И я вновь стал погружаться в историю. Кстати, вспоминаю, любезная моя госпожа, драгоценная моя Акико, примерно в то время рассказала мне, что, когда мы о ком-либо или о чём-либо думаем, мы уже путешествуем во времени и пространстве, входим в соответствующее поле времени и возвращаемся оттуда с почерпнутой информацией. Она исходила по-прежнему из разрабатываемой в её клинике теории памяти.
Так, после посещения кабинета Гегеля без его приглашения я подошёл к необходимости ознакомиться и с философией хотя бы на самом школярском, самом кухонном, что ли, для узко-домашнего применения, уровне. Я вникал в идеи Платона и его учителя Сократа, узнавал, чему Александр Македонский учился у Аристотеля, и как видел устройство Вселенной Птолемей. После античности я погружался в мир "Авесты", а затем изучал истолкование зороастризма у Ницше. Я ознакомился с воссозданием институтов римского государства по Теодору Моммзену, а затем узнал, как и за что Моммзен критиковал Отто фон Бисмарка. С историей Франции я познакомился по Жюлю Мишле, по справедливости называемом и историком и пророком, и понял, в чём он пошёл дальше Франсуа Гизо и Огюстена Тьерри.
Мистер Джеймс Миддлуотер подарил мне ещё книгу князя Кропоткина о Великой Французской революции.
Меня удивило (по первости), что Франция последней в мире узнала о французском крупном историке, писателе и организаторе науки Фернане Броделе. Воистину, нет пророка в своём отечестве!.. Сейчас я, кажется, уже ничему в мире не удивлюсь.
Но в то время, когда я заглатывал философии Канта и Гегеля, Маркса и апологетов экзистенциализма Сартра и Ясперса, во второй раз удивился тому, как много времени потребовалось, чтобы от многомерного идеализма Платона прийти к истории классовой борьбы во все времена всего лишь на двухмерной плоскости (всего в двух осях: время — классы) у Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Двигаясь в этом направлении, мы логически дойдём до одномерной линии, а потом и до точки, ни единого размера не имеющей. И в достигнутой точке кончится история? Нет слов! Кто из философов наше будущее так поймёт?
Философии, как единой науки, и нет. Философий в мире столько, что о философии говорить, вроде бы, неуместно. Но её преподают, значит, она в то же время и есть. А важнее для нас какая? Которая есть или которой нет?
В 1784 году Иммануил Кант написал: "Величайшая проблема человеческого рода, разрешить которую его вынуждает природа, — достижение всеобщего правового гражданского общества". За четверть тысячелетия проблема, отмеченная ещё Кантом, не решена, как оказалось, ни человечеством, ни отдельными гениями, к которым не всегда, кстати, прислушиваются творящие историю.
Что касается истории, здесь, я увидел, всё обстояло и обстоит ещё намного хуже, чем в непроницаемой философии. Хотя учился я не по учебникам истории для начальных школ. Совсем плохо было с историей России вообще, хоть древнейшей, со времён Германариха и Готской республики и ещё даже ранее готов, хоть наиновейшей, представленной масс-медийной мифологией пошлых бульварных расцветок "чегоизволитепродадимвсё".
Как единичные горные пики, в унылой современной исторической пустыне возвышались модели истории Макса Вебера и Джузеппе Феррари. Но это уже начинал проявляться мой личный вкус, вовсю грешили субъективизмом мои личные исторические пристрастия. Довольно скоро я начал понимать, что, во-первых, понятие исторической пустыни мне следовало бы применять преимущественно в отношении оценки объёма всё-таки моих собственных исторических познаний и ни в коем случае не распространять на весь объём науки; во-вторых, впечатление пустынности у меня оставалось от обзора скудно предложенных наукой универсально-исторических моделей развития человеческого общества. Моделей оказалось намного меньше, чем можно было бы ожидать. Но на них я тоже не хотел бы сейчас останавливаться, иначе утратится какая-никакая хронологическая последовательность моего изложения. Дело в том, что мои ощущения возникали во мне почти одновременно несколькими мощными потоками и сразу, то есть тоже почти одновременно, вливались в растущую личность. С некоторой задержкой во времени, по мере осмысления, возникали мои "мнения" по полученным впечатлениям. Но излагать-то их возможно только последовательно, говорить одновременно по нескольким темам получается только у некоторых женщин. Я, видимо, этому уже не научусь. Повторюсь, что ни в малейшей мере я никого и ничто не осуждаю. Я только сравниваю и оцениваю.
Когда я залез в психосексуальные теории Фрейда и начал задавать вопросы госпоже Одо по устройству и физиологии человека, в меня были загружены познания примерно в объеме медицинского колледжа, в том числе анатомические наименования органов тела и их элементов на латыни, физиологические и биохимические функции органов. Кое-что из ботаники, биологии, микробиологии, вирусологии и фармакопеи. Дополню, чтобы не отвлекаться потом, что для того, чтобы понять, как выглядят, как развиваются и регрессируют и насколько прочны или, скажем, консистентны человеческие ткани, мне было устроено присутствие на вскрытиях. Многие из человеческих органов удалось увидеть и главнейшие я потрогал своими руками (в хирургических перчатках).
