с трубой ПЗРК на плече, судорожно всматривающемся в небо, или о таком же юнце, для которого исчезло все, кроме отметок на экране радара. Ракеты и снаряды не могли отличать своих от чужих. Или искать менее значимых людей. Генералы могли погибнуть точно так же, как и рядовые. Эта мысль неожиданно странным образом успокоила Малинского.
Он разговаривал со Старухиным по защищенной линии до взлета, введя командира третьей ударной армии в курс дел. Дудоров оказался прав. Американская группировка действительно выдвигалась к линии фронта, но оставались неясным их точное местоположение, а также направление удара. Слишком много аппаратуры технической разведки было потеряно, а та, что осталась, работала на пределе возможностей и живучести. Обстановка оказалась слишком динамичной, чтобы нетехнические средства разведки — агентура или разведывательные группы — смогли обеспечить нужный объем информации. По оценкам Дудорова, сделанным по этим отрывочным данным, сводная американская группировка имела силы, эквивалентные одному тяжелому корпусу, что примерно соответствовало советской общевойсковой армии. Малинский ощущал холод в животе от мысли, что американцы действительно идут, и идут такими крупными силами. Вопрос состоял в том, как быстро они могут двигаться. К началу светового дня он сумел бы подготовить все к их встрече.
На оперативно-стратегическом направлении фронта ситуация оставалась крайне благоприятной. На всех вспомогательных оперативных направлениях были достигнуты мощные прорывы. На данный момент, Везер был форсирован на широком фронте в многочисленных местах в полосах наступления второй гвардейской танковой, третьей ударной и двадцатой гвардейской армий. Остатки СГА все еще отчаянно цеплялись за несколько районов, которые в скором времени будут окружены.
Малинский кратко подумал об операции в Хамельне. С советским десантом не было никакой связи последние несколько часов, так что он должен был предполагать, что противник отбил город. Ложная отвлекающая операция принесла почти идеальный результат, британская армия и немецкий Ландвер распылили свои силы, чтобы уничтожить несколько воздушных десантов, и однозначно проиграли в более широкой перспективе. Тем не менее, Малинский не мог не думать о своих солдатах, которых он принес в жертву в Хамельне. Они, конечно же, не знали о том, что операция была лишь отвлекающей. И храбро сыграли свою роль. Разменной фигуры. Принесение солдат в жертву высоким интересам, отправка их на верную смерть была для Малинского отвратительным делом. Это было не то, что он мог сделать с легкостью. Тем не менее, он поступил так. Дважды в Афганистане, в гораздо более скромных масштабах. А теперь здесь. Жертва. Он не видел в этом слове ничего величественного. Для него это был лишь эвфемизм для слова "смерть".
Но река была форсирована. На западный берег переправилось уже три из четырех бригад сорок девятого корпуса, играющего роль оперативной маневренной группы под непосредственным контролем фронта. Поспешно перегруппировывавшиеся дивизии армии Старухина готовились двинуться следом, чтобы поддержать его. Первая из армий второго эшелона пересекла границу, спешно двигаясь по разгромленным, запруженным дорогам, несмотря на отчаянные удары авиации НАТО.
Из штаба армии Трименко сообщили... Малинский поправил себя. Нет, это больше не армия Трименко. Трименко погиб, командование принял его заместитель. Тем не менее, из штаба второй гвардейской танковой армии сообщили, что одиночный передовой отряд подходит к Голландской границе, не встречая сопротивления. Разведывательный дозор на колесных машинах сообщал, что переправился на западный берег Рейна в Ксантене. Первый эшелон подчиненной фронту воздушно-десантной дивизии высадился в гражданском аэропорту в Дюссельдорфе, хотя исход этой операции пока был нерешен. Из-за тяжелых потерь транспортной авиации Малинский принял решение не десантировать тяжелую технику. Он рассчитывал на быстрое продвижение сил сорок девятого корпуса. Одна из его передовых бригад могла достичь Дюссельдорфа через двенадцать часов, если американцы не появятся раньше.
Ситуация с американцами не давала Малинскому покоя. Он понимал, что ведет себя не вполне научно, полагаясь на удачу, которая обеспечит им немного времени. Несмотря на достигнутый на фронте успех, ситуация на поле боя становилась опасно хрупкой. Армии первого эшелона выдохлись, и даже такой зверь как Старухин смог бы только погонять армию, словно загнанную лошадь, но только загнал бы ее до смерти. Сорок девятому корпусу придется обеспечивать сохранение фронтом инициативы до подхода армий второго эшелона. Фронт продвинулся слишком далеко и слишком быстро, понеся такие потери, что многие подразделения были дезорганизованы. Малинский ощущал, что там, в темноте, существовал определенный недостаток контроля, бои шли на грани полной анархии. Американская контратака должна была быть остановлена быстро и решительно, прежде, чем противник сможет нащупать слабости фронта и использовать их.