Несколько замечаний в отношении того, как следовало бы, с учетом сложившегося в развитых странах положения, относиться к почерпаемой мной информации о сексе, высказала лично моя госпожа, и я к ним прислушался, так что в какой-то мере они повлияли даже и на мой литературный вкус:
— Относись поосторожнее ко всему, что тебе где угодно может встретиться о сексе. Взять неверный настрой, чью-то глупую установку, очень легко, а исправить не просто, особенно в сексуальной сфере. Особенно, потому что это специфическая, особая, тончайшая сфера психических переживаний людей, влияющая на очень многое в их психологическом самочувствии, как почти ничто из материального мира больше. Рекомендую переговорить с Фусэ, он специализируется на психосексопатологиях. Накопил приличную статистику.
Моё личное мнение о том, что так бойко пишут и показывают, — убеждающе продолжала госпожа Одо, — сводится к следующему. Не стоит путать учебные фильмы для юношества с порнографическими. Ни у меня, ни у тебя, я заметила, потребности обращаться к "порно" нет. Как и всякие нормальные люди, мы иногда испытываем возбуждение, читая художественную литературу или при просмотре фильмов, когда идёт о сексе. Хотя чувства у нас возникают или не возникают, в зависимости от нашего состояния, фильмы не передают всего богатства сексуальных ощущений, которое пытается сообщить нам литературное художественное описание. Но дело в том, что пишущий автор лишь в минимальной степени опирается на свой личный сексуальный опыт, каков бы по богатству он ни был. К тому же, мужчина-писатель не способен передать всего, что чувствует при сексуальном контакте женщина. Женщина-писательница примитивно истолковывает мотивы и переживания мужчины — участника описываемой сцены, как самца. Поэтому чаще всего они прибегают к включению дремучей мифологии в свои сочинения. Грамотных сексуально писателей я ещё не встречала. Полуграмотные или совсем невежественные — таких большинство. Если они продают глубоко личные переживания себя и своего интимного партнера... К таким я... У меня лично это вызвало бы чувство глубокой брезгливости. Это — не то, не нахожу слов... А в безграмотное враньё я не верю. Не встречала я абсолютно правдивых и при этом грамотных описаний. Лучше не описывать. Так ведь не запретишь — пишут и писать будут. Поговори с Фусэ.
Фусэ по видеосвязи из Токио выразил удовлетворённость моим состоянием. Я воспринял это, как его любезность по отношению ко мне. Но то, о чем сообщил он мне из области секса, снова удивило меня: казалось бы, секс — не история и не философия, которые не для всех и не на каждый день. И тем не менее, невежество человечества даже в интересной чуть не всем людям сексуальной сфере, если вдуматься, может потрясти кого угодно.
— В шестидесятых годах прошлого века, — рассказывал Фусэ, — в развитых капиталистических странах, прежде всех, в США, разразилась Великая сексуальная революция. Но с того времени, как показывают периодические опросы, уровень знаний о сексе катастрофически снизился. Революции всегда порождают упадок во всём. Люди довольствуются полузнаниями или вообще не знают почти ничего о том, что считают тривиальным и легкодоступным, когда на самом деле речь идет о жизненно важных познаниях. К примеру, около половины из десяти тысяч молодых женщин, опрошенных сексологами одного американского института в прошлом году, не знают, в какие дни они могут забеременеть. Более половины опрошенных женщин чрезвычайно слабо осведомлены в вопросах сексуальной практики, а почти все опрошенные мужчины мало что смыслят в вопросах сексуального здоровья. В представлениях взрослых людей о сексе царит самая примитивная и дремучая мифология, передаваемая из уст в уста ещё в подростковом возрасте.
Фусэ обстоятельно просветил меня за несколько видеосеансов. Естественно, что меня интересовала объективная медицинская оценка моих мужских статей, и он это понимал. Когда он заверил меня, что, согласно данным контроля, все мои параметры в норме или даже несколько выше верхнего уровня среднестатистической вилки, я, вероятно, выглядел глуповато, пытаясь не демонстрировать мой откровенный интерес, потому что у него играли лукавые огоньки в глубине глаз, несмотря на всю его профессиональную непроницаемость. После и Акико была со мной более откровенна, когда отвечала на мои вопросы по "женскому" и "мужскому" устройству, но отвлечённо, не на себе и не на мне.
Фусэ использовал любую свободную минуту и постарался оказаться полезным мне и в формировании моего отношения к религиям. Он сказал, как отрезал, что на нашей планете дело с мировыми религиями сложилось так, что большинства людей не вникают в исповедуемые ими религии, — они просто боятся задумываться. Потому что все церкви стали напоминать государственный силовой аппарат своим иерархическим, почти чиновным построением. Заботой чиновных иерархов становится обережение своих постов и строгое требование к нижестоящим и пастве: "Верить, посещать и не рассуждать!". И пожаловался, что он, католик, верит и молится, но дома и в одиночестве. И таких, как он, сейчас много.