Он ожидал, что американцы попытаются двинуться на север по Падерборнской равнине. Теоретически, попытка удара по основанию оперативного прорыва была бы для Малинского более желательной, но он понимал, что на данном этапе она нецелесообразна. Американцам отчаянно нужно было остановить прорыв советских войск прежде, чем значительные силы достигнут Рейна и форсируют его. Если американцы ударят со стороны Падерборна, задача остановить их будет возложена на танковые бригады сорок девятого корпуса. Бригада его сына окажется прямо на направлении удара. Малинский понимал эту опасность, но отказывался думать о ней сколько-нибудь подробно. Такова судьба солдата, и он не сомневался, что его сын будет хорошо сражаться.
Если же корпус не сможет остановить американскую атаку, сделать это придется Старухину. Его подразделения были серьезно дезорганизованы и потрепаны, но все еще представляли собой существенную боевую силу, а Старухин сможет быстро навести порядок. Если они не смогут сдержать американцев к западу от высокого Тевтобургского хребта, то смогут поймать их в ловушку между хребтом и Везером. Вторая гвардейская танковая армия захлопнула бы ловушку с севера.
Логика Малинского была правильной. Второй эшелон двигался так быстро, как только мог. Но Малинскому не давали покоя психологические аспекты надвигающегося сражения. Они могли бы, по крайней мере, временно перейти к обороне, пока не подойдет второй эшелон. Но Малинский совершенно не доверял оборонительной тактике после того, как увидел, что случилось с СГА за последние два дня. Он напомнил себе вызвать командный пункт второй гвардейской танковой армии и подчеркнуть, что они должны еще больше ускорить темпы движения к Рейну. Движение сейчас определяло обладание инициативой. Он подумал об отправке механизированных полков десантной дивизии в полосу ответственности третьей ударной армии, чтобы Старухин мог использовать их как легкий бронированный резерв. Двадцатая гвардейская армия, действующая южнее, сейчас могла оказать очень незначительную помощь, так как ее задачей была защита основания прорыва от возможных контратак Центральной группы армий ближе к границе ГДР и ФРГ.
Малинский пытался удержать все это в голове в полной ясности. Но ощущал, как стресс и бессонница начинают одолевать его. Мелкие детали начали ускользать от него на долгие мгновения, и его начал терзать вопрос, сколько еще он сможет командовать, не становясь угрозой для собственных подчиненных.
Вертолет начал снижаться. Малинский заметил приглушенные посадочные огни, направляющие их к площадке. Ему хотелось выйти и узнать последние новости о ситуации от Старухина. И, признался он себе в мгновение слабости, ему отчаянно хотелось знать, что происходит с бригадой его сына.
* * *
Майор Барак ощутил на лице свежий поток ночного воздуха, когда его танк покатился вниз по склону. Его батальон составлял авангард третьей бригады. Он не находил себе места, пока колонна двигалась к Тевтобургскому лесу, а затем начала подъем на хребет по обрамленной лесом дороге. Ему казалось непостижимым, что такая великолепная оборонительная позиция оказалась не занята противником. Но никто не стрелял по ним. Было огромным облегчением, когда они вышли из тесного прохода и направились через узкий коридор деревни на открытое шоссе. Его танки направились на запад, в Рур, а оттуда к Рейну.
Гул танковой колонны заглушал даже рычание двигателя его собственной машины, проникая через мягкий шлем и наполняя Барака ощущением собственной непреодолимой силы. Если бы американцы появились, они столкнулись бы с самим чертом. Если же они не появятся, Барак намеревался до захода солнца увидеть Рейн.
Барака радовало движение этим маршрутом, несмотря на очевидный риск. Но его беспокоил командир бригады. Полковник Малинский был явно не в себе на том торопливом совещании несколько часов назад. Когда он поинтересовался, что с ним, офицеры штаба бригады признались, что полковника прохватил сильный понос. Ситуация не давала Бараку покоя. Он и без того не верил в Малинского. Полковник был слишком отчужденным, замкнутым для Барака, которому нравились более шумные и общительные командиры, которые были не прочь выпить с подчиненными. Попойки с начальством были для него давней и успешной практикой, и его бесила отчужденность Малинского. Он говорил себе, что этот элегантный молодой полковник просто выезжает на отцовских фалдах.
Кроме того, Малинский был слишком интеллигентным. Барак мало доверял таким книжным офицеришкам, способным разве что рассказать, что думает о проблеме Гареев, Резниченко или какой-нибудь другой теоретик. Барак был убежден, что все эти дурацкие реформы губят армию. Как человек, который боится опрокинуть несколько стаканов, может проявить себя в бою? Барак подозревал, что именно такие глубокие мыслители почти развалили армию в Афганистане. Он сомневался, что командир бригады как-то покажет себя в бою, даже в том, что он вообще будет что-то делать.
Глаза Барак уловили далекие пятна света над горизонтом на юге. Они были слабыми и нечеткими, он не мог понять, что это была за вспышки. Затем появились еще больше вспышек. Некоторые из них вроде бы двигались. Но кроме рева машин колонны в ночи пока стояла мертвая тишина.
А затем, без всякого предупреждения, машины Барака начали взрываться. В мгновение воздух наполнился лязгом и грохотом взрывов. Техника извергала столбы огня и исчезала во вспышках. Темные силуэты горящих танков, словно взлетая в воздух, кренились и падали с шоссе в кюветы, объятые пламенем горящего топлива.