Как-то моя госпожа спросила, как я себя чувствую. Я ответил не задумываясь, чисто автоматически:
— Как корень четвёртой степени из минус единицы.
— Что? Что это? — Акико была удивлена и явно взволнована. — Это Велимир Хлебников? Язык цифр? Нумерология? Она-то зачем?
У меня это вырвалось самопроизвольно, я вовсе не стремился соригинальничать, чтобы поразить великоумием мою госпожу. Мой-то ум она ведь во всяких состояниях видала. Но она обеспокоилась, как было всякий раз, когда мое развитие шло вразрез с определёнными ею этапами, вопреки её планам. Её беспокойство чаще всего приводило к действию. Так было и на этот раз. Она вышла на полузабытые ею с юных лет тексты Хлебникова, касающиеся представлений поэта о жизни цифр и его жизненных ощущений в средах цифр, и попутно натолкнулась на его повесть "Ка", которую мы вместе перечитывали на следующий день.
Древний Египет Хлебников называет так, как именовали его тогда соседствовавшие с египтянами семиты — Маср. Он в повести пишет:
"У меня был Ка... Народ Маср знал его тысячи лет назад... Ка — это тень души, её двойник, посланник при тех людях, что снятся храпящему господину. Ему нет застав во времени; Ка ходит из снов в сны, пересекает время и достигает бронзы (бронзы времени)".
Эта повесть о Ка фараона Амен-хотпа, так записал его имя Хлебников, потому что древние египтяне в папирусах обходились без гласных (Аменхотепа) IV, принявшего после реформ имя Эх-ней-ота по Хлебникову (Эхнатона, или Эхнатэна в современном прочтении), а также Ка индийского царя Асоки (Ашоки) и Ка самого поэта Велимира Хлебникова. При чтении возникает жуткое, но интригующее ощущение, что между этими Ка трёх разных людей, проживших свои жизни в разные исторические эпохи, отделённые друг от друга толщами времени, "бронзой времени", несомненно, есть нечто общее. Ка Хлебникова, он сам в это верил, могло перемещаться во времени, как это получается у меня. К тому же Хлебников знал, что согласно древнеегипетским текстам, Ка могло быть только у фараонов. Что тогда от Ка тех фараоновских времен у нас сейчас? Или наличествует только у меня?
Египтяне считали, что пути различных частей души после смерти высокорожденного, сына Божьего, расходятся: "ба" возносится в небо, к солнцу, "ка" остается с телом умершего человека, обеспечивая ему загробное существование и возможность реинкарнации, последующего рождения. (Значит, работающий со мной автор романа-притчи правильно понимает сложность устройства души, именует, правда её составные части по-своему, компонентами).
Русский поэт и математик Хлебников в правильной последовательности и интерпретации сумел изложить основные события в жизни фараона-реформатора, связанные с заменой в древнем Египте многобожия культом поклонения единому вечно обновляющемуся Солнцу. К своему удивлению, египтологи в позднейших исследованиях, проведённых в середине и конце двадцатого века, в этом убедились.
Более того, Хлебников описывает сцену убийства Эхнатэна жрецами-консерваторами так, как будто при ней присутствовал.
Он знает, что случилось с телом фараона после убийства: "Вниз головой, прекрасный, но мёртвый, он плыл вниз по Хапи". По Хапи — это по Нилу.
Повесть Хлебникова заинтересовала нас обоих еще и потому, что в предшествующий чтению вечер того самого дня, когда я выразил себя корнем четвёртой степени из минус единицы, со мной произошло событие, которое показало мне мои возможности, а мою госпожу тогда повергло почти в шок.
Акико ради экономии времени, затрачиваемого Джоди на связь, сидела за большим российским стационарным компьютером, обеспечивающим жизнь всего дома, в своём кабинете-лаборатории допоздна. Я попрощался с нею и ушел в опочивальню, посетовав про себя на её занятость и втайне надеясь, что ночевать она придет ко мне и разбудит для любви, если я засну, не дождавшись её.
Меня постепенно одолела неожиданно пробудившаяся совесть, правда, без отсутствующей пока эмоции стыда, но я всё равно не мог заснуть, вспоминая о моём визите к Гегелю. И я ничего не мог сказать в этот вечер Акико, чтобы не лишить сна и её. А она решила не будить меня и в третьем часу ночи поднялась из подземелья и тихонько прошла в свою спальню. Утром мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Оберегая сон друг друга, не выспались оба. Она разбиралась с цифирью в поэзии Хлебникова. А я... Я признался ей в моем самовольном путешествии.
Я видел, что она поверила мне. Но молчала она очень долго. Напряжённо размышляла, немного нервничала. Пространство вокруг неё стало светиться то оранжеватым, то розоватым светом. Даже на виске выделилась подкожная жилочка. До этого я думал о ней, что она такая же, как я, только женщина. А теперь убедился, что прежде всего она — женщина, даже губки свои она так капризно и своеобразно может сложить в прихотливый абрис, как никогда это не удастся самому великому актёру-мужчине, — а уж потом человек. И только потом научный деятель.
